Winter heart: Walls

Первое, что слышит Чанель после того, как в соседнюю квартиру заезжает новый жилец — это жизнерадостное «блять!». Судя по стуку, который этому предшествовал, бедняга либо вписался в косяк, либо не вписался в поворот — с дурацкой планировкой здешних квартир это было уже чем-то вполне привычным. Как и хреновая звукоизоляция — особенно на кухне. — Не наебнись там, — приветливо бурчит Пак, размешивая сахар в утреннем кофе. — Что?! — раздается ошалевший голос по ту сторону стенки — и Чанель усмехается, чувствуя, что новое соседство будет приятным. Спустя неделю он понимает, что был прав. Сосед у него тихий, только немного неуклюжий, и иногда тихонько поет или разговаривает сам с собой. Пак сначала просто слушал — голос из-за стены нравился очень, был не хуже утреннего или ночного радио — только выходил в эфир нерегулярно, и это было главным минусом. Чтобы как-то повлиять на этот досадный фактор, Чанёль начинает сам с ним заговаривать. Сосед сначала смущается, а потом начинает отвечать — всё смелее и смелее. Говорить с безликой стенкой легко, вываливать на неё свои проблемы — не стыдно, а рассказывать забавные истории из жизни — увлекательно. Они не предпринимают попыток узнать друг друга ближе, чем через стенку — даже имён друг друга не знают, а «шахматное» расположение подъездов позволяет им не встречаться на лестничных клетках, а за её пределами — да какова вероятность, боже? — Какой кофе ты любишь? — Латте. С сиропом — чаще всего тирамису. — Да? Странно, я думал, тебе черный кофе нравится, — хмыкает Минсок, вспоминая свой любимый мятный латте в кофейне через дорогу, — эспрессо какой-нибудь. — Я похож на человека, который любит черный кофе? Да я даже в растворимый порошок дома три ложки сахара сыплю! Ким улыбается, думая про себя, что сосед — тот ещё извращенец, сладко ведь так! Чанёля это вполне устраивает — он только что выбрался из «серьезных отношений», и лимит разочарований у него на этот год элементарно исчерпался. А в говорящей стенке разочароваться невозможно. — Я вообще-то романтик. Часто думаю что могло бы случиться в той или иной ситуации. Или думаю как перемещаюсь в прошлое и исправляю свои ошибки… Вот сейчас я бы вернулся в прошлое, если бы мог. Только для того, чтобы сказать себе одну вещь. Чанёль выдерживает драматичную паузу, во время которой отхлебывает немного пива, и продолжает более низким и злым голосом: — Никогда! Чёрт возьми! Не открывай! Зеленку! Зубами! За стенкой приглушенно смеются, и сам Пак понимает, что улыбается от уха до уха. Минсок не уверен — он вообще никогда и ни в чём не уверен, в себе — тем более. У него парочка друзей и человек за стенкой, который не знает его, но знает почти всё о нём — и наверняка не ценит, считает просто развлечением. А сказать «прости, но ты для меня стал чуть ли не ближе, чем мой лучший друг, хотя я никогда тебя не видел и даже не знаю, как тебя зовут» ему не позволяет ни стеснение, ни отголоски здравого смысла — ну за кого его примут, честное слово? Минсок насыпает в растворимый кофе три ложки сахара и критично окидывает взглядом бардак на столе. Последнее время он почти живёт на кухне — рисует, убирается, готовит, моет, читает, учится, слушает свою музыку… Главное — футон на кухню не перенести, усмехается он, отхлебывая сладкую бурду, — тогда всё хоть немного под контролем будет. — Говорят же, что в жизни надо попробовать все. Так вот. Никогда. Не спускайся по лестнице на доске для серфинга. Минсок стонет, пытаясь не пробить себе лоб ладонью. Сосед проявлял чудеса непоседливости и отсутствия инстинкта самосохранения — по крайней мере тому, что он всё ещё жив, Ким удивлялся после каждой второй его истории. — У меня до сих пор шрам остался! — Тебе кто-нибудь говорил, что ты дурной? — хмыкает Минсок, пририсовывая в уме соседу шрам — почему-то над левой бровью. Это длится несколько месяцев — и Пак рассказывает, как не жалеет о том, что расстался с парнем, с которым он встречался со школы, а Ким по ту сторону стенки краснеет, как красна девица, и понимает, что ориентация соседа ему только в плюс. Поддерживает его и как ни в чём не бывало рассказывает про то, как учится на художественном, и что черчение — худший предмет, а линейка и остро по регламенту заточенный карандаш убивают любое искусство — и зачем вообще художникам черчение? — Ты представляешь себе эту линейку?! Ей убить можно! А карандашом — порезаться! Я не могу даже спокойно точить их кухонным ножом. У меня руки чистые после трёх часов работы, понимаешь? Так вообще не должно быть! Даже если сосед не разделяет его возмущения, то слушает как минимум внимательно — и не мешает Минсоку разглагольствовать, сидя за кухонным столом с поджатыми ногами и делая какие-то наброски огрызком карандаша на тетрадном листе. Представлять, как выглядит сосед, превратилось в хобби — и было так много идей, что он не знал, чему верить. На всякий случай не верил ничему — просто делал какие-то наброски и перебирал варианты. — Иногда думаю, что я вообще зря на это пошёл. Лучше бы вообще не получал образование… — И работал бы в баре на полторы ставки, как я? — хмыкает сосед, и Минсок поджимает губы. Тоже верно. В один осенний вечер, когда отопление включать ещё рановато, но холод забирается даже под одеяло, Минсок достаёт зимнюю куртку и прячет нос в вороте свитера, сидя за столом и слушая неторопливую речь соседа про то, что его лучший друг снова нашёл себе какую-то девушку и носится с ней по свиданиям вместо того, чтобы носиться с ним по барам — вернее, по одному, его бару. — Меня, кстати, Минсок зовут, — совсем некстати ляпает Минсок, крепко сжимая в руках чашку с травяным чаем. А Чанёль вздыхает, понимая, что всё как-то пошло по пизде. И не вина Минсока в этом совсем. И он совсем не хочет говорить о том, о чем собирается — но лучше уж сейчас. — А я, кстати, переезжаю.

