***
«Любовью чужой горят города».
Москва — город, чьи улицы ночью оживленные и яркие. Холодное, громадное существо, которое поглощает, засасывает, восхищает. Неоновые вывески заманивают своими яркими цветами, бары привлекают дешевой «живой водой», клубы заглушают мысли громкой музыкой. Все здесь действует так, чтобы максимально отвлечь жертву, попавшую в паутину громадного, злобного, грохочущего мегаполиса. Возможно, выдаются и минуты тишины, когда на трассах, обычно оживленных, не появляется ни одна машина, а на центральных улицах нет ни одного человека, но уличить этот момент практически невозможно. Он слишком юркий, будто хорек. Быстрый. Невозвратимый и нереальный. Сказочно-выдуманный. Он тает, словно маленькая снежинка на теплой коже, оставляя лишь небольшое мокрое пятнышко на страницах памяти.Но им удается.
За распахнутым настежь окном не слышно шума надоедливо-мерзких автомобилей, голосов людей. Не слышно ничего. Звенящая тишина небольшой квартиры нарушается лишь неровным дыханием и тихими, практически неощутимыми словами. Октябрь беспощадно замораживает все вокруг, запуская желтые листья, будто самолетики, в небо, неуютный сквозняк — в комнаты, наполняя небольшие выемки водой, в которой отражается низкое и неровное серое небо, создавая свой неповторимо-меланхоличный осенний мир.«Хули, что делать, если победа сердца над разумом?»
Звенящий холод комнаты отдается в ушах, расплывается по всему телу и заставляет покрываться мурашками. Горячие редкие прикосновения лишь немного помогают согреться. Раз. Шершавые пальцы проходят точно по груди. Между ребер. Разрезают тело, будто лазеры, на две части и механическими крючками достают сердце, которое бьется с каждой секундой все быстрее и быстрее. По венам и артериям течет токсичная жидкость, а внутри, где-то в душе, разливается бескрайним океаном невообразимое, восхитительно-пугающее чувство. Два. Горячие шершавые губы на шее. Поцелуй-поцелуй-поцелуй. Все так влажно, приятно и сказочно. Неописуемо. Прикосновения, словно раскаленное железо, прожигают кожу, достают до горла и крадут голос. Оставляют лишь яркие отметины. Выжигают клеймо не только на теле. Прописывают обещания на извилинах мозга и отражаются кровавыми стихами на запястьях. Три. Слова. Будто в романе Булгакова «Мастер и Маргарита», только без второй. Два мастера слова и дела. Две противоположности, которые сжигают друг друга, а после, когда от их тел остается лишь пепел, — возрождаются, будто фениксы. Мирон что-то тихо шепчет в шею, но Слава не может разобрать, что именно. Это больше похоже на шум бескрайнего моря или старого леса. Что-то из детства. Что-то из прошлого. Сам Мирон уже не помнит, когда он трезво оценивал ситуацию. Образ Славы — словно наркотик, от зависимости к которому просто невозможно избавиться. Что-то синтетически-неправильное и невероятно манящее. Мозг Федорова давно отключен, сердце же впервые не чувствует того бесконечного разрушающего холода. Возможно, Слава и есть его Герда, девочка, растопившая лед, в который так давно было заковано сердце брата. Возможно, именно он его безумная, горячая Маргарита, готовая пойти на все. Сделка с дьяволом? Скорее жизнь с ним. Раз. Удар. Два. Вздох. Три. Смазанный поцелуй. Четыре. — Я люблю тебя. Пять. — ...тоже. Война проиграна, и разум уступает пьяным в слепоте своей чувствам. Комната все еще холодная, но скоро это будет неважно. Их сердца бьются в унисон, словно какой-то старый, Богом забытый бит, а сами они находятся где-то далеко, во Вселенных друг друга, засыпая под колыбельные собственных дыханий.