Белая дорога

Who is the third who walks always beside you? When I count, there are only you and I together But when I look ahead up the white road There is always another one walking beside you . . . — But who is that on the other side of you? T. S. Eliot, The Waste Land Кто же тот третий, всегда идущий подле тебя? Ведь нас только двое здесь, Но когда я вгляжусь в белизну пути впереди, Вижу кого-то еще, всегда идущего подле тебя... Но все-таки кто же идет подле тебя? Т. С. Элиот, Бесплодная земля (пер. Я. Пробштейна)

* * * В самый первый раз, когда Лили видит своего сына обнаженным рядом с Северусом Снейпом, она переключает канал, так яростно дернув запястьем, что сцены ее жизни проносятся перед глазами с вызывающей тошноту скоростью. Дурацкая магическая штуковина. Жизнь ее сына — не сериал, в конце концов. Не какой-то глупый порнофильм. темный плоский сосок на белой коже, влажная плоть языка Твою мать. Но так оно и есть. Так это и началось. Несколько недель назад Альбус застал ее, когда она сидела на краю игровой площадки, просеивая песок сквозь пальцы ног. Джеймс был занят, изображая посредника при очередной неловкой встрече Сириуса с младшим братом. Солнце нещадно жгло, и неясный сладкий, отдающий тальком запах наполнял воздух. Блеск света на песчаных волнах превращал песчинки в сияющее море. Когда ветерок слегка толкнул кожаные сиденья качелей, цепи замяукали и заскрипели. Сердце Лили скрипнуло с ними. Болезненная тоска воспоминания была причиной, по которой она любила сидеть здесь. Она почувствовала присутствие Альбуса, но, сидя посреди медового летнего спокойствия, только подперла подбородок и рассеянно улыбнулась, приглашая присоединиться. Его тень заслонила солнце, а затем ей колени упал тяжелый золотистый шар. Тогда она посмотрела вверх. Белизна его волос уступала место золотисто-каштановым прядям, и иногда ей приходилось прилагать усилие, чтобы вспомнить, кто же этот юный незнакомец. Эффект Гриндельвальда, прозвали его они с Джеймсом. Медоточивый чудик с кошачьими глазами облагородил даже гардероб Альбуса. Конечно, он все еще был вызывающе безвкусным, но в последнее время хотя бы цвета подходили друг другу. Лили приподняла шар, с любопытством прищурившись на два ряда крошечных цифр. Устройство походило на модель Сатурна, только с кольцами поменьше. — Ты найдешь там кое-что интересное, моя дорогая, — заметил Альбус, улыбаясь, как будто замечание было преисполнено важного смысла. — Если тебе хочется посмотреть телевизор, это то, что надо. Единственный телевизор, который помнит Лили — тот, который торчал из шкафа под красное дерево с вычурной резьбой на боковых дверцах и пустыми пыльными полками. Его доставили на грузовичке, когда ей было семь лет. Длинный и громоздкий контейнер с громким треском поставили на мамин арабский ковер (купленный на распродаже на одном из тех рынков, которые часто, как она обнаружила позже, организуются сквибами). Отец Лили ослабил галстук и приступил к старому доброму разламыванию ящика ломом, потом сходил на кухню, чтобы взять из холодильника бутылку холодного пива, и, вернувшись, провел еще один счастливый час, потея над подключением проводов. Тем вечером мама сняла полиэтиленовое покрытие с дивана, они все забрались на него и начали перебирать каналы, восхищаясь цветными передачами и шумно обсуждая свежую серию «Улицы Коронации». Мама была против того, чтобы девочки смотрели телевизор, но Туни нудела и торговалась как профессионал, а если уж Туни что-то разрешили, то, черт возьми, Лили тоже не собиралась отставать. И вот теперь, свернувшись в безмятежности посмертия на виниловом диване, единственная из всей семьи, шагнувшая за завесу — не считая Джеймса, конечно — она смотрит мыльную оперу, которая когда-то была ее жизнью. Одним бесконечным полднем, лежа на боку на диване