Затмение

Мария дышит тихо-тихо, практически бесшумно – еле-еле вздымается грудь, и передвигается по дому на цыпочках, лишь бы не скрипнула под ногами противная половица. Она скользит по стене беглой тенью, скрываясь за длинным плащом и тяжело ниспадающими на плечи волосами. Всё, что ей нужно, – вырваться из ненавистного дома и властных рук, до синяков сжимающих хрупкие запястья, что приходится надевать высокие перчатки. Мария уходит в ночь. За ней шлейфом тянется аромат дорогих духов и крадётся едкое отчаяние. Побег маячит перед носом заветной грёзой, но тут же развеивается, как самый настоящий мираж, когда она понимает, что ей просто не хватит ни духа, ни сил уйти. И тогда в её жизни появляется Александр. Александр освещает её лицо, накрытое вуалью из тени, и заворожено вглядывается в женские черты, будто это и не лицо вовсе, а луна – та её сторона, которую никогда никому не увидеть. Он галантно подаёт локоть, позволяя ей взяться, но не касается её рук: из вежливости и нежелания спугнуть. Духи Марии дурманят, щекочут нос, будто пряности, привезённые из-за хребтов океанских волн. Её письма пахнут так же: не чернилами, не новой бумагой – Марией Рейнольдс. А витиеватые буквы причудливо складываются в красивые слова и проникают вкрадчивым шёпотом ему в уши. Александр забывает работу, семью, себя и тонет в её лунном лике. Проходит некоторое время до того, как он решается взять Марию за руку. Ещё больше, прежде чем обнажает её, осторожно стаскивая с кожи бархатную перчатку. Мария прячет глаза, но не отнимает рук: боится того, что он скажет. Потому что знает: от солнца не спрячешься и не убежишь, оно прольёт свет на каждую спину, в какой бы части земного шара она ни находилась. Но вместо этого Александр говорит только: – У тебя нежные руки, – и мягко улыбается, ласково огладив кожу большими пальцами. Мария впервые за долгое время не хочет сбежать, а наоборот остаться с кем-то рядом. И быть с ним, пока солнце не сядет за горизонт, оставив после себя на небе выцветшие лучи. И пусть они выгорят: из красных в оранжевые, лиловые и пурпурные, потонут в кромешной тьме одинокой беззвёздной ночи, чтобы утром яркое, светлое солнце взошло над её поникшей головой вновь и пролило любовь. Письма копятся в надёжно закрытой на ключ шкатулке, а слова музыкой сочатся в уши, красные от стыда. Мария хранит их, нежно скользит взглядом по строкам, написанным дрожащей от усталости рукой при тусклом свете керосиновой лампы, и любовно прижимает письма к груди, как будто пытается обнять Александра. А затем обо всём узнаёт муж. И желание сбежать вновь загорается в душе, стиснутой не корсетом и даже не ужасом, а неволей. Мария скрывается из дома, едва Рейнольдс оставляет её одну, и мчится, подставляясь под солнечные лучи, не сощуриваясь от света. Но она вовремя вспоминает, что у господина Гамильтона своя семья. Что её Александр – лишь часть того Александра Гамильтона, о котором пишут в газетах и шепчутся на каждом углу. И что милый Александр нужен не только ей, не только миссис Гамильтон и их детям. В Александре Гамильтоне нуждается весь мир. И пускай она знает, что его лучи всегда найдут её среди толпы, руки мягко возьмут за плечи, а дыхание утонет в волосах, выпущенных из плена лент. Вместе с этим Мария прекрасно понимает, что бледноликая луна никогда не окажется на небе вместе со слепящим солнцем. Из её груди вырывается тонущий в шуме вздох.