А суд грядет

I Отважный рыцарь, тамплиер, готовился к суду. Враги уже успели сжечь и всю его семью. Растерян он и одинок. Глядит в глаза судье, Надеясь в тайне, что покинут кандалы его огрубевшие руки. - Вызывается заключенный номер 10257 для дачи показаний, - на одном дыхании скороговоркой говорит молодой человек, уткнувшись лицом в кипу бумаг, будто пытаясь спрятаться за ними от жестокого мира, в который так рано вступил юноша. Его руки дрожали от накопившегося волнения, а мысли генерировали самые разнообразные варианты развития событий. Бумаги, что он держал в своих больших руках измялись и потеряли свою прежнюю белизну благодаря смазанным в некоторых местах чернилах. Юноша теребил штанину, пытаясь успокоиться и приготовится узреть справедливость и закон. Но эта атмосфера накаляла его. Стоя в центре, совсем пред взглядом судьи и его ближайшего окружении юноша был абсолютно безоружен и боялся что-нибудь сделать не так, заработать плохую репутацию в глазах уважаемого творителя закона. Позади молодого человека возвышалась толпа, жаждущая зрелищ, что поразят их сердца и развеют скуку. Но этот молодой человек, который еще не мог разобраться в собственных ощущениях при этом ужасающем действии, действительно вызывал уважение у особо внимательных и впечатлительных людей, что не боялись показаться нелепыми перед народом, общаясь с незначительным человеком. Его очки то и дело спадали, позволяя узреть светло-фиолетовые глаза. Но молодой человек тут же поправлял их, продолжая пугливо смотреть на судью. Чопорные политики глядели на юношу сквозь вечную призму выгоды, они будто заранее просчитывали выгоден ли человек или же нет, и тогда, поняв всю ничтожность объекта, забывали о нем, принимаясь за обсуждения нового романа скандального автора, недавно выпущенном законопроекте, часто кто-то делился впечатлениями по поводу гуляний на свадьбе монсеньора F и какой-то неизвестной графини. Во время заседания эти странные во всех отношениях люди могли позволить себе помешать процессу или же приостановить его из-за примитивного желания поесть. Особенно таким влиянием пользовались мэры городов и самые выразительные пэры Франции, умеющие произвести должное впечатление на членов королевской семьи. Они не стеснялись ничем, тонко намекая имена и значимость своих любовниц, старались представить себя в еще лучшем свете, чем все типичные представители политики. Но лишь мягкосердечные судьи, пекущиеся о своем карьерном росте и репутации, позволяли мешать себе во время разбора важных дел, часто на таких деятелей закона оказывали сильное влияние и те, будто не зная, что делают, принимали советы ничего не понимающих в юриспруденции людей. Но, к сожалению, в обществе преобладали именно такие люди и судьи, готовые продать все что угодно ради чистой прибыли или же сохранения своего положения в обществе. Многие судьи любили играть в различные увеселительные игры и частенько проигрывались, а после теряли все, что получали упорным трудом. Такой слабый характер не соответствует долгу судьи, не придает ему никакой видимой чести и достоинства. Этот процесс возглавлял один из лучших деятелей закона. Непоколебимый в своих решениях и уверенный в себе, мужчина всегда выносил нужный приговор, какой полагался по прописанным законам. Чиновников и политиков он терпеть не мог, находя их слишком вульгарными как во вкусе, так и в их роскошных одеяниях. Пожалуй, это был самый, что ни на есть, человек чести. Идеал, созданный для службы правосудию, готовый подчинить себе волю слабых и направить ее на благое дело. Таким он был с восхождения на это красное кресло, занимающее одну из главных ролей в просторном здании суда. После нескольких покушений на себя, судья, будто сорвавшийся с цепи щенок, постепенно утратил то былое достоинство, что было заложено в нем изначально. Да, пусть он прорывался к власти по головам людей, но он планировал стать порядочным судьей и человеком. Возможно, это был лишь жалкий самообман и когда судья ощутил дуновение смерти на своих губах, этот туман прекрасных надежд рассеялся. Артур Керкленд почувствовал безразличие к судьбам людей и, давая приемы для знати, он уже не задумывался о делах, что безуспешно ждали его за широкой дверью зала правосудия. Все больше и больше он окружал себя успешными военнослужащими, но редко давал им право вмешиваться в свои дела. Эгоизм постепенно овладел им, заставляя забыть голос справедливости, что еще недавно не давал Артуру спать по ночам, призывая помогать людям и вершить закон. Совсем рядом с вершителем закона сидел юнец, который, казалось бы, забрел сюда по ошибке, настолько молодо он выглядел. Альфред Джонс неустанно что-то рассказывал судье, привлекая внимание зевак с народа своими громкими выкриками. Все его беседы были пересыщенны односложными предложениями и чаще всего детская жестокость просматривалась между строк. Джонс, как один из значимых людей, которых всегда приглашал Керкленд на приемы, находился подле судьи. Его простой стул стоял справа от обитого бархатом кресла вершителя закона. И можно было заметить, что когда этот своевольный юнец слишком весел, то он начинает портить казнное имущество, качаясь на стуле. Фамильярность мешала Альфреду занять место судьи, скинуть Артура с этой должности. Юнец попросту не понимал с какими людьми следует общаться и знаться, а потому к Керкленду он испытывал двоякие чувства. Зависть и привычка к этому помешанному на правилах хитрецу. Напротив мраморной платформы, на которой находился судья со своей