и забавляясь с серебряной полосой над золотым с филигранью кольцом, которое переключает каналы, Лили видит, как картинка меняется, и внезапно это уже не ее прошлое. Теперь там Гарри. Вот так она обнаруживает, что может наблюдать и за его жизнью тоже. Джеймс — другая комбинация серебряной и золотой полос; все зависит от настроек, которые она выставляет. У Лили есть собственный канал, у Джеймса тоже, но Гарри превосходит их обоих. Если бы какой-то небесный гоблин-маркетолог изучал зрительские рейтинги, то история жизни Гарри прерывалась бы тонной рекламных вставок. Еще есть черная полоса, расположенная под серебряной и золотой. Теневое кольцо. Черт бы ее побрал, если она знает, для чего оно. Золотое кольцо показывает более сотни каналов. Двадцать один из них соответствует годам ее жизни, и она может проматывать их назад и вперед по желанию. Установить его на номер один на серебряной полосе, настроить и наблюдать саму себя, ничего не делающую часами. Или настроить серебряную ленту и подглядывать за ребенком, которого она оставила. Но только не за тем, как он занимается сексом с — да если честно, с кем бы то ни было, потому что как она, его мать, будет смотреть на это? И уж точно не с мужчиной в два раза его старше. Не с уродливым хладнокровным грязным ублюдком с тонкими губами и носом, похожим на предательский риф, который превратит самый невинный поцелуй в кораблекрушение. Не с Сопливусом-чертовым-Снейпом. длинные костлявые пальцы с мозолями, погруженные, как зубцы вил, в прядь черных волос Гарри Выругавшись, Лили щелкает по шкале, чтобы остановить бешеное вращение цифр, и спихивает золотистый Сатурн с коленей. Он сверкает, катясь по полу, и останавливается, уткнувшись в сандалию с высоким каблуком и пластиковым сердечком на ремешке между пальцев (сандалия Туни), качается и замирает, на поверхности слабо светится номер тринадцать. На ее собственной частоте это просто запись о ее тринадцатом годе жизни. Но картинки нет, потому что она использует навигатор по станциям и всегда останавливалась на номере три. Достаточно, спасибо. Потому что такие подробности слишком... в общем, сказать, что это нарушение личных границ, значит здорово преуменьшить. Возможно, когда-нибудь она рискнет взглянуть на жизнь посторонних людей, но пока она не так жаждет развлечений. Есть вещи, которые лучше не знать. Как, например, то, что у ее сына явно не все дома. Какого черта Снейп делает — без одежды, с подергивающимся эрегированным членом, который, словно щуп, направлен прямо на Гарри? И Мерлин, что же делает Гарри, какое проклятие могло заставить его прижать свой юный рот к грязному телу Снейпа? Северус Снейп не должен был появляться в жизни Гарри, разве что в роли злодея, и в будущем — в виде плохого воспоминания. Она хочет позвать Джеймса, хочет швыряться предметами — чертовски острыми предметами — в Дамблдора или ворваться обратно в мир живых и пнуть Северуса по яйцам. Она не может поверить, что он соблазнил ее дитя, ее маленького мальчика. Как Гарри допустил такое? Скользкий извращенец, он трогает ее сына. Яростно тряся головой, хотя это совсем не помогает вышибить из головы образ Гарри, склоняющегося, чтобы провести языком по соску Северуса, Лили вскакивает с дивана, чтобы схватить пульт и выключить телик. В спешке она спотыкается о другую сандалию Петунии, призывает ее и наклоняется за пультом. Часто моргая, она пинает сандалии, выравнивая их и успокаиваясь от этого нехитрого действия. Забавно, сколько мелких деталей из ее детства проникли в воображаемую гостиную. Она поднимает взгляд на телик, запрещая совершенно голому Снейпу и его гадкому хрену снова осквернять ее экран. Экран черный; должно быть, она на частоте серебряной полосы. Раз она — это первый канал, Джеймс второй, а Гарри третий, похоже, что на тринадцатом канале