Te amo est verum

Большую часть времени Эмма проводит в подозрениях. Ей чудится, что вокруг плетутся заговоры, и она – их центральная часть. От брошенных взглядов она ежится, от окликов – вздрагивает, по ночам по-прежнему почти не спит и постоянно оглядывается, чтобы не быть застигнутой врасплох. – Что с тобой? – недоуменно спрашивает Регина, когда Эмма впервые за все время отказывает ей в близости. – Что происходит? Эмма мямлит что-то о том, что нехорошо себя чувствует, и Регина верит – или делает вид. – Надо сходить к Студию, – озабоченно говорит она и касается губами лба Эммы, проверяя, нет ли жара. – Тебя никто не кусал? Какое-нибудь насекомое? – Наверное, кровь скоро пойдет, – вымученно улыбается Эмма, не признаваясь в том, что последнее время мечтает просто выспаться, не думая ни о Паэтусе, ни о Габриэль, ни о проклятом Завоевателе, который все никак не доберется до Тускула. Начавшиеся Брумалии Аурус знаменует шикарным пиром, на который приглашены все знакомые Эмме лица. Вместе с другими гладиаторами она стоит у стены в истекающем запахами еды и питья атриуме и сквозь дым, поднимающийся от курилен, разглядывает гостей. Вот Дис. Он лениво развалился на триклинии, поедает виноград и делает вид, что очень им увлечен, а на самом деле внимательно следит за всеми. Эмме приходится поспешно отводить взгляд, едва римлянин поворачивается к ней. Вот Лупа. Ее беременность уже трудно скрыть, и Эмма знает от Лилит, что бывшая хозяйка мало где появляется, однако сегодня она вполне бодра и оживленно болтает с Ласертой. Возможно, они обсуждают детей. Вот Сулла. Он проходит вместе с Аурусом мимо Эммы, и та слышит обрывок разговора: – …рабы волнуются. Ждут Завоевателя… – …ничего удивительного. На их месте и ты бы ждал… Мужчины уходят, а Эмма расправляет плечи и замирает ненадолго. Рабы действительно волнуются. Недавно заглянувшая в лудус Белла поведала об этом лично Эмме и спросила, может ли та как-то их успокоить. А что может сделать Эмма, которую и саму трясет от разного рода переживаний? Конец года выдался тяжелым. Еще и зима обещает быть по-настоящему холодной. Эмма глубоко вдыхает и медленно выпускает воздух наружу. Вот Габриэль. На ней зеленая туника, подходящая глазам, а волосы уложены в косу, обвитую вокруг головы. Она держит в руках кубок с напитком и смеется, что-то обсуждая с Региной, которая, конечно же, уже не прислуживает гостям, и некоторым это удивительно: Эмма перехватывает их взгляды и прислушивается к шепоткам, то и дело ветерком проносящимся по атриуму. Регина особенно прекрасна сегодня. Из всех украшений ярче всего сияет на ней улыбка, которую от рабыни почти никогда нельзя было дождаться. Теперь она позволяет себе улыбаться и смеяться, не опуская головы и не пряча взгляд. Ей вернулось то, что всегда принадлежало. Эмма любуется ею какое-то время, забывая обо всем, но миг этот так короток и невесом, что обрывается, едва начавшись. Эмма встряхивается, ощутив на своем плече руку Робина. – Все в порядке? – тихо спрашивает тот. Эмма мотает головой. – Ничего не в порядке, – отзывается она сквозь зубы, а в животе у нее самая настоящая война, и вовсе не из-за голода, пусть даже Эмма ничего не ела с утра. Робин участливо смотрит на нее и сжимает пальцы, словно бы показывая, что рядом. В отличие от Эммы, он с каждым днем выглядит все лучше. Должно быть, смерть Роланда потихоньку отступает от него, отпускает, позволяет жить дальше. А может, это все приближение зимы и холодов взамен надоевшей за лето жары. Пир продолжается, блюда сменяют друг друга, рабы ловко снуют по атриуму. В какой-то момент у Эммы подкашиваются ноги: организм бунтует и требует еды. Безусловно, никто не позволит ей поесть именно сейчас, поэтому приходится стоять и сглатывать слюну. В какой-то момент Регина поворачивает голову, и их взгляды с Эммой встречаются. Буквально тут же Регина встает и подходит, берет Эмму под руку и уводит к своему триклинию, где все еще сидит Габриэль. Эмма безвольно разрешает себя усадить и теряется