Счастье приходит сегодня

Гаара удивленно вскидывает голову, пытаясь осознать еще раз абсурдность происходящего, стоящий позади него Канкуро делает вид, что ничего не произошло — таков долг старшего брата. Полтора метра впереди них делают неловкий книксен и улыбаются, легко и просто — все в ней от отца, кроме иссиня-темных волос. — И как так случилось, что Наруто отпустил тебя? — просто спрашивает Гаара. — Сказал, что не против, если я не шучу… — спокойно отвечает Химавари, улыбаясь кончиками губ. Розовое платье, чуть выше колен, джинсовая курточка и босоножки — еще и умудрилась прийти сюда, в песочное марево, на каблуках. — И? — Гаара еще раз пытается понять, где вокруг него спрятаны камеры, и почему Наруто не машет ему угрожающе из-за угла. — А я и не шутила, — коротко резюмирует девушка. — Буду тренироваться тут… — она легко протягивает парусиновый чемоданчик Канкуро и еще раз делает книксен, наверное, мать научила. — Покажете мне, где моя комната? Комнату они находят вместе, потому что спать с Едо в одной комнате она наотрез отказывается. Старый кабинет, где раньше Канкуро любил пропустить рюмашку перед сном, красят в бирюзовый с розовым, а в посылке из дома находятся милая лампа, балдахин и мягкие игрушки. Гааре все еще кажется сумасшедшим розовым сном, мудрый Канкуро смотрит дальше — если единственная дочь Седьмого Хокаге поранится здесь, очередной войны шиноби не миновать. — Миновать, — парирует Химавари. — Я отказываюсь, если вы не будете сражаться в полную силу. — Больно будет, — грубо скандируют приемные сыновья Гаары. — У Канкуро-сана рука тяжелая. — Я не настолько слаба, чтобы ее испугаться, — серые глаза насмешливо водят по противникам. — Это спарринг. Если все не всерьез, тогда и смысла нет. — Потом не плачься папочке, — смеется Канкуро. Ему уже нравится эта странная девчонка, у которой все от отца — а характер от матери явно. — А вы не пишите на меня жалобы, — тихо отвечает она, бьякуган активирован — а пальчики с маникюром быстро складываются в печати. Она, конечно, проигрывает — и платье порвано в самых красивых местах. Химавари спокойно стаскивает его с себя, не обращая внимание ни на покрасневшего Шинки, ни на шокированного Арая, ни на Гаару, который уже не скрывает своего присутствия — и кончики ушей его подозрительно дрожат. Под платьем Химавари носит майку и шорты, никакого протектора, хрупкие ее ключицы кажутся вылепленными из снега — красивая, что тут сказать. — Все в тебя от отца, — говорит Гаара, чувствуя, как тепло разливается по телу. — Но кое-что и от матери. — Все во мне от меня, — отвечает Химавари. — Мое собственное, — добавляет она. И умный для семнадцатилетней девчонки взгляд скользит по лицу господина Казекаге, от чего тепло внутри разгорается в пламя. … Пламя бушует в Сунагакуре, редкие пустынные пожары — страшно от них. Все шиноби поставлены на защиту простых жителей, Канкуро на передовой, и только Гаара остается во дворе — если он пострадает, пострадает вся деревня, и в свои тридцать пять Гаара уже слишком опытен, чтобы понимать это. Химавари не понимает — сбегает из своих покоев, лезет в самое пекло, ищет пострадавших в дыму и тащит тяжелый шланг, чтобы провести воду в сердце пустыни. — Ты могла пострадать, глупая! — ругает ее Араи. — Твой отец бы тогда от нас мокрого места не оставил… — Зачем тогда я здесь, если не могу помочь? — спорит девчонка, глаза ее мокрые — Араи не выбирает слов, зато губы упрямо сжаты — и это кажется Гааре до боли знакомым, однажды он уже видел такое — но не у Наруто, не у Канкуро или Темари — у матери своей видел, в тот самый момент, когда ему угрожала опасность. Жестом он останавливает сына, отсылая