пусто. С ума сойти, кожа Северуса такая же бледная, как в детстве. И его ребра, очевидно, всегда будут торчать. В Хогвартсе он ел жадно, но вечно страдал от проблем с желудком и не мог доесть все, что положил на тарелку. Она помнит пузырьки с самодельными зельями, которые он приносил к каждому приему пищи, и, пожимая плечами, уверял, что они ему помогают. А эти шрамы? Неудивительно. У нее есть ясные догадки, откуда они могли появиться. Кажется, у него волосы вокруг сосков? В детстве он не особенно любил снимать рубашку, но она уверена, что у него не было волос на груди. Мерлин, как давно это было. Его тело все еще гладкое, угловатое, но больше не напоминает богомола и выглядит моложе, чем лицо... О чем ты думаешь, чтоб тебя, глупая ведьма? С пылающим лицом Лили случайно сдавливает шкалу на консоли, и экран оживает. Она так ошарашена, что с трудом удерживается на ногах, едва не шлепнувшись на задницу. Изображение моргает, стабилизируется, но пока что такое темное, что она принимает это за скачок напряжения. Затем динамики издают булькающий глухой звук, и она понимает, что темнота сконцентрирована в центре экрана и шевелится. Она замечает слабые движения. Согнувшись, прижимая золотистый шар к груди, как пойманный снитч, Лили хмурится, смотря на проясняющееся изображение (ублюдка, чудовищного расистского неудачника, Пожирателя Смерти) Снейпа, распростертого на спине — темную фигуру в центре кинескопа. Спасибо, Мерлин, за малые радости, он более не обнажен. Похоже, вечно драматизирующий мерзавец так и не перерос свою одержимость черной одеждой. Она расстилается на грязном дощатом полу, в полутьме. Понемногу узел в желудке расслабляется. Гарри рядом нет, под Империусом или еще как-то. Северус, который выглядит изможденным и повзрослевшим, лежит один, его лицо искажено... Она наклоняется вперед, и узел возвращается в двойном размере. Агония. Он в агонии. Глаза Лили закрываются и открываются, хлоп-хлоп, как у куклы с закрывающимися глазами, как будто этим миганием можно стереть то, что она видит. Но Северус остается, и там кровь — много крови, на его лице и одежде — повсюду, кровь повсюду, и его тонкие, все еще красивые руки блестят, как гладкие красные перчатки, сжимая порванное горло. Он умирает. Это убеждение обрушивается на нее сильнее, чем бладжер, который сшиб ее с метлы на пятом курсе так, что она попала в больничное крыло. И стерильные стены спокойствия и безмятежности, в которых она укрывалась более десяти лет, идут трещинами. Приходят старые воспоминания, перемежающиеся с болью. Выключи это, говорит она себе. Но она не выключает, не отворачивается. Боль растекается по телу, и, к своему собственному изумлению, она начинает всхлипывать, судорожно, как обезумевший подросток, держась за живот и боясь, что ее сейчас вырвет. Щеки становятся мокрыми от горячего дождя слез, а затем ее тошнит слизью. Мерлин. Глубина горя потрясает ее. Она и забыла, какое это ужасное чувство. Снаружи трещит и рычит мотоцикл Сириуса — не в первый раз Лили радуется, что может призвать дом своих родителей и укрыться под его крышей, — и она слышит иронический смешок Джеймса. Она готова биться об заклад, что он отрабатывает сумасшедшие трюки на своем Зефире с десятью скоростями, и все ради того, чтобы поразить воображение своего школьного товарища. Удивительно, на самом деле — они ведут себя так, как будто кульбиты в воздухе все еще грозят потерей жизни или конечностей, а ведь теперь ничто, что бы они ни делали, не может им повредить. Их дружеские выкрики и похвальба влетают через окно с муслиновыми занавесками, которые слабо колышутся от ветра. Проклятье, почему она до сих пор на коленях, оплакивает этого подонка? Громко рыдая, Лили зажимает рот, чтобы заглушить позорные звуки. Черт бы все побрал. Черт бы побрал Северуса. Она не должна так