***
Жизнь чистокровного — это череда скучных вечеров и пышных празднеств. Мирные времена не требуют ничего, за исключением манер, однако это не значит, что в тени, где и привыкли находиться эти существа, не шевелится что-то зловещее. Когда одни упиваются сладкими грёзами о беззаботной жизни, великие умы, не знающие чем утолить тленные чувства потерянного тщеславия, вынуждены рыть себе яму — мерно, осторожно, так чтобы растущие в узких кругах подозрения остались не чем иным, как жалкими слухами. Зимние вечера по-своему прекрасны для вампиров. Солнце, будто утомившееся, в это время года не задерживается на небосводе, и вот тот блаженный час, когда вся подготовка, все силы, потраченные на наряды, заучивание чванных речей вот-вот окупятся, воздав носителю сего своенравного стиля по заслугам или, как-то полагалось в обществе вампиров, с учётом статуса и положения. Милая Джули появилась в компании двух молодых, сильных и многообещающих вампиров. Один — сама добродетель, другой — нечто двуликое, сложное, не скажешь, хорош или дурён, уж скорее как корабль на бескрайних просторах океана; он будет таким, как его повернёшь. — Мы в центре внимания, ты же не заставишь свою сестру краснеть за тебя? — сказал Ридо, ведя под руку Джули. — Нам не впервой, — ответил Харука беззаботно и легко. — Нашего появления ждут, а насчёт нашей любимой сестры, то ты куда больше тревожишься нежили она. — Всё потому, что я не допущу, чтобы какая-нибудь недостойная особа вскружила тебе голову, — сказал Ридо с лёгким пренебрежением в голосе. — Брат, я не узнаю тебя в последнее время. Ты только глянь на это общество, разве здесь могут быть недостойные? — Харука с лёгкостью ответил и принял бокал шампанского от слуги. — Наша семья отличается от них, значит, недостойные есть, — изрёк он свободно, не страшась лишних ушей. Впрочем, и под нашей крышей день ото дня слабость перестаёт быть пороком… — он давно пропитался сомнениями к младшему брату, поэтому спешил укрепить своё главенствующее положение. — А ты молчалива сегодня, сестра, — Харука ушёл от спора с братом, надеясь, что юная и прекрасная особа встанет по обыкновению между ними и всколыхнувшимся вопросом. Джули очнулась, вернулась из своих мыслей, зардев сразу же, как их взгляды встретились. — Тебя бы в объятия этих выходящих из моды нарядов, — она отвернулась, деланно жалуясь на своё платье. Холодного лавандового цвета, оно как лёд сковало её. Быть может, обрамило и подчеркнуло статность фигуры, но всё же, сдавило. Чёрные кружева поверх шёлка, скрывающего кринолин и где-то под слоями сверкающей ткани корсет. Жгучие давление на рёбра и лёгкие, впрочем, она и не чувствовала ничего, жаловалась лишь оттого, чтобы перевести тему разговора: с себя, на убогие пережитки уходящего века. — Особы избалованнее собравшимся здесь не найти. Брат должен гордиться, он собирается взять в жёны девушку до чрезмерности требовательную, — сострил Харука, коль Джули отвернулась сейчас и вообще уже не первый день избегала его. Она была такой милой, когда мы вместе шли под зонтом… — он вспоминал былые минуты покоя. — И даже сейчас я ощущаю томление… — Харука смотрел на Джули через широкую грудь старшего брата и чувствовал, как сжимается сердце в груди. — Избалованностью ты назвал силу духа, — Ридо вознамерился превратить остроты в лесть. — Моя Джули сильная. Уверен, даже ты не устоишь, оказавшись завязанным в битву. — Брат, здесь и спор неуместен. Я сразу ей сдамся, — его мягкую улыбку заметили многие, разве что различили не все. Ридо не в первый раз ощутил колкость ревности, а Джули пробудившееся пламя в груди.***
Гости пребывали, с каждым часом доставляя семейству Куран хлопоты, а музыканты потихоньку что-то играли, словно без дозволения господ, не смели нарушать обстановки благоприятствующей разговору. В совете что-то происходит… — Ридо давно начал отмечать оживления в обществе, причём это замечали немногие, тогда как на самые угрюмые лица временами закрадывалась тени недоброй улыбки. — Джули, дорогая, тебе придётся меня извинить, — не заметив, как и сам засиял, Ридо склонил спину и поцеловал ручку милой сестры. — Я вижу, некоторые из членов совета удалились в отдельную комнату для разговора. Будет обидно, если они решат что-то пусть и на негласном собрании. — Иди, пусть хоть тебе будет весело, — она отпустила его, не испытав ни обиды, ни злобы, как ни посмотри, а на этом званом вечере было скучно, за исключением тех случаев, когда она ловила на себе пристальный взор Харуки. Переполненный энергией и жаждой правления Ридо моментально скрылся среди блеска украшений, вееров и нарядов. Хозяйка вечера — женщина с длинной шеей и высокопоставленной причёской, как орлица, не спускающая своего яростного золотого взора, помахала музыкантам рукой в красной перчатке, и зала словно скрыла уход столь важных гостей. — Танцы — развлечение нехитрое, может быть, тоже попробуем? — подождав немного в стороне, Харука набрался духа и подошёл к Джули. Она была хороша, очень хороша. Тёмные волосы, струящиеся в жёлтом свете. Фероньерка из затемнённого серебра с синеватыми камушками и жемчужинами обвивала её голову и играла самоцветами в волосах. — Кому захочется танцевать с тобой, глупый братец?! — ответила она, так и не взглянув. Уход её не стал неожиданностью. Джули домашняя и милая, всеми