thrall.

« Вы это читаете? Что ж, тогда привет. Не знаю с чего начать, но сразу же прошу отнестись к этому искренне и ненасмешливо, без вульгарности и пошлости, потому что это сильнее чем ваши фантазии и мои тоже. Вы верите в родственные души? Или просто в родные души? В то, что существуют люди, с которыми ты можешь находиться больше суток в одном помещении? Мне кажется, я верю. Хотя, несмотря на свою напускную холодность и назывную гениальность, я совсем глуп. Тем более в отношении всего, что касается людей. Я не знаю людей, я знаю только себя. Да и то не факт. Нет, конечно же, я могу понять, например, когда тот или иной человек лицемерит, грустит или понять долбоеб ли он, но, к сожалению, почему он долбоеб и почему лицемерит, я понять не в силах. Я знаю причины, но не то, откуда они вытекают. В этом моя брешь. Я как решето, не обмазанное маслом, через которое пропускают воду. Я много чего не умею и многого не понимаю. На моей истории был только один человек, который умел все, что не умел я, и не умел всего того, что умел я. Я считал его гением, а он считал гением меня. Наверное считал… не знаю точно. Мне иногда казалось, что он относится ко мне как к ребенку: деликатно, снисходительно, с заботой, впрочем, как и ко всем остальным. Я никогда не мог его понять. Он был настолько простым и в то же время непостижимо загадочным, что это могло вводить меня в размышления на несколько часов. Порой он называл себя ужасным, никчемным и безнравственным плебеем, которому нельзя вообще подходить к людям, с таким принятым равнодушием и обыденностью, что я совершенно впадал в ступор, не понимая, почему он вообще считает себя таковым: на это не было никаких причин. А даже если это было правдой, то почему он это так легко принимает? Я не понимал, про какое зло он говорит, пока однажды на эмоциях не начал скрипеть зубами и шипеть на одного ненавистного мне знакомого. — жестокий человек не тот, кто делает тебе зло, Юнги, а тот, который не несет ответственность за то, что приносит тебе добро, — ответил тогда мне треклятый Ким Сокджин. Я как всегда не понял его. Хотя, возможно, и понял, но частично. Когда он говорил о себе, он тогда подразумевал это? Или то, что он сказал, сложилось на том, что он теперь тот, кем себя называет? Я никогда не спрашивал об этом. Мои мысли слетали с губ неслышимым отчаянным воем. Я боялся его, также как собаки боятся хозяев, которые их кормят, дают кров и любовь. И вроде бы ты можешь ему доверять, но лишний раз трусишь подойти ближе. Я никогда не мог стать ему ближе. Он считал меня своим другом, и я хотел попасть в его заветную ячейку „лучший“, но моя дурная холодность и его равнодушие к таким вещам не позволили этому случиться. У Ким Сокджина всегда, кажется, был кто-то ближе, чем я. Хотя этот вопрос также оставался спорным. С другими людьми он нежился, казалось, словно он совершенно не мог жить без прикосновений к ним и излишней заботы. Что касается меня, то, наверное, я чаще пытался схватить его проклятый кусок одежды или рукав, когда эмоционально рассказывал что-то остальным, нежели он. Блять, я наверное выгладил как жалкая псина. Впрочем, сейчас это неважно. Важно то, что его уже нет. То есть нет не в моей жизни, а совершенно нет. Обращусь к тебе, хотя, наверное, будет глупо обращаться в никуда, но и я сам то не семь пядей во лбу. Я не успел сделать абсолютно ничего, чтобы приблизиться к твоей загадке, Джин. Я мог бы написать на этом гребаном ноуте в ночи огромную историю о тебе с нехилым анализом от себя, но мои руки трясутся и еле попадают по клавишам. Мне некому выговориться и, богу слава, после того как я вырублю твой комп, пароль от которого знаем только мы вдвоем, никто не сможет прочесть эти пустые слова. Надеюсь, парни заберут его и просто продадут, утилизируют или снесут все, что на нем было. Одно я знаю точно, копаться здесь они не станут. Им тоже больно, да и не найдут они если захотят мой дешевый монолог: предсмертное произведение никчемного поэта. Извини меня, хён, что я не буду присутствовать на твоих похоронах, которые будут неизвестно когда. Я даже так и не понял, что случилось с тобой там, за тысячу километров. Мне лишь сказали о твоей смерти, а дальше в ушах как на днище морском. Прости, в тот вечер я должен был тебе позвонить. Ты советовался по поводу того, какую машину тебе купить. Я нашел подходящий вариант. Я не успел… как же я тебя ненавижу, если бы ты знал. До боли в костях, до повышенной температуры. Чувствую себя в гребаной детской сказке про маленького принца. Твою мать, Сокджин, не стоило было приручать такого бесхребетного как я. Я не справлюсь… Это слишком жестоко. Ты не должен был так поступать со мной… Да ни с кем не должен был поступать! Ты был прав, когда говорил о себе тогда. Во всем прав. Ты знал, в чем истинное зло и на что способна твоя жестокость, ты знал и предчувствовал. Как жаль, что люди не видят этого в тебе. Моя родственная душа вплела свои нитки в мою душу, заставив подчиниться. Только вот холопская преданность и не нужна была тебе: я приношу в зубах твои тапки, которые ты не просил приносить, я скребусь ногтями в дверь твоей души, в которую ты меня даже не приглашал, я зависим от твоих действий и от твоих веревок, которые теперь стали колючей проволокой. Я слаб и глуп, и я этого больше не выдержу. » Увешанный цветами лакированный черный гроб с молодым юношей опускают в яму. Высокий широкоплечий парень с ярко-черными волосами и глазами, полными ужаса, трясущимися руками бросает на блестящую крышку первую горсть земли.