от стука крови в висках из-за резкого перемещения. – Я сейчас вернусь, – бросает Регина и исчезает быстрее, чем Эмма успевает ей что-нибудь сказать. Сидеть хорошо. Много лучше, чем стоять. Эмма знает, что гости смотрят на нее, удивляясь поступку Регины, но нет сил думать обо всем этом. Эмма горбится и ненадолго прикрывает глаза, позволяя им отдохнуть. А затем слышит негромкое: – Завоеватель будет здесь к празднику солнцестояния. Эмма вздрагивает от уверенности, пропитавшей голос Габриэль, и от того, что этот разговор вообще завязался. Они все еще на римской территории, где всякий может подслушать их, выдать, обречь на смерть. Эмма не хочет ничего обсуждать, но, кажется, сегодня ей выбора никто не предоставит. Женщина, сидящая рядом с ней, полна решимости не отступать, пока не получит свое. И Эмма вынуждена сдаться. – В самом деле? – глухо переспрашивает она, открывая глаза и откидываясь назад, на боковую спинку триклиния. В голове еще немного шумит, и этот шум сливается с гулом голосов гостей. Она смотрит на Габриэль, взглядом пытаясь дать ей понять, что не время и не место обсуждать сейчас такое, но терпит поражение. Габриэль мягко повторяет: – Он будет здесь. Глаза ее удовлетворенно светятся, а Эмма кожей чувствует, насколько эта мягкость обманчива. Кто же, кто такая эта женщина со столь удивительным даром настойчивости? Эмма всматривается в Габриэль и гадает, кем же сказительница приходится Завоевателю. Советница? Любовница? Жена? Последнее вряд ли, разве послал бы мужчина свою женщину в столь опасное место? Всеми силами должен был бы оградить! – Зачем ты говоришь это мне, госпожа? – спрашивает Эмма, пытливо всматриваясь в собеседницу. И сердце холодеет, когда Габриэль, наклонившись ближе, шепчет, не отпуская с губ улыбку: – Я знаю, что ты поведешь за собой рабов, когда придет время. Холод разливается по телу вместе с кровью, голод отступает, как и слабость, и Эмма, выпрямляясь, шипит прямо Габриэль в лицо: – Я не знаю, с чего ты… – Не пытайся отрицать, – перебивает Габриэль, и ее зеленые глаза вмиг теряют привычную мягкость, ощетиниваясь иглами. – Неважно, откуда я знаю. Эмма, слушай меня очень внимательно. Она подсаживается ближе, пользуясь отсутствием Регины, берет Эмму под локоть и крепко сжимает пальцы. Уверенный шепот ее пробирает до костей: – Завоеватель войдет в город сразу после полуночи в день солнцестояния. Будьте готовы. У вас будет немного времени до того, как подоспеют легионы Цезаря: безусловно, он внимательно следит за всеми перемещениями своего врага. Ты понимаешь меня, Эмма? Габриэль всматривается в Эмму, дожидается, пока та кивнет, и удовлетворенно кивает сама. – Вот и хорошо. Она отпускает локоть и отсаживается, беспечно смеясь над шуткой какого-то подошедшего римлянина, выражающего восхищения талантами гречанки, а Эмма сидит ошарашенная и не может до конца осознать произошедшее. Габриэль все известно. Но она не бежит делиться знаниями с Аурусом или кем-то еще, а предупреждает Эмму. Что же получается? Завоеватель заинтересован в восстании рабов? Или он считает, что оно поможет ему легче завладеть городом? Вернувшаяся Регина садится рядом с погрузившейся в размышления Эммой и протягивает ей поднос, на котором лежат овощи вперемешку с сыром, мясом и хлебом. – Поешь, – просит она. Эмма рассеянно берет кусок мяса, смотрит на него, словно на нечто доселе невиданное, затем спрашивает Регину так тихо, что сама себя едва слышит: – Кто она? И нет ничего удивительного в том, что Регина прекрасно понимает, о ком идет речь: должно быть, все это время они с Габриэль обсуждали вовсе не ее пьесы. Она едва заметно качает головой и чуть улыбается. Эмме эта улыбка чудится ободряющей и позволяет немного успокоиться. Если Регина не нервничает и не спешит выдать Габриэль Аурусу, значит, все в порядке. Возможно, что относительном, но порядке. – Я приду к тебе после, – обещает Регина и кладет Эмме руку на колено. – А теперь ешь. Ты очень бледная. Это нехорошо. Эмма послушно тянет в рот мясо