Не для людей

Город уснул наконец — вечно голодный жестокий хищник, непримиримый и безжалостный. Впрочем, уснувшим назвать его можно было лишь условно — охранные системы сонно щурили красные глаза сигнализаций, вдоль аллеи неярко горели фонари, способные за секунду спалить человека дотла, где-то вдали ворчали уборочные машины. Но больше не мигали завораживающие витрины, заставляющие терять разум, музыка, доносящаяся из кафе — ну, или того, что когда-то было кафе — умолкла, и по тротуарам можно было пройти без опаски. Точнее, почти без опаски. Конечно, смена дня и ночи давно уже стала чистой условностью — но когда-то жившие тут люди запрограммировали технику под себя, а потом Город просто не стал менять. Даже электронике нужен отдых, хотя бы для подзарядки. Этим и воспользовался запоздалый прохожий, шагавший по темной улице. Ничем не приметный человек — синий плащ, потрепанный шарф. Обычный обедневший клерк: старые чуть стоптанные ботинки, когда-то модные брюки — мимо такого раньше, до эпохи Одушевленности, любой бы прошел и не заметил, а тут, на неживой улице псевдоживого Города, он смотрелся странно, но на удивление органично. Словно он тут и должен быть. Пожалуй, лишь две детали — напульсник на левом запястье, выглядывающий из-под рукава плаща, да взгляд — выбивались из общей картины. Вот в глаза чудному путнику лучше было не смотреть — там была Пустота. А на дне этой пустоты дремал Зверь — могучий, такой же ненасытный и незнакомый с милосердием, как и Город. Может, полуразумные сторожевые автоматы чуяли эту пустоту, может, они просто не видели в адвокате угрозу или добычу, но он спокойно преодолел и аллею, на которой проваливался тротуар, открывая ловчие ямы с кольями из стали, и бывшее летнее кафе, где сторожил жертв кухонный автомат с острейшими ножами. Просто прошел, аккуратно обходя кости тех несчастных, кому повезло меньше. Все старые — отметил он про себя, не сбавляя шага, — значит, здесь остается все меньше людей. Хорошо это или плохо, прохожий не знал. Он зябко поправил шарф и спрятал руки без перчаток в карманы, пытаясь согреться — одежда у него была обычная, без чипов и схем, позволяющих той подстраиваться под любую температуру, не спрашивая желания носителя, — и поспешил дальше. Он опаздывал на встречу, а в этом Городе промедление могло быть губительным. И все-таки пеший путь был куда безопасней поездки в трамвае или, тем более, в метро, ставшем еще раньше безумным аттракционом на выживание. Вот и конечная цель — псевдокоттедж, Ничей Дом, где его ждали сегодняшние «клиенты». Путник остановился, в очередной раз поправив шарф, обернулся зачем-то — всегда, когда он выходил «на дело», у него появлялось неприятное ощущение, что за ним следят из-за левого плеча — и, намеренно игнорируя звонок и камеры, которые распознавали вошедшего, постучал. Дверь неохотно втянулась в косяк, открыв прихожую, где уже ждал… а нет, не ждал привратник-автомат. Дом почему-то спал весь — свет был потушен, разве что аварийный светильник над шкафом вяло моргал, заливая комнату болезненным желтым светом. Полуночный гость снял плащ, повесив его на выросший прямо под рукой крючок на стене, больше похожий на коготь, вытер ботинки о коврик — тот мгновенно впитал грязь, сыто чмокнув. Самый обычный Ничей Дом — сплав полуразумной технологии, осознавшей себя, в сложный симбиотический организм. Правда, он был еще несовершенен. Псевдоживая электроника уступала человечеству только в одном — у нее не было воображения, и потому для развития ей все еще нужны были люди, программисты-симбионты. Они составляли новые программы, скармливая те электронике — чтобы она могла вскарабкаться чуть выше по эволюционной лестнице. Рабы и хозяева Домов, они не могли существовать вне их — и Дома не могли существовать без них. Странное, извращенное сотрудничество — усмехнулся своим мыслям гость, проходя в гостиную, где его уже ждали двое. Сегодняшние клиенты… Ощущение взгляда из-за спины на мгновение усилилось, заставив зябко передернуть плечами. — Ты все-таки пришел, Пустотник, — первым заговорил тот, кто полулежал в кресле-ложементе. От его висков и затылка тянулись провода, уходя куда-то под потолок, он был болезненно бледен, бледностью человека, который уже забыл, как выглядит солнце, и явно слишком толст для здорового. Симбионт. Мозговой центр Дома и то, что Дарвин назвал «эволюционным преображением». Псевдоживой разум заботился о нем, опекая и нянча, как мать больное дитя — или, скорее, как смотритель зоопарка — редкого зверя. И возможности обмануть Дом, чтобы уйти, у него не было. Электроника просто не пустила бы к нему Пустотника… но из каждого правила есть исключение. Второе исключение сидело рядом с ним — худой человек с изможденным лицом, покрытый шрамами: первый тянулся через щеку наискосок, второй белел на шее, третий пересекал ключицу… Сколько их спрятано под истрепанной одеждой и военным бронежилетом, Пустотник даже думать не хотел. Как этот мужчина вообще умудрялся выживать в Городе несколько лет? — Да, как видишь, — он уселся на стул, который тотчас подстроился под него, загудев, и достал из кармана далеко не нового пиджака два листа рисовой бумаги. Кто-то из его коллег выбирал папирус, кто-то — пергамент, и даже говорили об одном, который предпочитал простые тетрадные листочки, сложенные пополам. — Это оно? — выживальщик бросил короткий взгляд на листы бумаги и невольно поежился. Все-таки страшновато было решиться. Город был жутким, вечно меняющимся и жестоким — так жесток организм к непрошеным паразитам — но все-таки понятным и привычным даже. — Оно, — спокойно подтвердил Пустотник, хлопая по карманам в безуспешных попытках найти ручку: как всегда в такие моменты, она куда-то девалась, — твой и его договоры. — И что будет, когда мы подпишем? — пухлая рука симбионта потянулась к листку. Сам потянулся, не велел ложементу. Видно, надоело… — Ничего. Ничего из того, о чем я умолчал, — пожал гость плечами. Как бы он хотел, чтобы все на самом деле было именно так! — Вы перенесетесь в другой мир, потеряв память. Там не будет электроники и псевдоразума, это я гарантирую. И там не нужны программисты, — покосился он на симбионта мельком. Тот, поймав взгляд Пустотника, неуютно поежился. Что-то было не то в его глазах, и это «не то» смертельно пугало. Поспешно отведя глаза, симбионт уточнил: — Нужно просто подписать? Ручкой? — Не совсем, — качнул гость головой, — подпись надо ставить кровью… одну минуту, да куда же я ее дел? — Что-то мне это напоминает, — проворчал выживальщик вполголоса, — где-то я об этом уже читал… Пустотнику показалось, что кто-то на мгновение коснулся его левого плеча — обжигающе холодной ладонью. Он потряс головой и постарался поскорее забыть об этом, сосредоточенней, чем надо бы, копаясь в карманах. Наконец ручка — старинная, со слишком острым пером — показалась на свет, и Пустотник протянул ее выживальщику. Тот принял ее так, словно она была ядовитой змеей, ткнул себя в палец и поставил размашистую подпись. Потом пришла очередь симбионта — он тоже расписался… и следом за своим гостем рассыпался легким серым прахом. А за ними исчезли и договоры, словно тень на свету. Пустотник поднялся, когда серый прах истаял в болезненном желтом свете, вышел в прихожую и медленно оделся, потом спустился с крыльца… Хотелось курить, но сигареты кончились, а достать их было негде. Город неохотно просыпался, и пора было уходить, пока не замерцали гипнотически вывески, и автоматы не вышли на ежедневную охоту. Пустотник шел по тротуару, аккуратно обходя кости несчастных, и думал о том, что Город уже давным-давно не предназначен для людей. Но кто сказал, что его обитатели — люди?