плакать из-за него. Он предал ее, она же помнит? Именно он дал Волдеморту повод охотиться за ними. Он почти убил Гарри. Она должна ненавидеть его. Она ненавидит его. Правильно она оттолкнула грязного маленького ублюдка в школе. Джеймс всегда говорил — этот рожден типичным слизеринцем, порочным, жестоким волшебником. Пытаясь превратить ужасное чувство в холодное, прочное ощущение свершившегося правосудия, она укачивает свою боль, как ребенка. Затем в картинку прокрадывается Гарри: изможденный, грязный, явно сбитый с толку, и печаль Лили замерзает в груди. Она подавляет слезы, потому что вот он, антидот к ее глупому горю — Гарри в опасности. При виде мальчика глаза Северуса расширяются с отчаянным, неопределимым чувством. Лили безумствует. Почему изображение такое темное? Она пытается сделать его ярче, но маленькую ветхую комнату заполняют тени. Умирающий мужчина на полу с усилием вздрагивает, когда Гарри становится рядом с ним на колени; из угла рта вытекает тонкая струйка крови. Лили кричит: «Мерлина ради, отойди от него!», потому что Снейп еще жив, и даже в таком состоянии кто знает, что он может сделать? В центре экрана его длинная, мокрая, ярко-красная рука тянется к Гарри, хватает и тащит его. — Нет! — дрожа от отвращения, не желая, чтобы эти кровавые пальцы запятнали душу ее ребенка, Лили крутит кольца на золотистом шаре с такой яростью, что ранит палец о неровность на серебряной полосе. Ее собственная кровь капает из пореза на шкалу. Но ей удалось то, чего она хотела: Северус исчезает из поля зрения, и картинки бешено прыгают на экране. Она пытается стереть пятно, но на золотой поверхности остается красный отпечаток пальца. Неловко крутя шар, она моргает, уставившись на цифры сквозь мокрые ресницы. Она должна быть здесь, та комбинация, которая покажет другое будущее Гарри. Его настоящее будущее. Она видела его, она точно знает, что видела. Внезапно в поле зрения появляется лицо молодой женщины, рыжеволосой, с четкими чертами лица. Камера отъезжает, и становится видно, что женщина ведет двоих мальчиков по улице Хогсмида. Возмужавший, почти грузный в своей министерской мантии Гарри идет за ней, держа на руках малышку. Лили опускает голову и делает вдох, а затем касается экрана пальцем и обводит лицо Гарри. Он выглядит... Она никак не может точно определить неуловимые изменения. Одновременно самодовольный и болезненный, как человек, который получил все, чего был лишен ребенком, но обнаружил, что ему не по силам это переварить. Хорошо питающийся, но страдающий хроническим несварением. Рыжеволосая оживлена и нежна, она явно играет ведущую роль, и они кажутся хорошей командой, когда общаются с их непослушным старшим сыном. Лили не может разглядеть глаза Гарри за стеклами очков, но ей нравится, как он подбрасывает в воздух маленькую девочку и звонко целует ее перед тем, как передать на руки жене. черные волосы с нитями белых, падающие на горло со шрамами, голова откинута назад, изнуренная, тонкая рука обнимает голову Гарри, кончик языка Гарри дразнит сосок Вот дерьмо. Это может стать серьезной проблемой. Сглотнув, Лили тщательно запоминает настройки шкалы и выключает устройство. Изображение с легким треском съеживается до крохотной точки, и экран гаснет. Она кладет золотистый шар в карман и встает, вытирая мокрое лицо. Она вернется позже, чтобы посмотреть на Гарри и его семью; это поможет прогнать то отвратительное и явно фальшивое видение, где Гарри тянется к Северусу, как будто... Мерлин, она даже не может закончить эту мысль, не фыркнув. Единорог, споткнувшийся о девственницу в слизеринской спальне — и то более вероятное событие, чем Гарри, который хочет этого. (Хотя, подсказывает внутренний голос, не так уж сложно представить, что Северус закончил Хогвартс девственником; большинство девушек, и она в том числе, сходу