и откусывает кусок, совершенно не ощущая вкуса. Где-то сбоку ритмично бьет барабан. Ночью Регина не приходит. Ближе к рассвету, так и не сумев уснуть, Эмма, крадучись, пробирается к подземному лазу и выходит наружу в порту, где качается на волнах хорошо знакомый корабль. Ночной сторож коротким свистом обнаруживает кутающуюся в паллу Эмму и жестом велит ей обождать. Наута появляется почти сразу, словно и не спал. Натягивает рубаху и босиком ступает по палубе. Хмурится, не сразу увидев, кто наведался к нему, а потом расплывается в широкой улыбке и, едва дождавшись, пока кинут трап, легко сбегает навстречу Эмме. – Что, милая? – воркует он низко. – Соскучилась по мне? В седом воздухе подступающего рассвета его улыбка сверкает ярче солнца. Эмма глубоко вздыхает. – Помнишь, ты обещал мне корабль? – переходит она сразу к делу. Она очень надеется, что Габриэль не ошиблась. Очень надеется. Потому что второго шанса Эмме никто не даст. Наута скрещивает руки на груди и неспешно кивает. – Как и то, что просил за него, – щурится он, ни о чем не спрашивая. Пожалуй, сейчас это к лучшему. Он выжидающе смотрит на Эмму, приподняв брови, а она, чуть замешкавшись, подступает к нему, обхватывает ладонями небритые щеки и, притянув ближе, прижимается губами к губам. Наута, не растерявшись, ловко забирает ее в крепкие объятия и сходу засовывает язык в рот, очевидно, стремясь получить от поцелуя все, что только возможно. У него вкус острых приправ и соли, и Эмма целует его в ответ так же грубо, как он ее, потому что с ним можно не церемониться. Он царапает ее губы жесткой щетиной, а она в ответ впивается ногтями ему в затылок и шею. В момент, когда Наута начинает прижимается слишком уж крепко, Эмма разрывает поцелуй и отстраняется, упираясь ладонями в плечи пирата. – Хватит, – хрипло приказывает она. Наута облизывает губы, пристально смотрит на Эмму, затем неспешно разжимает руки. – Жаль, – только и говорит он. И добавляет: – Когда нужен корабль? Он выглядит так, будто ему все равно. Скорее всего, так оно и есть: Наута ищет выгоду везде, где можно. А при таких делах волноваться за чужие судьбы как-то не получается. – В день солнцестояния, – облегченно выдыхает Эмма. С сердца падает камень. Были у нее сомнения, что Наута, забрав плату, поглумится и ничем не поможет. Но, кажется, он настроен продемонстрировать свои лучшие качества. – Понял, – кивает Наута. Пробегает взглядом по лицу Эммы и, понизив голос, интересуется: – Завоеватель близко? В первый момент Эмма не уверена, что доверяет ему настолько, чтобы говорить на эту тему. А во второй вспоминает, что он даст им корабль, отлично зная, для чего. – Да, – скупо отзывается она. Утренний ветер касается голых ног. Наута усмехается, поглаживая подбородок и продолжая цеплять Эмму внимательным взглядом – будто хочет что-то сказать или сделать и выбирает момент. Эмма опережает его, говоря: – Мы заключили сделку. Я выполнила свое условие. Надеюсь, ты не подведешь. Ничего не отвечая, Наута протягивает ей руку, и Эмме ничего не остается, кроме как пожать ее. – В день солнцестояния будет тебе корабль, Эмма с северных гор. В исполнении Науты это звучит совсем не так. Совершенно. Эмма возвращается в лудус тем же путем, что пробралась на пристань, и на пороге собственной комнаты в буквальном смысле сталкивается с Региной. Та выглядит недовольной, когда спрашивает: – Где ты была? – А где была ты? – парирует Эмма, обходя ее и заходя в комнату. Лучи рассвета потихоньку заползают в окно, и можно без труда отыскать светильник, чтобы зажечь его. Когда Эмма оборачивается, то Регина стоит на прежнем месте, держа руки скрещенными и до крайности напоминая Науту, вот только тот выглядел более счастливым. – Ну, что? – раздраженно спрашивает Эмма. – Я ходила к Науте. Он даст корабль. Какая-то тень быстро пробегает по лицу Регины и тут же исчезает. – Понятно, – до странности высокомерно отзывается она. Потом проводит ладонью по лбу и кается: – Прости, была тяжелая ночь. Уставшая Эмма, которая