Kaleidoskop

Чжухон с привычным – досадливым – выражением лица смотрит на окружающее его безобразие: вся его семья, к его вящему сожалению, это сборище придурков. Это уже аксиома его жизни, что-то, чему удивляться не стоит, но Чжухон все еще чувствует некоторую досаду, когда видит, как его семья, его устрашающие верные псы, которых боится всякий, кто знает их в лицо, превращается в компанию каких-то пришибленных, давших ебу идиотов, которые спорят из-за того, кто чей кусок тоста съел. Проблема, правда, не в самих абсурдных ссорах, а в том, что оружие никто не отменял. Он чувствует про себя, что становится жадным до денег (от того, что окончательно заебался оплачивать счета по ремонту), и потому проходя по комнате, привычным же жестом отряхивая рукава пиджака от крови, он лениво и величественно раскидывает штрафы, и просит присоединиться ругающихся (на этот раз обычно ведущие себя как сладкая парочка Минхек и Кихен) к ремонту кухни, которую они так старательно предали анархии. Чжухон никогда особо не был гласом разума всей этой братии(тем более ее «дипломатического» крыла), но сегодня откровенно устал, откровенно запачкался и так же откровенно хотел заставить кого-то расстроиться тоже. Сладкая парочка имени Кихена и Минхека тут же помирилась и, оставив расписки на остатке стола, ретировалась, понимая, что босс не в духе. Ли не был не в духе – он был чертовски раздражен и к тому же жутко устал. Хотелось горячего кофе, но кофеварка, стараниями молодых спорщиков, была превращена в жалкое месиво из проводочков и железяк, и Чжухон еще раз горестно вздохнув, пошел в кабинет ни с чем. Это была трагедия, если бы Ли не так заебался сегодня злиться, он бы непременно разозлился. Энергию из него хорошо выпили – он никогда не любил сидеть на этих ужасающе скучных встречах боссов семей, это было скучно, это было монотонно, это было бессмысленно, потому что все всегда тянули одеяло на себя, и никто не хотел поступаться. Смысла в собраниях он не видел, но, как великий корейский дон (чувствуете, даже у Ли от такого глаза закатываются) был обязан присутствовать. И несмотря на то, что он был не один, с Вонхо, радости от этого было ни на йоту больше. Друг, хотя и был более подкован в таких делах, тоже чувствовал себя не лучшим образом, и потому раскачался только к началу драки – очередная словесная потасовка переросла в очень даже действенную фазу, и Чжухон, хотя и пришел с мирными намерениями, довольно радостно схватился за возможность набить очередному заплывшему аджосси, который считал, что имея пару нелегальных игорных домов и борделей он уже считается мафиози, его жирную лоснящуюся рожу. Кем-кем, а милосердным и мягким Чжухон не был никогда в жизни, и потому с радостью отдался драке, которая хотя и истощила его, все же сделала день немного лучше. А дома снова дорама на пять сезонов, когда никто не может понять, как он не любит после утомительного дня ебаного шума. Документы, по строго заведенному порядку, лежали на краю стола, сложенные листок к листочку – несмотря на то, что Чжухон был немного рассеянным, грязи и беспорядка на своем столе он не переносил физически, и если Шону или даже во всем остальном педантичный Хенвон могли сидеть в куче разрозненных бумаг, то у Ли сразу же появлялось желание все бросить и настоящая, ощутимая злоба, хотя и без повода. Ли не зря звали агрессивным – злость у него была что-то основной эмоции вплетенной в его характер с рождения (мать рассказывала, как он вырвал клок волос няньке, которая приняла его из рук доктора, и это лучше другого доказывало, что Чжухон был с самого детства сильным малышом) и в принципе разозлиться без повода ему было все равно, что дышать. А то, что с ним случалось, когда он действительно, по-настоящему выходил из себя, пугало даже видавшего всякое Шону – тот говорил, что Чжухон был похож на берсерка, как те, с которыми он служил в войсках, и которые буквально в опасные моменты могли зубами грызть врагов. Чжухон старательно