отвергали его, как слишком нервного и странного, погруженного во тьму, как перо в чернила). Нет. Посмотрим фактам в лицо. Снейп умрет. Гарри будет отцом нескольких детей от рыжей ведьмы и займет пост в Министерстве. Лили видела это; нет никаких причин сомневаться. У Северуса Снейпа никогда не будет шансов расстегнуть пуговицы, выскользнуть из своей мантии и соблазнить — совратить — и вообще сделать что-либо с Гарри Поттером. Гарри никогда — о, да к черту, он просто так не поступит. Мерлина ради, это все какая-то дурацкая ошибка со стороны мироздания. В любом случае, Снейп — совершенно не тот человек. Лили становится лучше в первый раз после просмотра тошнотворных сюжетов, оставивших ее удрученной и расстроенной. Теперь она жаждет свежего воздуха. Пожалуй, она подзовет ребят, пусть Джеймс приземлится, чтобы она запрыгнула сзади. Летать вдвоем на метле, обняв руками мужа — это поможет ей вернуться в спокойный мир. Как только она захлопывает за собой дверь, дом исчезает из реальности, как мыльный пузырь. ~~~~ На золотой полосе больше жизней, чем она думала. Там не только она, Джеймс и Гарри. Ну конечно. Логично. Серебряная полоса позволяет наблюдать прошлое ее родителей, жизнь Сириуса и Ремуса до школы, Петунию, Дамблдора. Даже Снейпа. Он — неудивительно — идет под номером тринадцать. Есть еще кое-что. Единожды настроенная на канал золотая полоса фиксирует его. Серебряная полоса позволяет выбирать год. Черная полоса показывает события, которые еще не произошли. Которые, возможно, никогда не произойдут. Которые, в некотором случае, нельзя допустить. Она раздумывает, не рассказать ли Джеймсу о новой забаве, этом вуайеристском телике, но он наслаждается вторым детством с Сириусом и Регулусом после стольких лет общения только с Лили. Конечно, их версия общения была и сексуальной, и дружеской, но, вероятно, не такой волнующей, как желал бы Джеймс. Сейчас он снова скачет как мальчишка, а у Лили есть время для самой себя, так что она решает продолжить просмотр, не говоря Джеймсу. Конечно, она не всегда будет это скрывать, но как приятно иметь что-то только для себя, хотя бы ненадолго. Дамблдор не спрашивал, как у нее дела, но он так подмигивает при встрече, что Лили невольно чувствует себя некомфортно от его всезнающего выражения лица. Как будто он знает, что она делает за закрытой дверью. Хотя она полагает, что обязана ему за занятный телик, и поэтому должна ощущать благодарность. Как-то утром она идет окунуться в озеро неподалеку. После купания, одетая только в темно-красное бикини и одну из рубашек Джеймса, она направляется к лужайке, на которую обычно призывает дом, и на ее пути появляется Альбус. Зеленоватые тени деревьев приглушают блеск его мантии и раскрашивают ее любопытными символами. Он похож на дикого лесного человечка, коварного и странного, пропитанного старой магией. Его волосы отливают медью в хлорофилловом полумраке. Высоко подняв подбородок, он держит что-то двумя руками, что-то, накрытое изношенным розовым одеяльцем, его очки непроницаемы, и в них отражаются листья. Затем он наклоняет голову и смотрит поверх очков. Лили тормозит, шурша сандалиями, и Альбус улыбается, подбрасывая сверток, пока она застегивает рубашку, чувствуя себя неуютно, будучи полуодетой в его присутствии. — Какая приятная встреча, моя дорогая. Могу я пройтись с тобой немного? Я хочу представить тебе Тома. Он приподнимает одеяльце, показывая маленькое сморщенное лицо. Лили наклоняется, затем выпрямляется, передернувшись. — О боже. Бедный малыш. Что с ним? Лицо младенца все как будто ободрано и покрыто струпьями, помятое и красно-багровое от боли и плача. — В данном случае? Трудно сказать. В целом, конечно, с ним все не так. Но я не могу точно определить причину. В любом случае, маленький Том раздражителен и почти все время в плохом