Лекарство от мигрени

      Боль — единственное ощущение, к которому невозможно привыкнуть. Можно перестать замечать холод, не обращать внимания на зуд, приноровиться к громкому звуку или яркому свету, но болевые рецепторы не умеют адаптироваться.       Чарльз устало тер ломящие виски. Мигрень была его постоянным спутником последние полгода. Они с ней стали неразлучны, как любовники: вместе работали, вместе ездили в общественном транспорте, вместе спали и встречали утро. Конечно, голова у Чарльза болела не всегда. Он занимался релаксацией, ходил на чудодейственные разрекламированные массажи и рефлексотерапию, пил обезболивающие пачками, следя за новейшими открытиями в фармации, или весь день спал. Бывали просто хорошие дни.       А бывало, что пульсирующий обруч сдавливал его голову с самого утра, не разжимая свои объятья до глубокой ночи. Обычно это происходило, когда с фронта во Вьетнаме приходили очередные плохие вести.       На дворе была середина шестидесятых, и тысячи молодых американцев оказались переброшены через океан, в чужую страну, где большинство из них оставит свои жизни за мифические идеалы своих правителей. Это было слишком больно, слишком невыносимо. Война не шла по улицам Нью-Йорка или Вашингтона, но вся Америка гудела, будто разворошенный пчелиный улей, и для телепатии Чарльза это все было чересчур. Он и в мирные времена уставал от гула чужих мыслей и эмоций в большом городе, что говорить о нынешней ситуации? Как только страх, боль и агрессия хлынули на него потоком со всех сторон, достигая даже отдаленного особняка в Вестчестере, он твердо решил, что с него хватит.       Ментальные блоки не выдерживали, он горел в агонии войны вместе с матерями, потерявшими своих детей, и молодыми искалеченными юношами, оставившими на другом берегу надежды на лучшее.       — Это война, Чарльз. А люди погибают и в мирное время. Ты все принимаешь слишком близко к сердцу, — Рейвен утешительно обнимала его за плечи, и он отвечал на ее поддерживающие объятья.       Но ей никогда не понять какого это: видеть сны тех, кто побывал в том аду…       Хэнк, тихоня и юный гений, конечно же, вызывался помочь. Вместе они разработали сыворотку, подавляющую мутации. Лекарство было несовершенно, нестабильно, чужие мысли то и дело прорывались в голову Чарльза, но все-таки сыворотка работала, и Ксавье впервые спал ночью спокойно, не видя снов. Он пришел на работу отдохнувшим и собранным, прочел лекции по генетике младшим курсам, пофлиртовал с коллегой Мойрой МакТаггерт в обеденный перерыв и смог, наконец, сконцентрироваться на проверке рефератов и лабораторных работ после ужина.       Это выглядело как выход, спасение.              Последствия настигли довольно быстро.       — Сыворотка вызывает зависимость: чем дольше принимаешь, тем больше привыкание и нужна бОльшая доза, — Хэнк мямлил это себе под нос, сидя рядом с бледным до синевы Чарльзом.       Того накрыло внезапно со всех сторон. Именно в этот день пришли вести о разбившемся самолете с полусотней солдат, так и не долетевших до горячей точки. Страна горевала, пока Чарльз Ксавье валялся по полу, воя, не в силах сдержать наплыв чужих страданий и злости. Он не мог выставить блоки, мысли сотен человек захватили его разум, и оставалось лишь хрипеть и молить о смерти.       Вколотая доза не помогла. Вторая… Третья… Пока голоса не начали смолкать, но на их место пришел ужасный озноб, желудок скрутило, колени затряслись так, что встать не было сил, а в груди как-то противно заныло.              Хэнк выручал его. Они долго пытались улучшить формулу, но от побочных эффектов избавиться не удалось.       — Чарльз, ты должен прекратить эти издевательства над собой! Давай уедем куда-нибудь подальше!       — Я не могу просто бросить все и сбежать, поджав хвост, Рейвен! У меня ученики, научная работа. Нельзя сбежать от самого себя.       — Тогда прекрати этим заниматься! Ты же себя убиваешь! — сестра ходила туда-сюда по комнате, не в силах остановиться; Чарльз опирался об оконную раму, болезненно потирая лоб. — Неужели это лучше, чем слышать чужие мысли…       — Да! Это лучше!       