Ошибки

Что такое жизнь? Когда выпьешь особенно много, всегда тянет подумать о высоком. Неизменное побочное действие дешёвого вина. Пить его невозможно физически, но выбирать не приходится. Так вот, что такое жизнь? Великие умы литературной или философской мысли дают много определений, называют её борьбой, наполненной чередой ярких событий. Моя жизнь, наверное, исключение из этого правила, как и существование многих других людей. Родиться мне посчастливилось в обычном периферийном городе N. Такими наполнена вся необъятная родина; если путешествовать по ним, то не заметишь никакой разницы: спальные районы, прокуренные и засранные подъезды, которые караулят бабки, заебанные люди и прочее сельское отребье. У меня нет никаких выдающихся способностей или таланта, чтобы иметь право ставить себя выше них. Ничего особенного, кроме чрезмерного самомнения на фоне юношеского максимализма. Единственное, что спасало от хронического алкоголизма или самоубийства, — чёткая цель, поставленная ещё в раннем пубертатном периоде. Получить аттестат о школьном образовании и уехать в культурную столицу, вычеркнуть себя из памяти местного населения. О таких вещах, как поступление в университет или работа, разумеется, я не думал. Первое время перебивался мелким заработком (расклеивал листовки, подрабатывал в круглосуточном ларьке и мыл подъезды), ночевал в хостелах или на вписках у случайных знакомых. На тот момент я ещё не понимал всю иронию происходящего и продолжал жить в бесцельных скитаниях. Хорошо выручало то, что физической силой был не обделён — спасибо физкультурнику и генам отца-охранника. Это привело меня в городскую психиатрическую больницу, куда я беспроблемно устроился санитаром. Нехватка кадров увеличивала полномочия: научили привязывать буйных к кровати, таскать капельницы и отвозить расходный материал на утилизацию. Платили хорошо, иногда даже кормили, обкрадывая убогих. Отсутствие высоких моральных принципов избавляло от мук совести, когда кому-то не доставалось куска мяса, похожего на ещё живую субстанцию. Врачи и административный штат относились ко мне беспричинно хорошо, сразу выдали аванс, когда поняли, что деваться мне некуда. Успешно снял квартиру, поселившись в районе больницы — на улице Дыбенко. В первый же выходной захотелось взвыть от отчаяния. Выглянув в окно, сразу узнал родные пейзажи детства. Я верил, что больше никогда не увижу этих уродов: жирный уебок в голубой олимпийке, рядом школьник и неотёсанный бугай. Я не знаком с ними лично, но прекрасно знал подобных им. Они вызывали во мне отвращение, отравляли жизнь своим видом и заставили сбежать сюда. И я наконец-то понял, что сам являюсь одним из них. Шли недели, месяцы и года. Ничего не происходило, главным центром событий оставалась психушка. На Новый Год трахнул одинокую медсестру, впоследствии переехавшую ко мне жить. Больных привозили нескончаемым потоком, и они давно слились в единый собирательный образ. Но один парень все-таки въелся в память. Его звали Валя. Он ничем не отличался от остальных, если судить на первый взгляд. Тощий долговязый урод, давно потерявший рассудок. Как выяснилось позже, мусора ебнули его по голове. Или не мусора, а местный районный авторитет. Впрочем, неважно, подробности меня мало интересовали. Я редко контактировал с больными. Вряд ли кому-то захочется завести друзей среди отъявленных моральных уродов или слабоумных стариков. Валя же, в свою очередь, вёл себя удивительно тихо. Не выебывался лишний раз, ходил курить строго по расписанию, не пытался сбежать — в общем, никаким образом не нарушал больничный распорядок дня. Настораживал только один момент. Стоило кому-то пройти мимо, как Валя мягко цеплялся за руку или рукав халата, смотрел затравленным щенком и тихонько спрашивал: «А Герман скоро придёт?». Его очарованию беспризорной шпаны поддался весь коллектив персонала, я не был единственным в своем отношении. Медсестры