Рисунки на обоях

      Рен вышел из подъезда прямо в зиму. Сверкающее великолепие солнца, неба и снега ослепило его. Смешно щуря глаза, он наощупь, неуверенно двинулся вперёд, задумался на мгновение, остановился, чтобы достать сигарету. Вдохнул морозного воздуха больше, чем едкого дыма, и сквозь разбегающиеся смоляные струйки разглядел почти привыкшими к яркости глазами тёмный силуэт где-то на краю видимости. Поморщился. В его картинах моря никогда не было зимы. Не решаясь снова двинуться с места, Рен задумался о наводнивших комнату рисунках. Ему не нравилась их отрывочность, он хотел цельности, планомерной заполненности, похожей на книгу, написанную от начала и до конца на одном дыхании. Но то, что он видел, всякий раз было фрагментами пазла, настолько далёкими друг от друга, что их никак не получалось соединить. Он чувствовал, что в душе его чего-то не хватает и что не внутренняя дисгармония, знакомая его душе, причина этой необъединяемости.       Тёмный силуэт приблизился. Длинный кожаный плащ на фоне снежной безупречности выделялся нелепо или впечатляюще. Рен неторопливо вынул из уха наушник, потом второй, прервав на полуслове "Калевалу" Мары.       – Откуда ты знал, что мне именно сегодня понадобится сходить к банкомату?       – Понятия не имел. Просто мне сегодня нечем заняться. Торопишься?       – Не очень, как ты мог заметить. Давно тут?       – Пару часов гуляю. Мне нужно было кое-что обдумать, а ещё я хочу поговорить.       Они неторопливо направились по протоптанным тропам через сияющий двор, привычно переходя на одинаковый ритм шагов.       – Как твоё творчество?       – Ты же предлагал мне бросить. Считай, что я выполнил твоё пожелание.       Эрволь полупрезрительным взглядом смерил усталое лицо Рена. Рен наконец-то вспомнил, что надо бы выключить плеер, сунул его чуть неспокойным движением в карман куртки.       В кафе царил полумрак. Эрволь смотрелся здесь куда более к месту. Рен следил за изяществом его движений, когда он подносил ко рту зажжённую сигарету, и думал, что рисовал бы его, если бы хоть как-то мог связать его образ со своим акварельным морем и небом. Высокая официантка поставила перед ними две кружки с пивом и отработанным жестом сменила пепельницу.       – О чём ты хотел поговорить?       Эрволь жестом подозвал девушку и тихо попросил её о чём-то. Рен почувствовал лёгкое облегчение, когда минуту спустя оглушающие вопли чего-то танцевального, игравшего в заведении, стали чуть тише.       – Через неделю я уезжаю, надолго. Хотел тебя кое о чём попросить.       – Куда это тебе вздумалось уехать?       – Примерно на один из соседних континентов. Не мог отказаться от весьма выгодного предложения.       – А в чём суть просьбы?       – Помнишь Криса?       – Неа.       – Значит, познакомитесь заново. Мы были вместе последний год. Я бы хотел, чтобы ты присмотрел за ним.       Рена захлестнула волна бессильной ярости. Вот так легко. "Были вместе последний год". Судорожно-бесконечные восемь месяцев отчаяния и ещё половина того же срока. Медленными глотками Рен допил пиво, наблюдая, как обнажается стеклянное дно кружки. Ему нет никакого дела до того, с кем встречается Эрволь. Ей, может быть, тоже не было, они никогда не говорили об этом. Рену просто не приходило в голову, что рядом с её немеркнущим образом может в чужом восприятии неожиданно оказаться кто-то ещё.       – Думаешь подарить мне побольше обязанностей? Не очень хотелось бы вытирать кому-то сопли, текущие по поводу твоего внезапного отъезда. Почему бы тебе не взять его с собой?       – Мне кажется, Криса перспектива подобного путешествия не привлекает. Да и я могу быть временами слишком сильно занят, чтобы уделять ему время. А тебе будет полезно получить немного позитива. Лера, похоже, не справляется. Может, в её жизнерадостности слишком много правильности.       – Я отказываюсь от оказываемой мне чести, – пафосно сообщил Рен.       – Тебе просто не хочется выполнять какую бы то ни было просьбу, исходящую от меня, – Эрволь пожал плечами.       Рен встал, всем своим видом показывая, что собирается немедленно отсюда убраться.       – Я позвоню тебе, – спокойно сказал Эрволь.       – Удачной поездки, – процедил Рен, надел куртку и вышел.       Дома, отогрев руки, он взялся за кисть. Знакомое море не давалось ему сегодня. Волны бушевали, нарушая привычное спокойствие. Рен не позволял оформиться мыслям, не дававшим ему покоя. Он по-детски прятался от них, запирал их на грани сознания, нарочно путал слова и образы, переплетавшиеся в его голове. Он старался позволить живому, трепещущему воспоминанию о ней заполнить себя целиком, несмотря на пронзавшую его боль, но свет её мерк, как что-то далёкое, и чёрный силуэт Эрволя на фоне снега выступал вперёд, безжалостный, ухмыляющийся. У него-то было достаточно сил, чтобы справиться со страданием, или чтобы вовсе не ощущать его. Легко, наверное, существовать, когда всё кристально ясно и совсем не противоречиво. Когда один стимул легко заменить другим, и когда у течения жизни есть чёткий план. Рен, как много раз уже случалось, бессильно завидовал Эрволю, его уверенности и несгибаемости.       Ближе к закату солнце добралось до кухни. Там хлопотала Лера, и Рен подумал, что тут её полноправное царство, в котором всё происходит по недоступным его пониманию законам. Она не обращала внимания на его медитацию над остывающей чашкой кофе, а он смотрел прямо в краснеющий над горизонтом начинающийся закат. Он вспоминал, как в детстве видел блестящие от заката окна домов и как рассказывал об этом ей. Она не знала этого блеска, но Рен так и не собрался показать ей его. Теперь образы стирались. Рена мучило, что Эрволь сегодня разверз между ними ещё одну пропасть. Рен почти яростно ткнул переключатель приёмника, и по кухне разлились звуки тихой, многоинструментальной композиции Muse. В надрывных переливах голоса солиста Рену послышались нотки, созвучные тонам его души. Так и не допив кофе, он вернулся в комнату, отбросил начатые рисунки и принялся за новый, вставший с удивительной ясностью в его сознании отрывок картины. Впервые на ней было живое существо в движении – нервная белая птица.