настроении, за ним нужно постоянно присматривать. Я думал, что, возможно, ты... — Том? — когда смысл слов доходит до нее, голос Лили повышается на октаву, и в нем появляются скрежещущие нотки, совсем как у Петунии. — Том Риддл? Вы хотите, чтобы я присматривала за маленьким Волдемортом? — Она отшатывается в ужасе и не добавляет, хотя ее тон подразумевает это: «Вы совсем умом двинулись?». — Что ж, — Альбус невозмутимо отворачивается. Сухие листья взвиваются и слетают с края его мантии, когда он уходит по вьющейся лесной дорожке. Лили понимает, что не может не следовать за ним, хотя ее сердце бьется так, словно ее попросили сделать что-то опасное для жизни. — Фактически он, в его теперешнем состоянии, не является Темным Лордом, — добродушно излагает Альбус. — На самом деле, это скорее потенциальная жизнь, если я понятно изъясняюсь. Поэтому он здесь. Он не жив и не мертв, и все может измениться в любой момент. Чистая возможность в виде голого младенца, — Он кидает на нее острый взгляд. — Но довольно болезненная, как видишь. Лили торопливо идет рядом с ним, борясь с гневом. Мокрые волосы, с которых капает на голубую хлопковую рубашку, раздражают ее, так что она высушивает себя усилием мысли, а затем, примирившись с необходимостью, меняет свой наряд. Вот. Теперь она выглядит прилично. Альбус не реагирует ни на ее внутреннюю борьбу, ни на смену гардероба, но какое-то время молчит. Лили замечает, что кто-то следует за ними. Чуть в стороне, мелькая среди стволов и кустов, бесшумно скользит чья-то фигура. Рыжевато-коричневые волосы блестят в солнечных бликах, как золотые монеты, и если он пытается скрыть себя от взглядов, свой замысел он явно провалил. — Причина, по которой я прошу тебя о помощи, — наконец замечает Дамблдор, освобождая рукав от цепляющихся веток, — то, что это жалкое... существо... также является частью Гарри. Лили резко останавливается и ахает, а потом беззвучно открывает и закрывает рот, краем сознания замечая, что мантия Дамблдора больше не шуршит, потому что он встал впереди и ждет ее. Гриндельвальд делает пару шагов, хрустя сухими листьями, и останавливается. Она ощущает его хитрый, любопытный взгляд, наблюдающий за ней через витражные узоры листвы. Сквозь кроны деревьев доносится птичья трель, и мимо проносятся пернатые тени. Ее мозг мечется от одного чудовищного предположения к другому. Да простит ее Мерлин. Она ненавидит Тома Риддла всеми фибрами души. То, что она чувствует по отношению к Снейпу — просто безделица в сравнении с кипящей ненавистью к Волдеморту. Она бы растерла его подошвой ботинка, если бы могла, переломала ему все кости, чтобы он не мог причинить вред Гарри. Она бы сделала все, что угодно. Но то, что он является частью... то, что он на самом деле Гарри... С мокрыми глазами, содрогаясь внутри от ужаса, она смотрит на Дамблдора и на один жуткий, сокрушительный момент понимает, что может возненавидеть и его тоже. — Не расстраивайся так, — негромко говорит старый — хотя, не такой уж старый — мужчина, похлопывая худой рукой завернутую в одеяльце попку младенца. Неясно, успокаивает ли он ребенка, или саму Лили. Когда она тащится вперед с болью в груди, которая не дает связно говорить, он участливо ей кивает. По крайней мере, он не похлопывает по заднице ее. Иногда ей кажется, что сострадание Альбуса — это сладкая глазурь, скрывающая яд, который он щедро раздает, как конфеты. — Моя дорогая, — говорит он, подтверждая ее теорию, — сделай одолжение, подержи малыша немного. Мои руки устали нести его. Она не хочет, но все же берет его на руки. Она пытается представить это гноящееся создание, свернувшееся, словно личинка, в ее сыне, и молча принимает его в свои напряженные объятья. Кожу ребенка как будто содрали. Отвратительно. Он хнычет, когда она перекладывает его, чтобы ни одна часть ее