Аусвайс на небо

я знаю, есть и ждёт меня желанный мой причал. даруй мне путь, скажи пароль — я так о нём мечтал!

Хуже всего было, когда Билл делал вид, будто они теперь на одной стороне. Он строил серьёзные мины, говорил о целях и последствиях, а то и вовсе без лишних слов красноречиво скалился до ушей, разыгрывал улыбку — образцово-показательную, злодейскую, как в дешёвом кино. На этом человеческом теле, слепленном из органики и космической пыли, такая улыбка смотрелась нелепо. Казалась чужой и приклеенной — ни дать ни взять глаза глубокого старика на детском лице. Билл любил задавать вопросы. Вопросы, как водится, всегда были с подковыркой. Они лезли под кожу, гадливо цеплялись за нервные окончания и раздражали смертельно. Диппер терпеть их не мог. Он вообще не любил философствовать о высоких материях и неизбежной смертности всего, до чего можно дотронуться рукой — всё это лишний раз отвлекало от работы и нагоняло на него тоску. Диппер ненавидел, но изредка невпопад отвечал. Из вежливости. Возможно, делал бы это чаще, но Билл всякий раз лез к нему в голову смешливо и с ощутимой издёвкой. Выискивал, к чему прицепиться и что вырвать из контекста, находил, вырывал, а Пайнс в очередной раз чувствовал себя оставленным в дураках, и Сайфер снова хохотал — до рези в животе, до слёз. Билл упорно донимал его идеей общности и стремления к одному и тому же, но Диппер думал: эта сволочь просто получает удовольствие от превращения в фарс любого разговора, будь то мимолётно брошенный вопрос о самочувствии или заведённая им самим по семнадцатому кругу тягомотина: о вселенной, смерти и несуществующих совместных целях. Изредка Билл, трагикомично вздыхая, спрашивал: если не для нас, дорогой мой Сосёныш, тогда зачем? Билл всё чаще говорил: «мы». Смеялся, будто бы это «мы» могло существовать, и никогда не дожидался ответа на поставленный вопрос, так что Диппер предпочитал делать вид, будто вопросов к нему не звучало вовсе. Так или иначе, работа была важнее пустого трёпа. Важнее Билла. Важнее всего. Диппер спал по четыре часа в сутки, неделями обивал порог альма-матер за новыми источниками финансирования, и у него не было времени на болтовню, на Билла, раскатавшего губу, и глобальные вопросы вроде «а почему?». Когда становилось совсем плохо, Билл глядел на него больными желтушными глазами из зеркала, сжимал натянутую сердечную мышцу в ледяных пальцах и говорил: осталось немного. Ты не бесполезен, Сосна, ты же знаешь: два шага, и дашь человечеству всю вселенную. От расчертивших небесный свод комет до далёких новорождённых галактик, от дверей в другие миры до оборванных нитей в клубке времени, где потянешь за одну — расстелешь на ладони целую скомканную реальность. Ты покажешь им, Диппер. Покажешь себе. А когда они снова отвернутся от тебя, не услышав, поймёшь, о чём я толковал всё это время, и то, что ты сделал, станет только твоим. (Нашим) Старина Форди не понял этого в своё время. Жаль. Но ты-то умнее, Сосна, правда? Ты смышлёный мальчик, из тебя выйдет толк. Ты способен на великие вещи, и пускай они требуют огромных жертв — эти жертвы не будут твоими, так какое дело? До планетки, до муравьёв на ней, до клочка живой гнили в мерцании тысяч и тысяч молодых и древних, прекрасных звёзд? Не теряй времени. Отгоняй от порога зевак, закрывай дверь хижины, выключай телефон, где под третий десяток пропущенных — ещё успеется потолковать с прелестной сестричкой — и возвращайся к работе. Диппер, конечно же, не слушал его, но тяжело было вовсе не слышать голос, звучащий изнутри его собственной черепной коробки. Ублюдок Билл выматывал нервы умело и медленно, но Диппер знал, что держит его под контролем. Всегда держал. Он не Стэнфорд, чтобы купиться так просто и позволить себя одурачить. И, пускай даже он не умел так красиво, как Сайфер, разглагольствовать о высшем благе, то, над чем он работал, было важно, и укрывшегося у него в сознании Билла не касалось ничуть. В последний день ещё одного лета никто, как в последние годы, не пришёл, но Мелоди с Сусом прислали торт со свечами. Диппер нашёл мятую коробку на пороге парой дней спустя. Затащил в хижину, зажёг свечи и долго пересчитывал, удивляясь: ему казалось, свечек должно было быть так много, что, будь всё правильно, им бы ни за что не поместиться на небольшом бисквите. Свечей в итоге насчитал двадцать шесть. Всего двадцать шесть, хотя отчего-то ожидал вдвое больше. Время утекало сквозь пальцы неотвратимо. Каждое утро он горстями глотал таблетки, чтобы унять тремор рук, а в запыленном зеркале на втором этаже давно уже выцвела лихорадочная желтизна глаз. Очередная зима белой пылью припорошила лес, подступивший к окнам, когда Диппер отложил в сторону последний лист с расчётами и вывел на дисплей загрузку итоговых данных. В это мгновение он позволил себе остановиться, прочувствовать торжество и удовлетворение, и даже захотел послушать, что скажет на это Билл, но промедление было коротким — секундой спустя за рычаг потянули дрожащие от нетерпения пальцы. Железо волнительно загудело, взвыли сирены, а глаза ослепило яркой и острой вспышкой. Билл Сайфер по-прежнему молчал; тогда Диппер, чья работа наконец-то была закончена, чья ответственность тяжёлым грузом рухнула с плеч, впервые вдохнул полной грудью и вдруг задался вопросом: так почему же всё это время голос мёртвого демона у него в голове так пугающе напоминал его собственный?.. Он не успел ни ответить себе, ни испугаться, ни даже довести вопрос до конца. Восстановленный портал заработал.