В голубых глазах брата плескались боль и обида от того, что Рейвен никак не могла понять. Ей оставалось лишь выдохнуть. Гнев испарился, и она просто обняла его за плечи, даря частичку своего тепла.       — Прости… Сам знаешь, мне никогда не понять твоих телепатических проблем.       — Все нормально, — пробормотал Чарльз куда-то ей в плечо, наслаждаясь минутой мирной тишины. — Сейчас меня мучают только мигрени. И голова болит не всегда, только если я долго нахожусь в толпе или рядом с кем-то очень громко думающим…       Девушка фыркнула и отстранилась.       — Рядом с кем-то, вроде меня?       Чарльз улыбнулся ей доброй усталой улыбкой. Он не мог злиться на нее долго, только не на свою любимую сестренку.       — Твои мысли могут взломать любую ментальную стену.       — Ладно, постараюсь думать потише.              Чарльз отшучивался, но на самом деле с нетерпением ждал, когда же закончится эта проклятая война. Сыворотка, таблетки — временный выход из ситуации. Как только все уляжется, он тут же прекратит. Это было твердое решение, о котором он сообщил Хэнку, и тот неуверенно высказал мучащую и самого Чарльза мысль:       — Но ведь… После этой войны может быть что-то еще. Теракты, гражданские волнения, политические распри. Все вызывает в людях отклик, даже если не касается их лично… Это бесконечный круговорот.       И это тоже было проблемой. Спустя почти десять месяцев на сыворотке, Чарльз уже не представлял, как жил без нее. Да, он страдал от мигреней, но зато был один в своей голове и тщательно отталкивал чужие мысли и чувства. Мойра, которая рассчитывала на романтические отношения, была разочарована его поведением. Чарльз юлил, оправдывался, но, в конце концов, отпустил бедную девушку, не желая портить ей нервы. Может, он попытает с ней счастье позже, но не сейчас.              Сегодняшний день был более чем отвратителен. Полковник Страйкер заявился прямо в университет, потеснил преподавателей на их лекциях, чтобы призвать молодых мужчин вступать в ряды армии США и ехать на фронт. Внутри у Чарльза взрывались атомные бомбы от злости, не иначе. Он начал спор, разгорелся конфликт, его обвинили в государственной измене и клевете на правительство США и чуть ли ни взашей выперли из аудитории. Декан был с ним солидарен, но в своем кабинете провел разъяснительную беседу.       — Понимаю ваши чувства, профессор Ксавье. Далеко не все мы разделяем взгляды правительства на сложившуюся ситуацию, но университет — не место для публичных конфронтаций с представителями военных сил США. Впредь постарайтесь держать себя в руках. А ваши студенты уже достаточно взрослые, чтобы самостоятельно принимать решения.       — Они всего лишь дети! В чьи уши вливают патриотическое дерьмо, отправляя на верную смерть.       Декан буравил Чарльза недовольным взглядом из-под прямоугольных очков. Тот был красным и встрепанным, как готовый вот-вот взорваться вулкан.       — Возьмите-ка сегодня отгул, Чарльз. Прогуляйтесь, выпейте кофе, встретьтесь с девушкой. А завтра возвращайтесь на работу со свежей головой. В противном случае в следующий раз полковник Страйкер придет сюда за ней самой.              Чарльз покинул университет в таком гневе, что еще два квартала несся, не разбирая дороги. Голова пульсировала от боли и чужих мыслей, которые ввинчивались прямо в мозг, подобно сотне стоматологических бормашин, пытаясь взломать искусственный барьер, созданный сывороткой. Кажется, кровь готова была вот-вот хлынуть из ушей фонтаном — так сдавливало голову снаружи и так бурлило все внутри. Он чуть не выскочил на красный свет и пришел в себя, только будучи задетым боковым зеркалом автомобиля.       — Жить надоело, идиот?! Вали с проезжей части! — чернокожий водитель махнул на него рукой и уехал прочь, оставляя в воздухе облако вонючего бензина.       Чарльз привалился к стене ближайшего дома и просто уставился на проходящую мимо толпу. Люди косились на него, одна девушка спросила все ли в порядке, и он вынужден был пойти куда-нибудь, чтобы не привлекать лишнего внимания.       Район оказался незнакомым. Раньше он никогда не ходил этой дорогой через бедный квартал. Народу на улицах было не так уж и много в отличие от центра: старики, спешащие по делам, торговцы, зазывающие в уличные лавки, и чумазые детишки, гоняющие мяч на заброшенной стройплощадке.       