скрывал, что однажды действительно сделал нечто похожее (эту историю он вспоминает с ужасом даже сейчас), и старался держать себя в руках, чтобы не сорваться с крючка и крушить все окружающее пространство. Кофе не было, все еще, хотя Кихен и Минхек могли бы в качестве извинений принести ему хотя бы один жалкий пластмассовый стаканчик из ближайшего кафе, даже самый дешевый, но у его семейства, похоже, не было не только совести, но и чувства вины в программе не прописано. А вот бумаги, они были, и их было много, но Чжухон, как его и учили, стоически терпел, перечитывая, исправляя и откладывая в одну сторону, или перечитывая и подписывая, собирая заверенные бумаги в другую сторону. На второй стопке, которая оказалась будто бы заботливой рукой (так и было) припрятанной в одном из ящиков стола вместе с тяжелым пресс-папье в виде тигра, у Чжухона уже расплывались в глазах родные буквы, и тексты из стройных рядов дипломатической воды превращались в совсем уже откровенную ахинею. - Работаешь? – чужой мягкий голос на мгновение окутал теплотой, а потом она стала реальная – чужое тело аккуратно примостилось на резной подлокотник его кресла. Бумажный стаканчик из Старбакса стал на стол так, будто там ему самое и место, - я же спрятал эти бумаги, зачем ты их достал? Я сам разобраться с этим могу, а ты себя только напрягаешь. Ты же знаешь, твоя работа это только то, что на столе. - Стол мой, так что все его содержимое - моя работа, - стараясь выглядеть строгим и недовольным проворчал Чжухон и благодарно улыбнулся старшему, по-детски потянувшись к кофе и с плохо скрываемым удовольствием делая первый глоток, - К тому же у тебя у самого немало работы, Ганхи. - Я, в отличие от тебя, умею читать по диагонали и эти бумажки мне на один зубок. А ты так строго их проверяешь, что сам себя калечишь, - Сон тихо фыркает и качает головой, слегка морщась, когда видит пиджак на Ли, - ты что, снова?... - Я ничего не начинал, если ты об этом, - тут же спокойно усмехнулся Чжухон, продолжая наслаждаться любимым кофе, - Можешь у Вонхо спросить, я сдерживался, как мог, до последнего. Я даже никого не убил, только сильно покалечил. - За такое тебя только похвалить можно, - с легкой улыбкой согласился Ганхи, даже не споря, - ты скоро спать собираешься? Время видел-то? Уже все спят? - Прям уж все,- подергав бровями фыркнул Чжухон, и прикрыл уставшие глаза, что, конечно же, не скрылось от глаз Ганхи, но тот предпочел сделать вид, будто не заметил. - Шону и Вонхо давно не виделись, - будто оправдывая самого себя пробормотал Сон, - ты сам отправил бедного Хену в далекое путешествие и теперь им нужно пообщаться недолго…И вообще, тебя это не касается, твое дело идти спать и не вякать! Была у Сона такая премилейшая черта, по мнению Чжухона, – он очень любил строить из себя взрослого и сурового парня, от которого все девушки непроизвольно падают в обморок(так оно, конечно и было, но Чжухон старался делать вид, что не замечает). Все в образе Ганхи было подобрано строго для этой черты серьезного, но немного расхлябанного, гордого, но неряшливого – вечно не затянутый галстук, закатанные рукава рубашек, кожанки поверх рубашек и абсолютный бардак на голове. Он выглядел, как владелец многомиллионого состояния, который старался делать вид, что он совсем обычный, но все в его образе кричало о богатстве и снисходительной не идеальности, будто он одолжение делал, не зачесывая волосы перед встречами, чтобы своею ослепительностью не убить кого-нибудь ненароком. Но, самое милое во всем этом образе было то, что эта самая напыщенность и снисходительность шелухой спадала с него, стоило Ли оказаться рядом. Ганхи становился больше похожим на робкую старшеклассницу - такой же мягкий, невинный и жутко ярко краснеющий. И все это не снимая кожаной куртки и не убирая бардака на голове создавало образ самого прелестного в мире человека. Несмотря на всю эту робость и кротость , Ганхи не мог никому позволить помыкать собой и