время года зима

      Это поздняя осень (последняя неделя ноября, если быть точнее); за окном всё дикое, мёртвое и холодное. Миро смотрит в окно, краем уха слушая видеоурок о полимерах. Когда надоедает смотреть на улицу, она переводит взгляд на коротко стриженный затылок впереди себя. Это Сонечка Мармеладова (вообще-то, Слава Карелина), сидит, уставившись на экран проектора, будто бы слушает, но Миро видит чёрную нитку дешёвой bluetooth-гарнитуры, пересёкшую шею. В чужом затылке и шее нет ничего примечательного, но это почему-то всё-таки интереснее, чем голые жёсткие ветки за окном. Сонечка, кажется, вообще непробиваемая, и на чужой взгляд, упёршийся в загривок, ей поебать, но, когда в коридоре дребезжит звонок, она садится полубоком, по-птичьи склоняя голову к плечу, прищуриваясь, и произносит:       — Ты во мне дыру прожгла, Фёдорова.       Миро жмёт плечами, бросает прохладное «переживёшь» и уходит, машинально проводя по бритому затылку ладонью. Слава смотрит на этот жест, тщательно отпечатывая его на подкорке. Отличное ментальное граффити получилось.       Они ни разу не подруги, даже приятельницами их не назовёшь, но Славе бы хотелось общаться с Миро. Чуть глубже, чуть ближе, чуть дольше, чем абстрактная болтовня на вписках; чуть ярче, чем прохладное равнодушие.       Они курят за трансформаторной будкой с другими школьниками (одна мелочь — девицы из 8 класса, мальчишки-шпингалеты из 6, вычурные шаблонные красавицы из 10). Слава смотрит на тонкую шею Миро, выглядывающую из-за ворота огромной зимней куртки, на чёрную вязь цифр, и это как-то чересчур чётко и контрастно проступает сквозь грязно-белую драпировку мира, сквозь тупые шутки шестиклашек, сквозь грязь и снег.       Слава никогда не подходит к Миро близко, когда они курят, но сегодня не тот случай: Карелина где-то проебала свои спички, а одалживать зажигалку у остальной школоты не хочется. Слава подходит к Миро, крутит пачку в длинных узловатых пальцах и с лёгкой наглой улыбкой спрашивает:       — Одолжишь огня?       Миро смотрит на неё никак, но зажигалку всё-таки протягивает. Фиолетовый пластик как-то очень гармонично смотрится в её пальцах, и Слава залипает, мысленно подшучивая над собой. Курят быстро и молча (чёртовы короткие перемены) и в такой же гробовой тишине идут в класс. Их ждёт литература и мёртвые гении.       Урок начинается, а вместе с ним и поток рассуждений вслух — любимая форма для Славы. Миро же куда проще рассуждать на бумаге, чем говорить об эмоциях, но она тоже участвует: сталкиваться с Карелиной в дискуссии интересно. Это оживляет день и саму Миро, так что она готова потерпеть 45 минут электрически колкой открытости.       После литературы (после бала — мыслей и сталкивающихся в нелепых па мнений) день быстро течёт, уволакивая за собой Миро. Она не против, в общем-то; выходит из школы, привычным жестом поправляет капюшон безразмерного пуховика и сворачивает от школы налево. Миро идёт, не особо разглядывая что-то по сторонам, но в какой-то момент взгляд выхватывает знакомую взъерошенную голову. Это глупая-глупая Сонечка, идущая навстречу ледяному ветру без шапки в расстегнутой парке. Миро хмыкает и зачем-то ускоряет шаг, догоняя одноклассницу.       — Голову отморозишь, деточка, — как бы невзначай, с прохладцей в голосе замечает Миро, поравнявшись с Сонечкой и как-то неосознанно стараясь успевать за её широким шагом. В груди разливается непонятное шипучее газированное веселье.       Сонечка смотрит на неё свысока, но в глазах — неуловимо быстро мелькнувшее удивление и юные горячие смешинки.       — Спасибо, мамочка, без тебя разберусь, — хмыкает Карелина, и Миро переёбывает этим «мамочка».       Миро отчего-то теряется (давно такого не было; она с интересом прислушивается к себе) и, пожав плечами, отстаёт от Карелиной, позволяя по-рыбьи безликому косяку людей оттеснить себя. В голове так и крутится на репите это «мамочка». ---       Со среды по пятницу Сонечка не кажет носа в школу, зато в эту же пресловутую пятницу они сталкиваются с Миро на вписке. У Сонечки в руках стакан с каким-то дешёвым вином, пахнущим гранатом, из пакета, а на глазах — пародия на Гуччи, уже с поцарапанными заляпанными стёклами.       