От мигрени все вокруг казалось кирпично-красным, не только стены домов, но и сами люди, асфальт, рекламные вывески. Он скользил невидящим взглядом по названиям, пока не наткнулся на вывеску парикмахерского салона. В голову пришла безумная идея побриться налысо. Чарльз всегда носил достаточно волос на голове и не спешил с ними расставаться, но сейчас казалось, что они только помогали болезненному обручу сжиматься.       Бумажник был с собой, и в нем достаточно денег, чтобы оплатить процедуру в дешевом салоне. Чарльз поднялся по разбитой плиточной лестнице и вошел внутрь под звон металлического колокольчика. Помещение оказалось маленьким и тесным. В нем было лишь одно кресло перед большим зеркалом, одна раковина для мытья головы и один парикмахер, вышедший откуда-то из подсобки на звук открываемой двери. Мужчина был высок и довольно худ, его лицо выглядело слишком грубым для типичного американца, а акцент и вовсе выдал немецкие корни. Чарльзу, в общем-то, было все равно. Он сюда стричься пришел, и плевать, кто будет это делать.       — Здравствуйте, чем могу помочь? — парикмахер явно напрягся при виде нового клиента: Чарльз был одет слишком дорого для этого места и не похож на того, кто ходит по дешевым салонам.       Ксавье выдавил из себя улыбку и вопрос:       — У вас налысо можно побриться?       Бровь немца удивленно приподнялась, а взгляд стал еще более подозрительным. Он внимательно осмотрел вошедшего, особенно задержавшись на волосах.       — Можно, конечно, но не вам.       Ответ сбил Чарльза с толку, но он нашел силы возмутиться, даже забыв про боль на секунду.       — Это еще почему? У вас тут не любят американцев?       — Почему же? Любят, — парикмахер ухмыльнулся и скрестил руки на груди. — Просто жаль ваши красивые волосы. Если не понравится — обратно уже не приклеите. Поверьте, я знаю, о чем говорю.       Мужчина кивнул с видом знатока, и Чарльз против воли нервно рассмеялся.       — Что, были прецеденты?       — О, еще как. Только на прошлой неделе один господин собирался рыться в моей помойке, чтобы найти свои отрезанные локоны, потому что жена не оценила его новой прически под ноль. Так что подумайте еще раз и хорошо. Я, конечно, продам вам клей в случае чего. Но зачем так сильно усложнять себе жизнь.       Мужчина улыбнулся, и Ксавье невольно расслабился. Атмосфера в крохотной парикмахерской потеплела, и жизнь перестала казаться таким уж беспросветным дерьмом, как десять минут назад.       — Окей, уговорили, — он поднял руки ладонями вверх. — Но просто постричься у вас, надеюсь, можно?       — Всегда к вашим услугам, — парикмахер жестом пригласил его в кресло и, стоило Ксавье усесться, тут же провел пальцами по его волосам, зачесывая их назад.       Чарльз замер, словно его ударило током, потому что это было самое лучшее ощущение, которое ему приходилось испытывать за последнее время. Нет, не то чтобы он не был в парикмахерской, но… От касаний чужих рук огненный обруч, сдавливающий голову, словно ослаб.       Он смотрел на себя в зеркало с глупым, ошарашенным выражением лица, словно не стричься сел, а пришел посмотреть на фокусы. Парикмахер встретился взглядом с ним в отражении.       — Так, что бы вы хотели?       — Я Чарльз Ксавье, профессор генетики.       Ответ был совершенно не в тему, и мужчина на секунду растерялся, но тут же взял себя в руки:       — Эрик Леншерр, парикмахер, как вы понимаете. Так что насчет прически?       Он достал из кармана фартука расческу и провел ею по волосам Чарльза, укладывая челку набок, присмотрелся к тому, что получилось, и зачесал на другую сторону. Кажется, он делал это на автомате, но Чарльзу было плевать. Он хотел, чтобы это продолжалось как можно дольше. Хотя просьба «просто расчесывайте меня» будет апогеем неадекватности всей этой затеи. Впервые он пожалел, что не может влиять телепатией под действием сыворотки, хотя на задворках сознания билась мысль, что если бы мог, то у него бы не было проблем с головной болью.       Он понял, что слишком долго тормозит с ответом, когда Эрик прекратил свои манипуляции с его головой и застыл, всматриваясь в голубые глаза в зеркале.       — О… Эм… Я не знаю… Дайте-ка подумать… — Чарльз почувствовал, что краснеет, но ничего не мог поделать. Надо было срочно придумать что-то такое, чтобы этот Леншерр как можно дольше провозился с его волосами.       — Может, что-то более строгое, раз уж вы профессор? Например, это, — Эрик показал картинку с какой-то унылой стариковской прической, и Чарльз наморщил нос. — Ладно. Это?       Они перебирали альбом, пока Ксавье не выбрал, наконец, что-то похожее на его стрижку только покороче.       — Какой оригинальный выбор. Смелость идей вам к лицу.       — Ага… — Чарльзу было глубоко наплевать на то, что подумает о нем этот странный немецкий мастер ножниц и расчески, лишь бы он поскорее вернулся к магическим манипуляциям с волосами Чарльза.       Эрик какое-то время скептически смотрел на странного клиента и, в конце концов, взялся за дело. Ножницы порхали в его руках так быстро, что Чарльзу казалось, будто он вообще не касался их тонких металлических ручек. Он хотел попросить парикмахера работать помедленней. Куда им торопиться? Если надо, Чарльз оплатит ему весь рабочий день. Но здравый смысл все еще был при нем, прочно держа болтливый язык за зубами. Оставалось только расслабиться и прикрыть глаза, наслаждаясь блаженным состоянием: без боли, без красных кругов перед глазами, без противной тошноты и горечи во рту, без звона в ушах и чужих голосов, пробивающих барьеры.       Чарльз просто сидел, закрыв глаза, ощущая странное мягкое поле, накрывшее его лоб, виски, затылок, защищающее от воздействий извне и от его собственного тела, борющегося с подавителем.       Ему казалось, что прошла целая вечность и всего лишь одна минута, когда Эрик перестал вертеть его голову в разные стороны и смахнул кисточкой мелкий сор с его шеи.       — Готово. Смотреть будете или так и пойдете с закрытыми глазами до дома?       Чарльз улыбнулся сквозь разочарование: все закончилось так быстро! Его волосы больше не торчали в разные стороны, а лежали аккуратными прядями, не касаясь плеч. Он провел ладонью по шее — короткие волоски кололи кожу. Прическа — это последнее, что его волновало. Куда как приятней было чувство легкости в голове, которое он не ощущал… Да никогда не ощущал! Если не мигрень, так щиты и телепатия были его спутниками.       — Это… Просто чудесно! Я в полнейшем восторге! Вы самый лучший парикмахер, которого я встречал! — Чарльз выглядел таким счастливым, что Эрик наверняка уверился, что он псих.       — Спасибо, конечно, но я просто подравнял кончики. С вас шестьдесят центов, — Эрик сорвал с него фартук и перекинул его через руку, став похожим на официанта.       — Что?! Всего шестьдесят центов?! — Чарльз вскочил с кресла так резво, что его легкая голова чуть не закружилась. — Да вы себя не цените, друг мой.       Он вытащил бумажник и достал сотенную купюру.       — Я не возьму это. Такая сумма не соответствует оказанной услуге, а набирать сдачу центами, уж извольте, я не буду, — для верности своих намерений Эрик сделал шаг назад, видимо, готовый и вовсе выставить Чарльза за дверь, только бы избавиться от странного клиента.       Ксавье, кажется, пришел в себя и смутился. Стоило же как-то объяснить свое поведение.       — Просто, понимаете… — он обвел взглядом скудный интерьер мастерской с развешанными по стенам металлическими инструментами. — У меня был отвратительный день. Я поругался с полковником, получил выговор от декана, и меня чуть не сбила машина. А тут вы и ваши золотые руки. Да вы мне буквально спасли жизнь! Так что возьмите, — он оставил деньги на трюмо, поспешно собираясь и не желая слушать возражений.       — Стойте, черт! — Леншерр схватил купюру, но Чарльз уже вылетел за дверь, окрыленный хорошим самочувствием.       На пороге мастерской стоял следующий клиент, и Эрик буквально наткнулся на миссис Джонсон, так что профессор успел ускользнуть.       — Удачного дня! — Ксавье махнул ему рукой из-за угла, счастливо улыбаясь, и скрылся на соседней улице.       — Вашу мать. Только психов мне тут не хватало…       — Что такое, мистер Леншерр? Дурной день? — миссис Джонсон была слеповата и глуховата, так что навряд ли поняла, что вообще произошло у дверей ее любимой парикмахерской.       — Да нет, что вы. Наоборот… — Эрик тоже не очень понимал.