тела не соприкоснулась с его язвами (я могу уронить его, могу бросить, могу выкопать ямку и похоронить его там, пока Альбус не видит). Его глаза бегают туда-сюда в беспомощном страхе, а крошечные пальцы, как щупальца морской звезды, запутались в мягких складках одеяльца. Cморщенное тельце съеживается и дрожит под ворсистым розовым покрытием. — Что ты хочешь, чтобы я сделала? — хрипло спрашивает Лили, следуя за Альбусом. — Просто присматривай за ним время от времени, ничего более. — Когда она моргает, озадаченная скромностью его просьбы, Альбус мягко добавляет: — Неужели ты думала, что я попрошу тебя стать его приемной матерью? Не бойся, дитя. Том — это моя ответственность. Мои собственные неправильные решения привели к совершению ошибок. Возможно, не я привел его в мир, но не могу отрицать, что джинна из бутылки выпустил я. Я просто прошу тебя о помощи, потому что... ты, несомненно, понимаешь, что он довольно проблемный и требует больше внимания, чем я один могу ему дать. Искрящийся луч солнечного света пробивается сквозь шелестящие, с жасминовым запахом, верхушки деревьев, младенец прижимает крошечные кулачки к лицу и начинает плакать. Лили укачивает его и говорит: «Ш-шш, тише», шокированная лоскутами отслаивающейся кожи на его пухлых ручках. Они снова входят в тень, Том устало затихает и сопит. — Ну, хорошо, — говорит Лили, возмущенная, но все же неспособная отвергнуть фрагмент души, неважно, что он является воплощением зла. — Я думаю, что... Вот что, я посижу с ним, пока смотрю телевизор, все равно я дома только это и делаю. Такой вариант вас устроит? Но я бы не стала вовлекать Джеймса или Сириуса. Дайте мне объяснить им, что Гарри... что это несчастное создание... просто дайте мне объяснить все Джеймсу самой, если не возражаете. — Я бы и не подумал вмешиваться, — лжет Альбус с невозмутимым лицом, пока они выходят из леса и — смотрите-ка — на опушке стоит старый дом Лили, увитый плющом, с окнами в ромбовидных панелях и оригинальными дымовыми трубами. Дом призвал Альбус — довольно грубо с его стороны, думает Лили. Красавец Гриндельвальд выступает вперед и встает в позу под каштаном, рассматривая ее прибежище с очевидным, хотя несколько снисходительным, интересом. Разозленная на обоих Лили топает по тропинке, открывает дверь, прижав Тома к бедру, и захлопывает ее за собой. ~~~~ Она устраивает малыша в плетеной колыбели, трансфигурированной из столика, набитого мамиными журналами по моде и домоводству. Том наблюдает за ней торжественно, из его носа текут сопли. Она вытирает ему нос двумя быстрыми движениями палочки — как и следовало ожидать, он плачет — затем устраивается в уголке дивана, поджав под себя босые ноги. Мерлин, ей надо отвлечься. Она крутит шкалу своего канала и смотрит, как рожает блестящего от крови, великолепного младенца. От этого зрелища ее глаза увлажняются. Вот и славно, они поплачут вместе с Томом. По внезапной прихоти она переключает канал и наблюдает свое собственное рождение: ее мама в больничной рубашке, на колени накинута белая простынка, ноги на подставках. Из нее появляется вопящий, со сливово-синей кожей, младенец. Это поразительно. Лили щелкает снова и снова, улыбаясь самой себе в облике испачканной джемом малышки. Рыжеволосой девочки на качелях. Подростка, бегущего через залы Хогвартса. Девушки, сияющей и полной магии, смеющейся, счастливой в своих пересекающихся мирах, взмахивающей волосами, подбоченясь, привлекающей мальчиков, как мед мух. В поле зрения появляется один определенный мальчик, недокормленный и с носом, похожим на клюв, так невезуче напоминающий угрюмого гиппогрифа. Как только она заворачивает за угол, его лицо оживляется. Их глаза встречаются, но позади идет шумная толпа гриффиндорцев, и Лили видит, как болтающая группа топочет мимо Северуса, будто он просто