Непонимание

      Грубо, больно. Кожа и мышцы легко расходятся, обнажая. Пальцем по телу, касаясь сосков, в рану, напрямую к сердцу, дотрагиваясь до рёбер. Ламаннику нравится касаться Уилла вот так, внутри, там, где по идее ничего кроме тела и быть то не должно. Демон не смеет возражать, только скулит от боли, как сбитая собака. Сбитая Глифулом собачонка. Чужое лицо болезненное, в слезах и соплях, но даже так. Красиво.       Ламанник тянется к грудине, целует кость, вдыхая запах. Кровь Уилла, нечеловеческая, почти не отдаёт металлом, скорее солью. Как море. Тот дрожит. Безобидная «бабочка» Госпожи около шеи пугает почти также, как взгляд Господина. Раны зарастут, но взгляд, дикий, голодный, неестественно воспалённый, останется навсегда, будет рубцом на полотне вечного разума.       Ламанник снимает одежду с Уилла, пока то пытается восстановить целостность оболочки. Отрывисто как-то снимает.       Его подготавливают на удивление нежно, даже любяще, но с каким оскалом. Ламанник никогда не целовал его в губы, но на бёдрах, на поджавшемся от страха животе, прямо на затягивающейся ране засосы. Уилл даже чувствует какой-то намёк на возбуждение.       Его берут почти не грубо, кажется, хотят доставить удовольствие, ну или не ранить лишний раз. Никакой логики у ребёнка. Сейчас, Ламанник, раскрасневшийся, потный, с корочками крови Уилла на губах, выглядел счастливее чем когда бы то не было. Уилл этого не понимал, уже даже не пытался.       Мальчишка лежит на демоне, отходит от оргазма, пытается отдышаться, трогает новый шрам. Уилл не двигается. В конце концов, его не первый раз используют так.       Ламанник был доволен, но что-то мешало ему. Наверно то, что Уилл не понимал.