физически не может мыслить нормально, ревниво думает, из-за кого же у Регины была такая ночь. Потом заставляет себя выкинуть эту идею из головы и протягивает руку. – Иди ко мне. Когда Регина оказывается в объятиях Эммы, все становится немного проще. Или много – как поглядеть. Они садятся на кровать, не расцепляя рук, и Эмма прижимается губами ко лбу Регины, страстно желая прямо сейчас уснуть вместе с ней. – Что насчет Габриэль? – зевает она. Поразительно, но усталость, кажется, начинает брать свое. Неужели сегодня она отдохнет? Как же хочется… Регина возится, устраиваясь поудобнее, и выдыхает Эмме в шею: – Я говорила с ней почти всю ночь, – голос ее тоже звучит утомленно. – Пыталась поймать на лжи. Но, кажется, она действительно приближена к Завоевателю – или же мы ступаем прямиком в ловушку. Эмма запоздало отмечает, что туника на Регине та же самая, что была вечером на пиру. А потом вздрагивает от того, что прозвучало «мы». Теплая волна проносится по спине и растекается по телу приятным послевкусием. – Давай ляжем, – и Эмма, не дожидаясь ответа, ложится первая, утягивая Регину за собой. Та устраивается рядом, обвивает рукой талию Эммы и кладет голову ей на плечо. Тяжесть ее тела навевает сон. Глаза Эммы закрываются сами собой. Ей очень спокойно – так, как не было все последние дни. Она засыпает, не сказав и половины из того, что ей хотелось бы сказать, а, проснувшись, с радостью обнаруживает, что Регина никуда не делась. Рука, на которой она спит, немилосердно затекла, и Эмма прикусывает губу, чтобы не вскрикнуть, когда пытается ею пошевелить. Регина тут же просыпается и вскакивает, растрепанная и встревоженная. – О, боги милосердные, сколько же я спала?! – ужасается она в тщетных попытках привести в порядок тунику, но с той уже ничего не поделать. Эмма облегченно шевелит рукой, сладкая боль по которой поднимается от пальцев к плечу, и смеется: – Столько же, сколько и я. Но! – она назидательно воздевает к потолку палец второй руки. – Ты – госпожа. Тебе можно. Как ни странно, но это действует. Регина тут же успокаивается и тоже принимается улыбаться. Садится на край постели и тянется к Эмме за первым после пробуждения поцелуем. Эмма с готовностью подставляет губы, попутно продолжая разминать руку и радоваться тому, что, наконец-то, поспала. Благодушное настроение ее, видимо, передается и Регине, потому что она гладит Эмму по волосам и задумчиво говорит: – С тобой очень спокойно. Даже удивительно. Ни с кем мне не было так. Эмма молчит, понимая, что нужно дать Регине возможность высказаться. И та продолжает: – Пожалуй, я рада, что в свое время ты оказалась столь настойчива. Возможно, мне стоит… Она вдруг умолкает и заглядывает Эмме в глаза перед тем, как продолжить: – …извиниться. Ее собственный взгляд наполнен ожиданием – и легкой тревогой. Как долго она настраивала себя на подобный разговор? Эмма замирает. Ей отчего-то не хочется продолжать эту тему, она боится оступиться и все испортить, как делала уже не раз. Но и проигнорировать Регину в таком важном признании она тоже не может. Приподнявшись, Эмма кладет ладонь на затылок Регины, прижимается лбом к ее лбу и уверенно говорит: – Я люблю тебя. Ей кажется, что этого достаточно. И, судя по просветлевшему взгляду Регины, так оно и есть. Они расходятся, пообещав друг другу встретиться за обедом, и все утро освежившаяся в купальне Эмма проводит на тренировочной арене, в кои-то веки вспомнив, что ее в любой момент могут выставить на бой. Вообще же в лудусе все идет наперекосяк в последнее время. Аурус не интересуется гладиаторами, те предоставлены сами себе, и даже Август, всегда гонявший их в хвост и в гриву, поостыл и затаился. Сегодня, впрочем, он выходит к Эмме и даже становится напротив, поднимая меч. Эмма рада ему. Из-за всех событий она отошла от старых приятелей, ей хочется вернуть то хорошее, что было у нее весь этот год, но пока что не получается. Быть может, после побега… Август совершает неожиданный выпад, деревянный меч задевает руку