кивали и отвечали, что скоро и подождать осталось немного. Тогда Валя широко улыбался, заметно успокаиваясь, и удобнее укладывался на скрипучей кушетке, закрывая глаза. Я не сомневался, что всё это выдумки больного рассудка, кому он может быть нужен? Здесь редко появлялись посторонние люди, даже родители старались избегать встречи с больными отпрысками. Ведь они скоро вернутся обратно, как только закончится период рецидива, снова начнут отравлять жизнь родным и соседям. Однако Герман все-таки пришёл. И моему удивлению не было предела, когда выяснилось, что ответы медицинского персонала о прибытии имеют связь с реальностью. Герман знал каждого из врачей, медсестёр и санитаров. Поспешил познакомиться и со мной: просил не обижать Валю и аккуратно запихнул пятихатку в нагрудный карман, понимая, что на честном слове далеко не уедешь. Хотелось сказать, что в случае с Валей совсем не стоит бояться агрессии персонала, такого послушного пациента ещё поискать придётся. Но я понял по его взгляду, что Герман просит защиты не только от команды амбалов в хирургических костюмах, но и от самих больных. Я кивнул, соглашаясь принять внезапно свалившуюся ответственность. Герман облегчённо выдохнул: наверное, я показался ему неприятным человеком; затем передал пакет с вещами, предназначенными для Вали, а сам отправился к лечащему врачу. Момент досмотра передачки — один из самых ненавистных для меня. Рыться в чужих вещах противно, но подохнуть из-за незамеченного лезвия не хочется. Две части «Гарри Поттера», три зубные щётки разных цветов, комплект постельного белья и чистая одежда; в другом были контейнеры с едой, конфетами, маленьким пакетом молока и блоком сигарет. Моему удивлению не было предела. Такой заботы не наблюдал ни в пределах больницы, ни за ними. Невольно просыпалось любопытство, хотелось узнать больше об этом загадочном человеке. — Пи-до-ры, — тихонько шепчет одна из медсестёр, предварительно оглянувшись по сторонам. Я вскидываю брови, чуть не поперхнувшись дымом от неожиданности. Нет, мне совершенно похуй, как и кто предпочитает ебаться, лишь бы оно не затрагивало моё существование. Поражает то, что за всю прожитую жизнь я впервые столкнулся с тем чувством, которое воспевают в книгах, стремятся найти люди. Невольно задумался над вопросом: а если бы моя женщина отъехала головой, смог бы я остаться рядом? Смог бы запомнить, что нужно принести щётки разных цветов, готовить еду и перестирывать белье, чтобы пахло домашним порошком? Я топчу окурок мыском кроссовка, честно признаваясь, что нет. — Не веришь? Пошли со мной, только тихо. Сам посмотришь. Другого ожидать не приходится, ограниченность кругозора не позволяет ей трактовать молчание иначе. Почему-то становится забавно от осознания, что я послушно иду следом, чтобы подглядывать за другими людьми. Медсестра подводит к окошку, которое открывает максимальный обзор на прибольничный дворик. После обеда пациентов выводили на получасовую прогулку, заключавшуюся в бесполезном хождении по заплеванному асфальту или сидении на лавочке. Впрочем, таким же образом проводит время немалая часть психически здоровых людей, включая меня. Осторожно высунувшись в окно, я увидел, как Герман гладит Валю по тощим плечам и внимательно слушает бессмысленный поток речи. Прислушиваться к разговору не стал, чтобы сохранить остаток уважения к себе. Но глаз отвести не мог. Их отношения казались чем-то святым. Герман вставал несколько раз, видимо, исполнял капризы душевнобольного человека и срывал с деревьев листы, что вызывало у Вали необычайную радость. Валя потянулся за поцелуем, и я сразу отошёл от окна. Во-первых, наблюдать за чужими нежностями противно, во-вторых, мне казалось, что я опорочу их чувства своей сальной рожей. Кивнул медсестре в сторону курилки, и мы молча направились туда, погруженные в размышления. Когда время свидания истекло, я пошёл закрывать за Германом