горгулья, торчащая из алькова. Она не видит его реакции, потому что телик показывает ее саму и ее соседок по спальне, направляющихся к ступеням Башни. Она выключает изображение, подпирает ладонью лоб и слышит, как ребенок пускает пузыри. ~~~~ Секс. Он может внести беспорядок в вашу жизнь, даже если это не вы им занимаетесь. Лили не знает, что думать о той странной сексуальной встрече между Снейпом и Гарри. Она бы хотела не думать о ней. Но зудящий мозг не дает забыть. Только усилием воли она несколько дней удерживается от того, чтобы снова посмотреть на это. На самом деле она успела увидеть не так много, но с ее стороны ужасно хотеть посмотреть еще. Но она просто не может поверить тому, что видела. Конечно, она может случайно наткнуться на сына, занимающегося сексом — и он может резвиться, сколько хочет, она возражает только против Снейпа — но случайно ли Альбус выбрал именно этот день, чтобы нанести визит? Что поднимает вопрос, а нет ли у Альбуса аналогичного телика, который позволяет ему видеть то же, что смотрит она? Лили думает, не спросить ли его о беспокоящем действии черного кольца, но опасается, не вынудит ли он ее признаться, что же волнует ее в будущем. В конце концов, в каждом варианте будущего Гарри выживает, а Темный Лорд — нет. «Что ж, в одном варианте будущего мой сын — гей и путается с ублюдским Пожирателем, который продал нас Волдеморту». Почему-то она сомневается, что Альбус согласится с такой оценкой. Он слишком добр к аморальным говнюкам. Взять хотя бы Гриндельвальда. И, кроме того, с момента своего прибытия сюда Альбус уже не единожды пытался намекнуть, что Снейп не так ужасен, как кажется. худая незагорелая спина, ребра, торчащие сквозь не слишком выделяющиеся мышцы, как будто заснеженный пейзаж вокруг зубчатой реки его позвоночника Она вздыхает. Вот оно, одно из преимуществ поддаться пару раз желанию убедиться в увиденном — оно привело ее к открытию истинного будущего Гарри после уничтожения угрозы магическому миру. Будущего, которое он заслуживает. Свадьба, дети, домашний уют. Гарри, обнимающий веснушчатую девушку. Гарри, развлекающий расстроенного ребенка игрушечным снитчем. Гарри с женой и десятком друзей, рассекающие по небу, играющие в квиддич. Гарри, уклоняющийся от желтой вспышки заклятья, поднимающий палочку, чтобы ударить в ответ. Гарри, Хагрид и Минерва МакГонагалл, беседующие у белой могилы — позади бегают дети в школьных мантиях, не ведающие о прошлом. Гарри, склоненный над чьей-то неухоженной могилой, его мантия лежит на земле, в руке маленький стеклянный флакон, и он выливает зелье — нет, что-то серебристое, что растворяется, как пар. Воспоминания? Но чьи? Она отматывает назад и замечает имя, выгравированное на могильном камне. Она должна была догадаться. Она старательно не смотрит на дату смерти. Первое видение этого бесконечно более предпочтительного существования, жизни, которая спасет Гарри от алчной хватки Снейпа, сперва поразило ее. Не так сильно, как вид Гарри, с жадностью лижущего кожу Снейпа. Нет, ничего такого испорченного. Просто кратковременная ошибка. Любому было бы простительно подумать, что гибкая рыжеволосая ведьма и темноволосый волшебник в смешных очках были... да, это звучит странно, но она приняла их за себя с Джеймсом. На короткий миг она решила, что ее сын — это ее муж. Путаница длилась не более секунды, но Лили крутанула шкалу и покраснела, обрадованная, что рядом никого нет, и никакой легилиментор не может обнаружить ее ошибку. Похоже, Гарри ищет свою мать в другой женщине. Как мило, что ему нравятся рыжие волосы, что для него они означают только приятные воспоминания. Жена Гарри, кажется — дочь Артура и Молли. Лили не может вспомнить, родилась ли уже эта девочка, когда умерли они с Джеймсом, но сходство с другими Уизли сложно упустить. И все же она упустила.