Миро из кресла в углу наблюдает за тем, как Карелина смеётся с Замаем и как легонько пихает флегматичную Аню Светло в бок. Им и алкоголь-то не нужен, чтобы веселиться и забываться. Миро даже завидует немного: у неё вот так никогда не получалось. Она утыкается в телефон, лениво прокручивая ленту Твиттера и потягивая горькое тёплое пиво.       Миро не замечает ничего вокруг: ни того, как Сонечка танцует под — господи прости — Face, ни того, как она декламирует киркоровскую «Зайку», заявляя, что, вообще-то, Филипп Бедросович — первый русский рэпер, ни того, как Карелина в какой-то момент хлёстким литым движением спрыгивает с подоконника и идёт к ней, сжимая в руке полупустой стакан.       — Скучаешь? — улыбка у Карелиной пьяная-пьяная, а нелепо постриженная чёлка взмокла от пота. Миро отрицательно качает головой, хотя на самом деле ей и правда осточертело здесь сидеть, но дома — ещё хуже, так что она просто выбирает из двух зол меньшее.       Сонечка садится на подлокотник кресла, делает глоток из стакана, скосив глаза на Миро. Та наблюдает за ней, прикрыв глаза с белёсыми стрелками ресниц и подперев бритую голову рукой. Они смотрят друг на друга несколько минут, не проронив ни слова, но некомфортно не становится — привычные уже, чуть ли не на каждой попойке так, и, видит бог, ни одна из них не помнит, как они к этому пришли.       — Хочешь, стихи почитаю? Или спою? — продолжая пьяно улыбаться, говорит Карелина и, упёршись свободной рукой в изголовье кресла, склоняется над Миро, обдавая сладким и терпким винным дыханием.       — Вот уж уволь, — морщится Миро, — поёшь отвратительно, — и жмёт плечами, жест-привычка, что ж поделать.       — Ну и пожалуйста, ну и иди нахуй, — беззлобно бросает Сонечка и запивает горчащее разочарование. Опустевший стакан звонко стукается об пол. — Расскажи что-нибудь.       — Господи, Слава, отъебись, — говорит Миро с серьёзным ебальником, но Сонечка слышит в голосе улыбку и потому даже не собирается уходить.       Спустя несколько минут Миро пафосно зачитывает для неё Гумилёва, Блока и ещё кого-то, кого Славена не запоминает, потому что чувствует себя буквально загипнотизированной блядским голосом Фёдоровой.       «Это вообще реально, блять?» — рассеянно думает Карелина, безбожно и безнадёжно залипая на мимику Миро. Та заканчивает читать и, вскинув глаза, тут же отразившие всполохи гирлянд и ставшие похожими на крохотные галактики, предлагает (по-прежнему с прохладным безразличием и непринуждённостью):       — Покурим?       Карелина кивает и поднимается с подлокотника, тут же вытягиваясь с тихим стоном — тело безбожно затекло. Миро поднимается вслед за ней и, подталкивая Сонечку, идёт к балкону.       Им в лица мгновенно ударяет колкий морозный воздух, у Карелиной по щекам разливается рябиново-алый румянец, она утаскивает у необычно щедрой (или просто невнимательной) Фёдоровой из пачки сигарету и снова одалживает огонь. Зажигалка как-то незаметно для них обеих отправляется в задний карман Сонечкиной юбки.       Они обе затягиваются не спеша, безрассудно улавливая контраст между душным жаром от дыма внутри и пробивающим насквозь холодом снаружи. Карелина докуривает первая и выбрасывает бычок в подмерзший питерский снег, наблюдая, как Миро приканчивает сигарету тремя затяжками.       Славена смотрит на Фёдорову, которая стоит в одной тонкой мажорной рубашке, и молча стягивает с себя кардиган, набрасывая Миро на плечи.       — Ты слишком холодная, — жмёт плечами и хмыкает, кривовато улыбнувшись. Вложила в эту фразу чуть больше, самую малость проебалась, ах, Сонечка.       — Какая есть. — Проводит рукой по затылку и поправляет старый растянутый кардиган в затяжках, чтобы не соскользнул. Славене это движение нравится, оно согревает так, будто бы это к ней лично прикоснулись. — С первым днём зимы, — кивает вдруг Фёдорова.       Сонечка кивает в ответ и приторно улыбается. До Нового года ещё целый месяц, но заветное желание она загадывает уже сейчас, и мерцающие блики в глазах Миро будто дают ей шанс.