своим состоянием и потому даже будучи таким же смущенным и покрасневшим, как сейчас, он всегда умел словом сбивать с Ли спесь. - Сэр, есть, сэр, - подняв два пальца к подбородку отрапортовал Чжухон и кивнул на дверь, - думаю, тебе тоже пора. - Я и собираюсь, - гордо фыркнув и поднявшись с подлокотника, Ганхи все же ушел, оставляя Чжухона в кабинете одного. Тот потянулся, прикрыл глаза, чувствуя некоторую бодрость, принесенную кофе, но все же уже достаточно устав для сна. Убрав бумаги обратно в стол (и бережно погладив по металлической голове тигра), Чжухон привычно поднялся из кресла, сделал пару шагов к дивану, и принявшись расстегивать одной рукой пуговицы на рубашке, второй поднял упавший за диван плед и мягкую бирюзовую игрушку утконоса в фетровой шляпке. Положив все это добро на диван, он, снова как-то удивленно оглянувшись вокруг себя, усмехнулся. На полках, между его любимых собраний французской классики, будто пытаясь затеряться, приютились выпуски Weekly Shonen Jump за последний месяц, ровно четыре штуки. Улыбнувшись такой непроходимой наивности (будто он мог не заметить среди своих темно-синих книг разноцветные журналы), он легким, почти прыгучим шагом пошел в душ, чтобы привести себя в порядок после тяжелого дня. В постели было немного прохладно, потому что в комнате окно было открыто весь день, но оно может было и к лучшему – разгоряченному после душа телу очень по душе пришлась прохлада простыней и подушки. Чжухон уютно устроился и прикрыл глаза, поворачиваясь на бок и закидывая руку на чужую талию. Ганхи немного повозился под его боком, пока наконец не повернулся, и не уткнулся носом в чужую, пахнущую только травяным гелем, грудь, и довольно вздохнул. Чжухон, не раскрывая глаз фыркнул и поцеловал старшего в лоб, прижимая покрепче к себе. Он уже и не думал говорить, но мысль, что Ганхи заснет смущенным его очень-очень привлекала, потому он, так же сонно зевая, тихо проговорил: - Мог бы спрятать свою мангу и получше, знал же, что я люблю листать Гюго перед сном, - и, обняв еще крепче, заснул, будто бы чувствуя, как горели щеки Сона, нагревая его и без того горячую грудь. *** - И что же вы нам предлагаете, любезнейший? – Чжухон, премило (по-звериному) улыбнувшись, положил подбородок на сложенные домиком пальцы и еще строже и раздраженнее посмотрел на дрожащего под его взглядом мужчину в кресле, который в каком-то трагически милом жесте пытался скрыть дрожание своих пальцев перебиранием платка в его руке. - Мой босс осмеливается предложить вам взаимовыгодный экономический союз, - осторожно пролепетал мужчина, все еще испуганно глядя в чужие глаза, медленно, но верно наполняющиеся злобой. - Ваш милостивый босс решился наконец-то что-то сделать, да? Как интересно…когда я говорил ему об объединении несколько месяцев назад, знаешь, что я в ответ получил? Конечно, ты знаешь, ты ведь его подручный, кому он только мог не рассказать, как отшил САМОГО? А теперь, когда ваша семья превращается в грязь под моими ногами, становится совершенно неспособной предложить МНЕ что-то «взаимовыгодное» вы решили проснуться? Не думаешь, что с вашей стороны это как лицемерно, что ли? Ли медленно, но очень верно разгорался, потому что его бесила вся эта ситуация, это попытка подлизать ему задницу, когда припекло. Он ужасно ненавидел такие ситуации, и быть может, не будь босс этого до милого раболепного мужичонки такой мразью, Чжухон быть может и оставался спокоен. Но внутри все легко вскипало от такой наглости и дерзости, и он уже был готов сорваться, когда со спины на плечо привычно опустилась ласковая чужая рука, и спокойный тихий голос, словно тень его собственного, ледяным спокойным тоном прошелестел: - Мы вынуждены отказаться от вашего предложения, господин Ким. Передайте, пожалуйста, вашему боссу наши соболезнования, связанные с падением цен его акций, и намекните, что контрольный пакет мы готовы купить у владельца как только он будет не в состоянии держать его при