калитку и дверь от больничных ворот. Связка ключей неприятно звенела, но всё лучше, чем гнетущая тишина. Мельком поглядывая на него, удалось заметить блеск на глазах от подступающих слёз. Я никогда не отличался сентиментальностью, но самому стало невероятно паршиво. Человек он явно хороший и такой судьбы не заслуживал. Прихлёбывая растворимый кофе, я решил возобновить разговор о них. Ночью всё равно нечем заняться, а смена досталась максимально подходящая: рот у медсестры не закрывался в принципе. — Ой, да Вальку каждые полгода привозят. Полежит, покапается месяцок и домой. Герман, конечно, мужик очень хороший. Всегда нам конфет принесёт, ничем не обидит. Дочке врача, слышала, помог на журфак поступить. Сам же журналюгой работает, — резюмировала она с непонятным для меня осуждением, прожевывая очередное печенье, — вот и есть бабки, чтобы такую жизнь устраивать. Он из центра, представляешь, сюда переехал. Нет бы, понимаешь, жениться, как люди нормальные. Он, прости господи, вот этой хуйней занимается, — стряхнув с рук крошки и собрав пустые чашки в раковину, она печально вздохнула. Чужую зависть разгадать нетрудно, особенно в случае одинокой женщины. — А почему они здесь? Нахуя переезжать? — переспросил я с искренним непониманием, вытаскивая из кармана пачку сигарет. — В центре нынче психушки позакрывали? Да ну. Медсестра суетливо оглянулась и дернула дверную ручку, плотнее закрывая дверь. Она выглядела взволнованной, как будто собиралась раскрыть мне глаза на великие тайны мироздания, а не выдать ещё одну порцию чужого грязного белья. — Это такой скандал был, не представляешь. Я точно не знаю, если честно, но мне рассказывала подруга. Она работает в очень блатной больнице, там Валю лечили раньше. Бабки с них трясли огромные, но там и условия, сам понимаешь, кардинально другие. Она взглядом указала вверх, намекая на величину различий. Этот жест заставил меня улыбнуться, что заметно её смутило. — А всем же понятно, что они, ну… — неопределенно махнув рукой, она прикрыла ладонью рот, — ну, блять, ты понял. Короче, суть-то в чем, — почти шепотом произнесла она, — Вальку врач лечащий изнасиловал. Не знаю, как там дело было, но Герман на уши всех поднял. А сюда они вернулись, потому что Валька на Дыбенко живет. Ну, наверное, так решили. И по месту прописки попал к нам. Меня скрутило от брезгливости. Трудно представить, как сильно нужно охуеть от избалованности, чтобы найти что-то привлекательное в насильственной ебле с душевнобольным человеком. В голову пришла странная, неведомая раньше мысль: а что, если ненавистные мне люди, вызывающее отвращение глупостью и простотой, значительно лучше тех, кто выглядит недоступным и неземным? Может, жить в этом обществе и не так плохо, как казалось мне раньше? Или никакой разницы не существует вовсе? Утро наступило быстро. Оставалось только протереть полы в палатах и коридоре, дождаться следующую смену, после чего можно было уходить. Мы разделились между собой, чтобы побыстрее закончить. Я нарочно взялся за ту палату, где находился Валя, сам не понимая причины своего поступка. Убираясь у Валиной кровати, я не сразу заметил, что он проснулся от шума шагов и швабры. Валя смотрел очень настороженно, натянув одеяло до носа. За что же тебе это всё, голубоглазый? Безобидный ведь совсем. — А Герман скоро придёт? В горле разрастается колючий ком, который едва получается проглотить. Я беспричинно улыбаюсь и медленно киваю. — Скоро. В мою следующую смену у Вали случился приступ. Он пытался выдрать капельницу из вены и разодрать лицо, кричал нечеловеческим голосом, захлёбывался слезами. Обычно буйных пиздят и накачивают «галочкой», а затем связывают на несколько часов. Но перед Германом персонал чувствовал себя в долгу, и поступить так было бы немыслимо. Врач приказал перевести Валю в отдельную палату, временно обездвижить, закрыть на ключ и ждать у двери. Как выяснилось, Герман