свитой, можно было увидеть нагромождение простых деревянных скамей, поставленных специально для аристократии или же особо важных гостей. В свое время на одной из таких скамей сидели три сына Филиппа Красивого и с горечью слушали приговор, вынесенный их женам. Но и в эти времена скамьи занимали такие же люди, объятые ненавистью, жалостью, кто-то же отправился посмотреть на суд от скуки, или чтобы проявить себя участником дела, прославиться, блеснуть умом. Дамы, в своих ярких нарядах были воистину прекрасны, но абсолютно не смотрелись с этими грубо отесанными скамьями. Мужчины, одетые в основном, в черные или бежевые костюмы, некоторые были в своем офицерском кителе, которым они то и дело кичились, показывая себя, с важным выражением лица говорили о политике. За аристократической зоной стояли человек десять охраны, былых служивых людей, знающих толк в разъяренной толпе. Их красивые мундиры привлекали внимание даже знатных дам, что не привыкли блюсти верность мужам. В оставшемся пространстве зала был народ. Бедный, оборванный, желающий посмотреть на страдания пленника, еще совсем не насытившийся видами казней и пыток. Не хватило, видимо, им расстрела на Марсовом поле, казнь короля тоже не впечатлила, и эти грязные, ничтожные люди открывают свои рты с гнилыми зубами и раздражаются в хохоте, увлекая за собой остальных, таких же умных и поразительный представителей общества. Кто-то, подняв вверх свою жену, сильно обхватив ее за талию, громко выкрикивает на пару с ней лозунги за смертную казнь, хотя заключенного еще даже не вывели на публику. Двери с золотистым отблеском не видно из-за этой кучи смрада, но как только объявят о ведении пленника, то толпа тут же расступится, любезно позволяя пройти преступнику, кидая едкие замечания и насмешки ему в лицо. Протягивая к измотанному телу пленника свои костлявые руки и дергая того за уцелевшую одежду, все больше и больше раздирая, уничтожая, оставляя на многострадальном теле царапины и синяки, эта грязь получала необыкновенное удовольствие. II - Хей, а кто объявляет о вызове сюда преступника? - громко спросил Джонс, улыбаясь и усиленно высматривая в толпе этого человека. Его голос заставил толпу простолюдин замолчать, но через пару секунд уже возобновился шепот. Меттью Уильямс растерялся и от испуга уронил свои очки на мраморный пол. Те с шумом разбились, привлекая к себе внимание аристократии. Ульямс негодовал, ведь он уже сделал и произнес все необходимое. Меттью вновь с силой сжал бумаги и мысленно проклял того юнца, что сидел подле вершителя закона. - П-простите, монсеньор. Для допроса вызывается заключенный номер 10257. - быстро выпалил Меттью как можно громче, но к его досаде Джонс уже отвернулся к какому-то из своих соседей и начал о чем-то говорить. Уильямс опустился на колени, стараясь собрать разбитые очки быстрее и освободить место для пленника. Его беспокойство и чувство неловкости лишь более усилилось и ему, казалось бы, хотелось провалиться под землю, лишь бы не видеть строго смотрящих на него глаз Артура. Но про этого юношу все забыли, а взгляды устремились к тем самым позолоченным дверям. Толпа простолюдин разделилась на две части, чтобы дать пройти пленнику со своим конвоем. Охрана старалась утихомирить людей, дабы заключенному не нанесли слишком большого урона. Двери, не смотря на нетерпение народа, будто не желали открываться, все дальше и дальше оттягивая тот миг, когда очередной человек будет осужден и уничтожен в лоне закона, растерзан стервятниками-аристократами, а проводят его народ в облике гиен. - Давайте его сюда! Ну же! - восклицал какой-то гамен, пробравшийся в здание суда. - Да! Покажите нам его лживую морду! - Смерть ему! Смерть! - не унималась все та же семейная пара. Артур жестом подозвал к себе охрану и что-то еле слышно приказал. Взгляд его был особенно жесток и утомлен. В руках находился маленький молоток - привилегия судьи, которым он изредка тихо стучал по столу. Двери не отворялись и публика перешла в более возбужденное состояние. Даже дворянство возмущенно поглядывали на мраморное возвышение с судьей и осуждали плохую организацию. - Что думаешь делать, Арти? - шепотом спросил Джонс у непоколебимого судьи, заранее предвкушая процесс. Артур поморщился, но ответил, потирая виски свободной от молоточка рукой: - О этом деле я узнал только около получаса назад. Думаю, обойдется каторгой, - проговорил безразлично смотря на охранников, что расталкивали толпу. - Ты даже не знаешь кого судят? Ну ты даешь! - Прокричал Джонс почти на весь судебный зал, от удивления чуть ли не вскакивая со стула. - Сядь и успокойся. Преступники все равны, разница лишь в наказании. Я могу отправить на каторгу, после которой они не смогут нормально жить, придется постоянно отмечаться, ты должен это знать. Или казнь. Расстрел, гильотина на площади - все эти юродства ради удовлетворения публики. Когда займешь мое место поймешь это особенно точно. И сядь, в конце концов! Альфред послушно сел, но с мнение старшего был не согласен. Юношеский максимализм еще не выветрился из его молодого сердца, и Джонс попросту отказывался верить в такие высказывания. Ему казалось, что власть это возможность сделать всех людей равными, хотя наш малыш Альфред брезгливо морщился, если к нему прикасался кто-то из низшего сословия. Он уже готов был отстаивать свое мнение, но Керкленд, предвидя это, приложил палец к губам и кивнул на распахнушиеся двери. Толпа радостно загудела и с новыми силами стала толкать охранников, будто ненароком пихая их.