себе. Спасибо большое, до свидания. Мужчина, успокоено и как-то благодарно выдохнув, посмотрел на стоящего за спиной Гана с восторгом, и поднялся, едва не опрокинув стул – аура Чжухона на него явно очень сильно давила, и ему было куда проще с ледяным спокойствием Сона. Он поклонился им, едва не стукнувшись головой об угол стола, и поворачиваясь, внезапно замер, в упор большими глазами глядя на большую шкуру белого тигра, висящую на стене. - Он умер сам, от старости, - почти мягко проговорил Чжухон, подняв задумчивый взгляд на стену и внезапно улыбнувшись. - А чья она? – то ли совсем потеряв мысли от волнения, то ли реально не поняв, невпопад поинтересовался мужчина, продолжая смотреть на растянутое белое мягкое полотно. - Шкура? Моя, - усмехнувшись, вдруг очень низко сказал Чжухон, и кивнул мужчине на дверь, - Прошу вас, покиньте мой кабинет как можно скорее, я не в состоянии больше выносить ваши нервические дрожания. Посол чужой семьи, даже не дослушав его слова, еще раз поклонился, и вышел как можно скорее из кабинета, оставляя Чжухона и Гана снова одних. Сон, по давнишней привычке, тут же примостился на подлокотнике, будто у него разболелись ноги столько стоять, а Чжухон откинулся в кресле, подставляя лицо под чужие ласковые пальцы, которые гладили его кожу вокруг глаз, мягко массажируя. - «Не трогать»? Серьезно, Ганхи, разве нельзя было придумать чего-то поинтереснее? Будто кто-то посмеет тронуть его. - Все равно, - ворчливо пробормотал Ган, продолжая массажировать чужое лицо и вдруг улыбнувшись, - должен же я как-то обозначить, что я не люблю, когда мое трогают? - Ах ты собственник, - тихо рассмеявшись, прошептал Чжухой, рукой сгребая Гана к себе на колени и мягко целуя, не открывая уставших глаз, - Я все равно никому, кроме тебя не нужен, солнце мое. - Ну а вдруг, - еще больше надувшись, проворчал Ган, удобно устраиваясь в чужих руках, будто они оба не были в костюмах и не были заняты важными рабочими делами, и вдруг недовольно и как-то капризно спросил, - Чжухони, ты не видел, куда пропал Перри? Я нигде его не могу найти! - Утконос?- тихо рассмеявшись, спросил Чжухон, и почувствовал, как от чужого кивка волосы защекотали ему шею, - Ты сам его во сне с постели скинул. Он где-то в спальне лежит, ты же вечно разбрасываешься игрушками, пока спишь. - Я не разбрасываюсь! Он сам уходит, ему ночью надо, - снова по-детски оправдываясь залепетал Ган. - Хорошо, как скажешь, солнышко. - Вот именно, как я скажу, так и будет. И даже ты, тигр, ничего с этим не поделаешь! – тыкая пальцем в чужую грудь и победно улыбаясь. - Конечно-конечно, малыш. - Не смей звать меня малышом, я старше тебя! *** Ганхи не только ощущал себя, но даже выглядел плохо – после нескольких бессонных ночей, бесконечного сведения счетов и работы на несколько часовых поясов, разрываясь, но стремясь, как и всегда, сделать все лучше всех, он был выжат чуть более, чем до дна. Устало смотря по сторонам, он старался не подавать виду, что в этот раз весь его рассеянный вид был вовсе не идеально собранным, а он действительно не смог заставить себя нормально собраться. Он поминутно передергивал плечами от холода – и кто вообще придумал проводить мирные подписания договоров в дырявых амбарах за городом? Почему нельзя было работать в теплом ресторане или еще где-нибудь, почему именно такое гротескное место? И почему такое холодное – у него ведь не было ни сил, ни времени одеться теплее, он буквально выскочил в том, в чем задремал за столом, прихватив с собой разве что извечную кожаную куртку. - Надеюсь, вам этого хватит, господин Ли, - таким же невмоготу пафосным, прямо как в фильмах, тоном проговорил очередной «экономический партнер» семьи Ли, и вскинув бровь, ожидал чего-то в том же духе от Чжухона. За спиной мужчины, одетого в теплейшее серое пальто (Ганхи начинал дрожать еще сильнее, видя его) стояло еще человек десять, пять из которых в свою очередь тоже были боссами довольно влиятельных семей. Чжухон ласково