обеспечивал Валю всем, что государство должно выдавать бесплатно: в процедурном кабинете хранилась отдельная коробка лекарств, приобретенных Германом по рецепту и личной рекомендации врача. Страшно подумать, сколько бабла было въёбано на целую коробку аптечной наркоты. Считать чужие деньги, конечно, признак дурного тона, но сплетни всё больше походили на правду. Мне пришлось держать руку Вали, пока медсестра тщетно пыталась прощупать вены. — Вот и как его, блять, колоть… — выругавшись, она подняла взгляд на Валю, оценивая состояние. Тяжело вздохнув, она вновь взялась прощупывать локтевой сгиб. Несмотря на то, что орать Валя перестал, тревожить его было опасно и, вероятнее всего, бессмысленно. Наконец медсестре удалось сделать укол, который должен был окончательно купировать срыв. — Сейчас, Валечка, потерпи. Ваткой протру и всё хорошо будет, — ласково приговаривала она, пока я фиксировал руку к кровати. — Если что-то нужно будет, позови нас, хорошо? Голова заболит или судно подать, ну, ты понял, в общем, да? От её воркования можно ебнуться самому. Валя не открывал глаз, явно пропуская мимо ушей всё, что ему говорили. Впрочем, может, он уже вырубился: дыхание заметно успокоилось, а пальцы расслабились. Я нисколько не удивился, заметив Германа у кабинета врача. Увидев нас, выходящих из палаты, он впился в мое лицо вопросительным взглядом, понимая, что от разговора с медсестрой будет мало толку. Я молча кивнул, давая понять, что всё в порядке. Встревоженное лицо Германа не то чтобы засветилось умиротворением, но стало немного спокойнее. В эту же секунду его вызвал врач, а я отправился дежурить возле палаты Вали. Взяв в процедурном кабинете стул, я устроился в проходе и прислушался. В палате было тихо, так что я не стал заходить, не хотелось тревожить чужой сон. Мне и самому удалось ненадолго задремать, но вскоре покой был нарушен медсестрой. — Пойди поешь, а я здесь посижу. Лишь после ее слов я понял, что и впрямь голоден, и отправился в столовую. Получил тарелку каши, запах которой напоминал о морге, и устало сел возле окна. Сонливость приглушала жужжание неприятных мыслей в голове. Через силу пихая в рот комки непонятной субстанции, я пришел к печальному выводу, что именно так и пройдёт моя жизнь. Глупо надеяться на резкие перемены, ждать остаётся только хуёвых событий. Немного утешало то, что я все-таки исполнил хотя бы одну свою мечту. И пусть это не сделало меня счастливым, но умереть будет уже не так жалко. Благодарно улыбнувшись краснощёкой раздатчице, я поспешил вернуться обратно. Я надеялся, что смогу опять подремать, и ещё не подозревал, какое меня ждёт разочарование. Валя бился в конвульсиях, не в силах успокоиться. Сбежалась вся бригада санитаров и единственный медбрат, способный оказать качественную помощь. Несмотря на изможденный вид, Валя с неожиданной силой рвался из рук и фиксаторов, едва не переворачивая кровать. Кололи чем-то тяжелым: я понял это по сосредоточенному лицу медбрата, несколько раз перепроверившего количество набранных кубиков раствора в шприц. Валя затравленно смотрел на нас ненавидящим взглядом. От этого взгляда хотелось сбежать, хотя раньше никто из нас не был таким впечатлительным. Мы тяжело переглянулись. Некогда беспроблемный пациент обещал теперь сильно осложнить жизнь. Если бы не долг перед Германом, всё было бы гораздо проще, а так — даже жаль Валю, ему придётся действительно тяжело: болезненные уколы, питание через зонд, долгосрочная фиксация и унизительный уход с помощью престарелых санитарок. Валю выписали спустя три месяца. Срок лечения затянулся из-за регулярных срывов. Врач долго пытался разобраться в причинах неожиданного ухудшение, пока не нашел нелепую описку в назначении, из-за которой все лечение пошло коту под хвост. Мне было немного грустно прощаться с Валей, отвыкать от еженедельных встреч с Германом. Но я точно знал: в скором времени они вернутся назад.