***

Ким тяжело вздыхает и опускается на скамейку, стоящую в проходе торгового центра, и беспомощно оглядывается по сторонам. День рождения Минджи уже завтра, а Минсок всё ещё не придумал подарок. Он вообще уже месяц ходил как в воду опущенный — как раз с того самого момента, когда сидел на кухне и слушал, как за стенкой что-то передвигают, выносят и выкатывают чемоданы на колёсиках. Хотелось наплевать на всё, закричать что-то в духе драматичного «подожди», обежать дом, найти нужную квартиру и её уже-почти-не владельца и продиктовать свои данные, номер, ещё что-нибудь — поблагодарить, наконец, но… Но Ким Минсок оставался Ким Минсоком — со своим «мы же взрослые люди» и «если бы сосед захотел — сам что-то изменил». И почему-то догадывался, что примерно о том же самом думает и уезжающий сосед — но ничего не сделал. Пожалел он об этом только вечером, когда от тоски хотелось карабкаться на стены, а тишина за кирпичной кладкой начала давить на уши. И ещё раз — через несколько дней, когда в ту квартиру въехали какие-то бойкие девушки, которые не затыкались никогда, у которых жизнь бурлила ключом и ссоры на кухне три раза в день — в порядке вещей. И Минсок на кухню без надобности вообще заходить не хотел. Чанёль снимает тяжёлую голову плюшевого медведя, смахивает со лба чёлку и садится рядом с неулыбчивым неясно-рыжим парнем. Достаёт телефон и устало листает сообщения — его новый парень, Тэен, привык к хорошей жизни, не привык работать нормально и уж явно не привык к ответственности — поэтому Чанель вместо него вынужден был париться в костюме огромного медведя и раздавать листовки какого-то детского магазина — и бонусом фотографироваться с пробегающими мимо детьми. И сейчас Тэен надулся и даже не хочет отвечать на звонки и СМС. — Да как же ты меня достал! — рычит Чанель. Парнишка рядом награждает его нечитаемым взглядом, и Пак спешит добавить: — Прошу прощения, я не вам. Но паренёк уже подскакивает с места и скрывается в противоположном направлении. И, если честно, Минсок совсем не понимает, почему первой реакцией его был именно побег. Почему он не расхохотался, сказав что-то в духе «о, сосед, как интересно получилось», а покраснел и сбежал оттуда к чертям, будто его поймали за подглядыванием? Он абсолютно не готов наткнуться на соседа вот так. Не готов увидеть его так близко, так сразу и… И таким красивым. Серьёзно, Ким был просто не готов к такому повороту событий. И к голосу, стенкой не искаженному, с хрипотцой такой, тоже готов не был. На автомате покупает какой-то подарок — кучу всякой мелочи на самом деле, как любит Минджи. Куча ненужных штук, сваленных в одну красивую коробку. Обычно он дарит что-то полезное и нужное, но думать он сейчас просто не в состоянии — мысли крутятся вокруг прилипших ко лбу чуть вьющихся рыже-каштановых волос и торчащих кончиков ушей. Даже вечером, когда упаковывает цветастую коробку в подарочную бумагу, перебирает в голове черты лица, примерный рост и все возможные приметы — и полночи сидит и рисует, перерисовывает прошлые скетчи, примеряет на это лицо разные эмоции, терпеливо перерисовывает, штрихует… И засыпает, положив щёку на смятые листы бумаги, лежащие на кухонном столе. Минджи радуется каждой мелочи в этой коробке подарочного хлама и что-то щебечет, когда Минсок пытается изо всех сил не тереть слипающиеся глаза и не зевать. Что-то про безумно красивую заколку (тут же цепляет красный бантик на волосы), про маму, которая привет передавала, и про симпатичного парня-коллегу, который бармен — Ким слушает трёп сестры вполуха, но упоминание про «уши такие большие, забавный, рыжий» как будто в холодную воду окунает. Минсок переспрашивает, и Минджи, кажется, удивляется, но пересказывает: — Бармен у меня на работе симпатичный. Рыжий, улыбается ярко так, Чанёлем зовут. Пак Чанёль. Жаль, правда, что на девушек внимания не обращает, уж я бы… Что Минджи «бы» Минсок особо не запоминает. Пак Чанёль. Образ соседа становится цельным, почему-то понятным и солнечным — возможно, потому, что теперь Ким знает про него почти всё, и имя — последняя деталька этого пазла, становится прямо по центру — где-то между невыносимо сладким кофе и прилипшими ко лбу волосинками. Имя, которое приятно припекает губы и оседает на них каким-то солнечно-переливчатым мандариновым привкусом.