называл такие встречи «принятием дани от подданных», хотя по его лицу было видно, что это место ему тоже не очень нравится. Он удивительно спокойно, даже безразлично смотрел на мужчин, полукругом стоящих вокруг него, но все же чувствовалось в его движениях что-то нетерпеливое, нервное, и Ган, сколько не смотрел, не мог разгадать этого нетерпения, сколько бы не ломал голову. - Пожалуй, я позволю вам не кланяться, о мои дорогие подданные, - совсем срывая атмосферу пафоса(но все же оставаясь достаточно гротескным, будто в фильме), пропел Чжухон, отдавая чемодан в руки Хенвону, который только фыркнул, принимая его, и махнув остальным людям за спинами рукой, оповещая, что собрание окончено. Ребята Чжухона тут же ушли, и в ангаре, кроме мужчин остались только Чжухон да Ган, который просто не понял этих передвижений и почувствовал себя немного неловко от этого, но все же не теряя лица. - Опять ты ведешь себя как дурачина, - мягко, ласково почти, и что самое смущающе громко проговорил Чжухон, стягивая с себя свое дорогое теплое пальто и накидывая его на плечи Ганхи, поверх его куртки, - зима на улице, а ты в одной кожанке и рубашке, идиот. Несмотря на то, что он ругался, все его слова были ласковыми, будто он в какой-то степени даже хвалил Ганхи за такую самоотверженность. Ган устало кивнул и даже не отреагировал, когда Чжухон положил ему на плечи свои большие ладони, намереваясь вести его к машине. Не видел он так же и взгляда, который Чжухон кинул на ошарашенных таким тоном мужчин. Чжухон выглядел сдержанным и полностью уверенным в себе. Как зверь перед прыжком на добычу, заранее знающий, что та не сможет победить его ни при каких обстоятельствах. Его взгляд был надменный, полный силы и власти и только изогнутая бровь будто бы учтиво интересовалась: «Вы имеете что-то против?» Ган не видел ничего этого, но вдруг исчезнувшие с его спины взгляды почувствовал, хотя и краем сознания. Он позволил Чжухону и дальше обнимать его за плечи и вести к машине, позволял усаживать себя на заднее сидение и даже не ропща, когда Чжухон сам уложил его голову к себе на плечо. В его пальто было тепло и уютно - и это были всего две маленькие детали, за которые сегодня он мог простить младшему все на свете. Он благодарно прижался к чужому боку и почти тут же заснул, не замечая, как Чжухон принялся гладить его по волосам, шепотом нахваливая за выполненную им работу, как принялся тихо переговариваться о чем-то с ведущим машину Хенвоном. Он спал и не знал, что Чжухон уже обсуждает план нападения на одну семью, которая угрожала им довольно давно, а недавно даже вступила в открытую схватку с одним из них –Минхек, несмотря на свой сволочной характер и повсеместную любовь к лени, семью ни в коем случае не посрамил и не позволил оставить на себе и царапинки, но это стало последней каплей в и так маленьком объеме терпения Чжухона. Тот всегда, когда мог, конечно же, прислушивался к голосу разума, к Ганхи, который всегда твердо стоял на дипломатическом разрешении проблем, и пытался уменьшить не столько количество крови на руках своего семейства, сколько количество потерь, которое приносили все эти мафиозные междоусобицы. Но в чем-то Чжухон был принципиален. И в том, что эти ребята представляют реальную угрозу, он не сомневался так же, как и в том, что если их не раздавить сейчас, то спустя небольшое количество времени раздавят уже их. И Чжухон просто не мог себе позволить этого. Его клан был самым сильным, самым безопасным для его членов. И ради этого он готов был поступиться обещаниями, что не будет никого убивать. Но Ганхи спал и не знал ничего этого, он только чувствовал, как чужая рука гладит его волосы, вроде бы, и теплое пальто грело его со всех сторон. *** Чжухон был в радостной дикости. Так он называл ощущение, когда чужая кровь уже не была противна, когда касалась каплями кожи, и когда он уже едва различал, каким способом вырубал или убивал следующего противника. Пиджак, как и рубашка, были