его прочь — платок у Казекаге всегда наготове, носит с того дня, как за двумя стенками поселилась дочь его друга, маленькая-взрослая дочь. — Реви теперь, — говорит он мягко. — Ты не права, Химавари. Я поручил им присматривать за тобой, можешь обижаться на меня. — Потому что я женщина? — злится девочка. — Потому что слабая? — Потому что ты слабая женщина, конечно, — мудро говорит ей Гаара. — И благодари бога, что живешь во время, когда это имеет значение… Химавари спокойно вытирает слезы и лукаво улыбается Гааре — она понимает, прекрасно понимает смысл его слов, пусть даже и переворачивая его для себя. Гаара ловит себя на мысли, что смеется вместе с ней — а рука его касается темных волос, мягких, как и волосы Наруто, если он не ошибается. Ошибается, конечно. Химавари покидает Сунагакуру год спустя — восемнадцатилетие встретит дома, с семьей. Ее брат собирается жениться, так она коротко говорит Гааре, и ей нужно быть на помолвке — ее просят и мать, и Боруто с Сарадой. Она дарит всем прощальные подарки, называет Едо старшей сестричкой, долго смеется, рассказывая, как ее папочка переругался с последним Учихой из-за организации свадьбы потомков, а потом просто уезжает, забывая попрощаться с Гаарой. На память ему остается окрашенный в розово-бирюзовый кабинет, лампа, подаренная книга с коротким росчерком на обложке, несколько фото, сделанных в его резиденции, и собственная история, которая теперь остается только лишь в памяти. — Я чему-нибудь научил ее? — спрашивает он у Канкуро, отлично памятуя, что Химавари не выучила здесь ни единой техники, ни единой печати. Мудрый Канкуро кивает устало и хлопает брата по плечу — таков долг старшего брата. — Научил, Гаара, научил… И ты ее, и она тебя тоже… В доме становится тихо — слышен шелест крупинок в песочных часах. Гаара долго ходит по комнатам, поливая цветы в горшках — их рассадили Химавари с Араи, немного думает, глядя в гладкий свой потолок, вспоминает, какими мягкими были ее волосы на ощупь. И понимает — ничего в ней не было от Наруто, и ничего от Хинаты не было. Все в этой странной девочке от нее самой, ее собственное. Она была права. — Хи-ма-ва-ри, — говорит он, рисуя иероглифы ее имени на стене. А на утро просто пишет Наруто письмо и собирает парусиновый чемодан. Хорошо бы навестить Темари, да и племянник, наверное, уже подрос… …Подрос. Сын подрос — и у него режется третий зуб на неделе. Никто не спит в резиденции казекаге, когда маленький наследник сердито жалуется на температуру и боли. Усталый Шинки не пропускает теперь ни одной смены, Араи давно перешел в тайную службу, Едо изредка наведывается посетить отца — подходит к колыбели и вовремя уходит, извиняясь огромным количеством работы. Один только Канкуро всегда рядом — и почти не жалуется на мигрень от вечного младенческого плача. Мудрый Канкуро знает — молочные зубы на неделю-другую, потом наступит мир и покой, и он снова будет греться в лучах тепла, таков его долг старшего — только не брата — дяди. — Ты такой сердитый, — искренне удивляется он надутому личику младенца. — Все в тебе от Гаары, ничего от Наруто… Красноволосый и голубоглазый младенец на его руках щурит свои глазки и беззубо — пока — улыбается. Гаара осторожно ловит взгляд Химавари, нежится в нем и улыбается сыну, вспоминая, как бесновался Наруто, когда узнал, что станет дедом. — Думаешь, он простит меня? — смеется он перед сном. — Сказал, что однажды, если я не шучу, — в тон ему отвечает его молодая супруга — полтора метра, дерзкая улыбка, мудрость не по годам. — И что? — мягко говорит Гаара, заранее зная ее ответ. — А я никогда и не шутила, — парирует Химавари, прежде чем подарить ему поцелуй перед сном.