***

Минсок, если честно, совсем не хочет на эту вечеринку. Потому что новый год он лучше бы отпраздновал дома, с пачкой чипсов и непросмотренными сериями Доктора Кто: но как из-под земли нарисовывается улыбчивый Исин в отвратительно красно-зеленом свитере («он очень красивый! Мне его Чонин подарил!») и отвертеться от встречи нового года в компании ну никак не удаётся. Минсок покупает две стратегически важные упаковки по шесть бутылок пива и к назначенному времени шурует к Исину. Опаздывает, естественно, безбожно — но тогда, когда приходить не особо хочется, это не так уж и страшно. После пары минут насилования Минсоком дверного звонка дверь открывает какой-то смутно знакомый паренёк — Ким ему кивает, отдаёт пиво (и чувствует, что сегодня его больше не увидит) и проходит в комнату. Там с два десятка людей не первой трезвости, которых он почти не знает, чуть покосившаяся уже, но ярко и празднично украшенная ёлка, а почти под самой елкой в кресле Минсок видит Исина — он сидит на коленках своего парня и перебирает выбеленные волосы, периодически посмеиваясь над шутками какого-то незнакомого Киму парня. Пара небольших столов заставлены пойлом и снеками. Попадающиеся кое-где грязные тарелки говорят о том, что нормальная еда тут тоже раньше была, но приходить надо было вовремя — или чуть пораньше назначенного времени, что ещё лучше. Впрочем, Минсоку не особо жаль — он успел поесть дома, ведь знал, куда идёт — правда, лениво сваренный рамен вряд ли можно было назвать чем-то праздничным, но какая разница? К Минсоку подбегает смеющийся Бэкхен — и скороговоркой несёт какую-то чушь про то, как он скучал и как много нового без хена приключилось. И Ким понимает — действительно, давно не виделись. Да, Бэкхен вряд ли может зваться его лучшим другом — но хорошим приятелем уж точно, и такого, чтобы он не видел его больше двух месяцев… Поэтому он позволяет Бэкхену утащить его к столу, всучить пиво (им же, кстати, принесённое!) и говорить о всякой ереси. Обсуждать преподавателей в их общем универе, каких-то знакомых, дурацкое телешоу и новую айдол-группу. Смеяться над тем, как парочка девушек стараются привлечь внимание Чонина, пока Исин отошёл на кухню — младший улыбается, слушает шутки, а на сиськи всё равно не смотрит. Обсуждать сводного брата Бэкхёна, который пустился в разнос после расставания со своим парнем — вон он, кстати, сидит, гитару достал, сейчас снова будет шоу. Шоу, и правда, будет — петь грустно-новогодние баллады про жизнь под гитару, особенно т а к и м голосом — это преступление. И Минсок даже не пытается обернуться на звук и высунуться из-за спин других гостей, чтобы разглядеть поющего. Ему не нужно видеть торчащие из-под темной меди волос кончики ушей; не нужно видеть крупные глаза и пухлые губы, из которых вырывается что-то про «отдать тебе сердце и душу». Не нужно даже проверять наличие оных сердца и души у себя — здесь и так уже давным-давно всё понятно. И то, что Бэкхёнов братец такой… непостоянный Минсоку внезапно тоже очень нравится — иначе он просто не смог бы, взглянув на часы, взять две первые попавшиеся ёмкости и щедро ливануть в них шампанское. Духу бы не хватило. А сейчас уже… Ладно, страшно на самом-то деле, но бояться за пять минут до нового года совсем не здорово, правда? Песня кончилась, и пальцы гитариста просто перебирают струны. Все собрались в одной комнате, умудряясь всё равно как-то собраться группками — Минсок видел Исина, который с малотрезвым хихиканьем целовал своего Чонина за ёлкой; Бэкхёна, который подмигивает какой-то лучезарно улыбающейся ему девушке; видит, как визжит ещё одна девушка, перед которой парень опускается на колено и достаёт бордовую коробочку. Минсок видит, и ему становится так легко — легко подойти к креслу, на котором сидит его бывший сосед, легко негромким «эй» привлечь к себе внимание, легко выдержать чуть удивленный пытливый взгляд. — Ну привет, Пак Чанёль. Минсок улыбается неловко, уголком рта, и протягивает кружку с искрящимся в ней шампанским. Глупо, наивно как-то — но Чанёль улыбается в ответ, принимает кружку и смотрит на него сияющими глазами. — Здравствуй, Ким Минсок. Часы бьют полночь.