избалованная и от своей исключительности для семейства Куран одинокая. Не удивительно, что она не желала становиться чьей-то только оттого, что родилась в этой семье. Она уединилась на балконе. В тишине и хоть какой-то возможной отдалённости от мира аристократов и чистокровных вампиров. Харука смотрел на неё с другого конца зала, не замечая поля танцующих пар. Он не представлял никого подле себя кроме неё. Чтобы он объял чью-то осиную талию? Нет… Он бы даже не заметил другой. Не мог… Не хотел… — Снег красивый, — после долгих раздумий и волнений он присоединился к ней на балконе. — Мне нравится его запах… — она тихо улыбнулась в очередной раз, избежав смущающих взглядов. На ладонь упала снежинка, немного потомилась и в конечном итоге растаяла. Джули почти засмеялась. — Весна совсем скоро. Это чувствуется в воздухе, — сказала она очень нежно и мягко. — А мы всё чего-то ждём… — Все ждут, когда глава нашего дома объявит о своём уходе и твоей помолвке, — Харука посчитал слова, сказанные сестрой от безысходности, вопросом. — Перестань! — внезапно закричала она. — Почему тебе так нравится истязать меня? — наконец она посмотрела и лучше бы ему не видеть её взгляд. Напуганный, загнанный в самый настоящий тупик. — Я и не думал… — он хотел бы коснуться, взять её руки в свои и попытаться согреть их. — Никто не думает! Ни ты, ни наш старший брат… Никто! Одна я… — металась она из стороны в сторону, но узкий балкон не мог дать ей того места, которое скрыло бы её от брата и помогло бы успокоиться. — Меня никто не спросил, хочу ли я эту корону… Хочу ли всё это… — она приподняла своё платье, показала, разумеется, не нарочно, свои чёрные туфельки и тяжело уронила подол. — Джули, ты такой избалованный ребёнок! — Харука перехватил её руки, о прикосновениях которых грезил весь этот вечер, и, соединив их, прислонил к своим чуть тёплым губам. — Я готов следовать за тобой, понимаешь? — он спрашивал, опаляя дыханием тонкую девичью кожу и, с благоговением созерцая её яркую дрожь, продолжал. — Если понадобится, то я стану преследовать тебя, Джули. Одно твоё слово способно всё изменить. Да или нет… — Ты и так без конца преследуешь меня, — сказала она яростно из-за страха перед этим мужчиной. — Мне казалось, что так ты заметишь меня, — Харука немного улыбнулся и, осмелев, позволил себе поцеловать её руки. — Ты своего добился. Я заметила! — она уже и не пыталась этого скрыть. Когда он говорил, у неё дрожал голос. Дрожали колени и локти, всё до последней клеточки в её теле переставало принадлежать ей. Что же это, если не любовь? — И тебе это не нравится? — он изредка посматривал на её пылающее от смущения лицо, восхищаясь его красотой, честностью и наконец живостью в сравнении со всем этим застывшим искусственным миром. — Какого ответа ты ждёшь? — зная, что это последние её возможные слова, она подняла глаза и с нескрываемой мольбой ради честности открылась ему. — Я думаю, что ты милая, добрая и очень красивая, — он освободил её одну руку и чуть-чуть притянул к себе. — Может быть, брат прав и ты необычайно сильная. Но я хочу видеть рядом с собой нежную, ласковую и такую замечательную Джули, за которой я подглядывал когда-то в библиотеке. Не думаю, что мне стало бы лестно смотреть на тебя в гневе или на пороге к дверям власти, я не желаю всего этого для тебя. На самом деле мне надо очень немного, хочу, чтобы ты принадлежала мне, а я тебе. Вот и всё, — одно лёгкое прикосновение его ладони, её закрытые глаза и зависшее в воздухе ожидание. — Джули, что же ты скажешь? — он не мог дольше ждать. Терпение или нетерпение, но были и иные обстоятельства. Он чувствовал, что сейчас решится их судьба. Жар завладел всем: телом, духом и разумом. И она поддалась, устала бороться за призрачный образ будущего, которое, увы, уже не представляла без Харуки. — Скажу, что не выдержу, если ты сейчас же не поцелуешь меня! — её речи, придуманные наскоро, развязали ему руки и ту боязнь перед братом, которая, несмотря ни на что существовала, как-никак, а они являлись кровными родственниками. Тёплый и влажный. Невозможно забыть первый поцелуй, свершившийся не по юношескому любопытству, а по любви, которая к тому же для чистокровного живительна. Сквозь смущение, заглушающий все иные звуки рокот сердца, она прикасалась к его мягким губам и уже могла точно сказать — он её будущее, свет и та радость от которой она ни за что не откажется, даже если когда-нибудь придётся отдать свою жизнь. — Значит, счастье ближе, чем я смел надеяться, — держа её в своих объятиях, ничего не оставалось, как посмеяться над преодолённой робостью и местами излишней несдержанностью. — Да, — еле ответила она, по-прежнему тяжело выдыхая. — Но что мы скажем семье? — То, что мы любим друг друга и намерены пожениться, — сказал он так просто. — А наш брат?.. — за него она переживала больше всего. — Когда-нибудь он поймёт нас… — Харука крепко обнял, и она поверила его словам. — Да, иначе быть не должно… — она закрыла глаза и совсем чуть-чуть успокоилась. Но ведь иначе и быть не могло. Даже спустя часы после признания, после силы оказанного на тело волнения, невозможно прийти в себя ночь, порой две, а иногда и вовсе множество таких невообразимых ночей, покуда тела не притрутся друг к другу настолько тесно, что уже не смогут существовать в этом мире порознь.Конец.