уже наверняка бесконечно испорченными, а то, что он вытирал свой добротный клинок о рукав того самого пиджака уже совсем не делало его чище. Чжухон довольно скалился, потому что все пошло по его плану, потому что противники нарвались на ближний бой, в котором ему и его парням никогда не было равных. Рядом, голыми руками, как игрушечных манекенов раскидывал людей Шону, за его спиной, прикрывая, мягко двигался Вонхо, с тем же клинком, что и Чжухона, его братом-близнецом. Тут и там появлялись всполохи ярко-розовой шевелюры – Кихен нападал молниеносно и точно, и так же быстро отступал, почти вальсируя между противниками и своими, Хенвон даже не сменил привычного скучающего выражения лица, и Чжухон мог поклясться, что видел, как тот в перерыве между отправлениями противников к "дальним берегам" посматривал на часы. Все шло по плану, точно выверено, идеально. Чжухон, как никто другой ясно видел чужое скорое падение и был готов победно взвыть, потому что все и правда было кристально ясно. - Ты думаешь, что я не найду туза в рукаве, а, Ли Чжухон? – мерзко-писклявый голос вражеского босса прорезал внезапную тишину, которая образовалась, стоило только на секунду бою затормозить. Чжухон почувствовал, как по спине покатилась одинокая капля холодного, как лед, пота, и вскинул голову, смотря вперед, точно на молодого парня, который с безумной улыбкой водил по шее замершего в его руках Ганхи ножом, осторожно, оставляя только маленькие, едва заметные порезы. Сон не дрожал, стоял ровной струной, но по его щекам бежали капли слез, ему было больно. Ему было страшно за него, Чжухона, он видел это в его искрящемся взгляде, слышал в его тихих вздохах в чужую ладонь, замечал дрожание воздуха, создаваемое его мелко трясущимися пальцами. И, несмотря на то, что Ган был как никогда близок к смерти, к самому краю обрыва, в нем не было ни капли страха за себя. Его взгляд перестал метаться, когда он увидел лицо Чжухона, все в кровавых каплях, его губы растянулись под чужой ладонью в мягкой, доверчивой улыбке – он полностью вверял себя в руки Чжухона, полностью верил ему, полностью был готов принять все, что может выпасть ему в ходе этой безумной игры в русскую рулетку. Он испытывал боль от этих мелких порезов и слезы от этого текли из его глаз, но почему-то, стоя вот так, лицом к лицу с Чжухоном, он совсем не боялся смерти, и, более того, даже не ощущал его дыхания. Он сделал всего одно движение – один взмах пальцем, и его будущий «убийца», тихо булькнув, упал на спину, не издав более не звука. Ган легко перехватил нож из в мгновение ослабевших пальцев и не дал тому сделать ему больше вреда, и все же не обернулся, только на дрожащих ногах, улыбаясь по-детски счастливо, совсем не испуганно, сделал пару шагов навстречу Чжухону и тут же попал в его теплые, нервные, почти злые, но ужасно уютные объятия. Чжухон ругал его – очень громко, очень зло ругал, сжимая его лицо в ладонях и прекрасно видя, что он его не слышит, он кричал и материл его, но Ганхи улыбался все так же по-детски счастливо, сияя лучистым взглядом, который говорил только об одном: «Я так рад, что ты в порядке. Я рад, что все в порядке, что я в порядке. Я люблю сейчас всех вокруг, потому что вы в порядке». И против этого взгляда все слова Чжухона были полнейшее ничто. И он молчал, смотря в чужое грязное перепачканное лицо, и остальные ребята стояли полукругом за их спинами, расслабленные, но готовые защищать их в случае опасности, и они тоже были счастливы, что Чжухон в порядке, и что Ган, маленькое сокровище их босса, тоже в порядке. И даже так, стоя посреди грязного заброшенного здания, в крови и поту, с уставшими и осушенными лицами они все были счастливы, потому что Гану ничто не навредило, потому что он был в безопасности, и потому что его уверенность в собственном тигре была настолько велика, что он не боялся смерти. И все было прекрасно, и солнце всходило снова на Востоке и радовало новым, совершенно новым чистым днем.