Эммы, под кожей остается знатная заноза. Эмма сжимает зубы и крутится вокруг своей оси, попутно пытаясь собственным мечом выбить оружие у Августа, но не так-то просто это сделать, даже с одноногим противником. Глаза Августа сверкают, взмокшие кудрявые волосы прилипли ко лбу, он выкрикивает что-то задорное, к чему Эмма не прислушивается, и движется так быстро, как, кажется, не двигался никогда. Волей-неволей и Эмме приходится тянуться к его скорости. Она входит во вкус, мир мелькает перед глазами, рассыпаясь искрами, гаснущими на лету. Эмма крутится, вертится, приседает, подсекает, потеет, отдувается, замахивается, бьет и, в конце концов, сбивает Августа с ног. Издав победный клич и не чуя под собой ног, она обессиленно опускает мечи, которые вываливаются из рук. В ушах звенит, все плывет и уплывает, хочется упасть, что Эмма и делает. Она не очень хорошо понимает, как выдержала такой темп. Кровь бурлит, телу чего-то не хватило, но продолжать бой уже нет сил. Сердце выскакивает из груди, хочется зажать его ладонью. Эмма неспешно восстанавливает дыхание, благодарит Августа за тренировку и, поднявшись на трясущиеся ноги, плетется к лудусу, лелея надежду окунуться в восхитительно горячую воду. Но вместо этого кто-то хватает ее за руку, когда она проходит мимо укромной ниши, и утягивает прочь от любопытных глаз и ушей. – Ре… – только и успевает удивленно выдохнуть Эмма до того, как нетерпеливые губы прижимаются к губам, а настойчивые пальцы крадутся под набедренник. Эмма ахает, выгибаясь, а Регина довольно смеется и целует ее жарче, и касается интимнее. Тлеющий столько дней пожар разгорается в единый миг, когда пальцы ложатся ровно туда, куда нужно, и гладят, и зажимают, и оттягивают, и надавливают: ровно так, как необходимо. Ноги трясутся еще больше, Эмма вынуждена упереться обеими руками в стенку, чтобы не упасть. Регина почти не прикладывает усилий, чтобы привести ее к облегчению, и оно настолько быстрое, что почти сразу растворяется во все еще бурлящей крови. Не удовлетворенная до конца, распаленная боем с Августом, Эмма издает стон, похожий на рычание, и набрасывается на Регину в отместку, задирая ее тунику, безумно желая ощутить влагу. Никаких мыслей нет, нет страха, нет усталости, нет ничего, что может помешать. Эмма теснит Регину к стене, придавливает ее собой, коленом раздвигает бедра и без труда проскальзывает двумя пальцами в тесное, жаркое, мокрое нутро, которое давно ее ждет. Регина запрокидывает голову, подставляя шею поцелуям и укусам, и сама насаживается на пальцы. Эмма не думает, что делает ей больно, она берет ее так сильно, как только может, и наградой за это ей становится протяжный стон, который Регина пытается спрятать в поцелуе. Эмма довольно улыбается, языком ведя по чужим губам и желая опуститься на колени, чтобы взять Регину еще раз: так сладко, как только можно. – Ох, Эмма, – выдыхает Регина с кривой усмешкой. Глаза ее прикрыты, она прижимается затылком к стене, а мышцы ее ритмично сокращаются вокруг пальцев Эммы, которые она совершенно не торопится вытаскивать. И только злобный смех, раздавшийся позади, заставляет Эмму резко развернуться. – Что, твари, не ждали? Сердце пропускает удар. Паэтус, стоящий в нескольких шагах, держит в опущенной правой руке меч – к сожалению, не деревянный. Рваная туника едва прикрывает исхудавшее тело. Темные глаза горят безумным огнем, рот кривится в презрительной усмешке. Регина позади напряженно молчит, когда Эмма закрывает ее собой. Страха все еще нет. Появление Паэтуса было делом времени. И хорошо, что он пришел сейчас, а не тогда, когда Эмма не находила себе места из-за бессонницы. Проклятье, откуда он взялся? Куда смотрели соглядатаи? Сама Эмма кидает быстрый взгляд по сторонам, с тоской убеждаясь, что оружия рядом нет никакого. Ничего. Она справится и так. Обязательно. Она верит. – Что ж, – сплевывает в сторону Паэтус, слюна у него желтоватая и густая. – Надеюсь, вам было хорошо напоследок. А если нет, то мне не жаль. И он заносит меч.