* * *
— Я до сих пор и не понял, какого чёрта ты не покупаешь лекарства, — Крейг растягивается на пестрящем ковре, почти под твиковыми ногами, и читает какие-то потрёпанные журналы. — У тебя, может, фетиш на уколы? Иначе не объясню. — он вскидывает голову со сползающей шапкой, с издёвкой улыбаясь — Твик в ответ сдержанно смеётся. За закрытым окном шуршат оперившиеся осинки и клёны, такие нежно-нежно-зелёные, что хочется плеваться от слащавости, качаются неаккуратные кормушки и снуют осмелевшие кошки — Твик, скрючившись у стола, безынтересно водит взглядом по нелюбимому пейзажу и машинально черкает в тетради ломаные линии. Душно. — Слушай, — тишину вскрывает бархатный голос, и Крейг почти неслышно присаживается рядом. — Можно спросить? Насчёт аллергии. Твик поворачивается, хлопает-хлопает глазами, стряхивая сонливость, и слабо кивает; смотрит внимательно, наклонив голову, как нахохлившаяся пташка — такой же потешный и по-детски наивный. Крейг немного мнётся, обхватывает чужие бледные руки и подтягивает за них к себе, сталкиваясь коленями — говорит тихо, вдумчиво, чтобы, прости господи, случайно не обидеть: — Ты рассказывал, что ходил к врачу, ну, за консультацией, — на длинных пальцах роятся пластыри и красноватые царапины, — он ведь выписал тебе рецепт? Твик хочет соврать, но не может, и так же молчаливо соглашается. На него смотрят в упор болотистыми глазами, засучивая рукава выцветшей рубашки. — Так почему? — запястья совсем искалечены; местами они перебинтованы и испещрены ярче. От такого зрелища у обоих встаёт ком в горле. — Не знаю, — мальчик почти шепчет, жмурясь от шершавых прикосновений, — правда. Боже мой. Втайне Крейгу хочется закатить глаза: он слышит его «не знаю», «наверное» и «быть может» в сотый или тысячный раз, и это уже начинает раздражать, обидно сжимая сердце. Но подавать виду нельзя. Печально выдохнув, он наклоняется, долго целует затянувшиеся белесые полосы, спускается к кисти и проходится по каждой выпирающей костяшке, ни разу не подняв взгляда. — Дай мне рецепт, — мягкий голос не терпит возражений. — Прямо сейчас.* * *
К сумеркам становится невыносимо тихо, и Твик тревожно ходит вперёд-назад, глушась наушниками: он не согласился пойти в аптеку вместе, потому что, ну, аптека — это спиртовая вонь и неестественная белизна, почти саван, если ударяться пессимистично, от неё несёт отчаянной пустотой, которую он знает лучше, чем собственных родителей, и это, наверное, неправильно. Руки начинает потрясывать сильнее обычного, когда в ассоциациях всплывает предки; тошно. Вдох-выдох-вдох — всё хорошо, Крейг вот-вот вернётся с этим, как его, препаратом от аллергии, и он больше не будет чихать и чесаться, и они вместе, Твик и Крейг, пойдут на цветочный луг за город, и… В голове всё равно слёзно режет. Снующие птицы расплываются, агонизируя, в темнеющем майском небе, замолкают перешептывающиеся деревья, а Твик, испугавшаяся бедняга, камнем падает на скамейку и запускает пальцы в непослушную шевелюру, почти выдирая клочья; закусывает губу от колющей боли, часто-часто и сипло дышит через нос, лихорадясь, и невидяще смотрит в одну точку — издевающаяся весна всем своим весом валится на хребет. Май сипло дышит где-то за спиною. Мерзко-мерзко-мерзко: паникующий дурак так глубоко погружается в липкое отвращение, что не замечает, как ему на щёку опускается не по-сезонному тёплая рука, и он машинально, почти на инстинктах, о неё слепо трётся, прогоняя навязчивые кошмары. — Всё хорошо. — «Смутно». Твик отвечает бесшумно, одними губами, чтобы Крейг не взвинтился в очередной-раз-когда-ты-уже-перестанешь от его истеричных слов; несёт ментолом и дешёвыми чипсами, а ещё до жути хочется чихать — облегченно выдохнув, трусишка распахивает глаза. У Крейга всё-таки завораживающая улыбка, такая апрельская и тающая, когда он, ну, настолько заботливый — от смущения по позвоночнику хлещет разгорячённая сталь. — Выпей, — ему суют шуршащий блистер и банку чего-то газированного. — И пошли уже, без того задерживаемся. Глупый-глупый Твик долго осматривает мелкие таблетки, наклонив лохматую голову: это, конечно, совсем вряд ли отрава — Крейгу и не ударило губить своё солнце — но такими же его пичкали напополам с наркотической мерзостью и лошадиной дозой успокоительного лет в десять… Плечи дёргает — он поднимает тающий взгляд на Такера, немо спрашивая, мол, не забыл ли ты чего мне отдать, дружок, и тот, смеясь, ныряет в карман кофты за коробочкой с инструкцией: — Вечно тебе нужен этот чёртов состав, — Крейг прислоняется к виску губами и зарывается в нечесаные волосы. — Давай поскорее. Парень довольно фыркает, пытаясь отодвинуться от напористых нежностей, но это, разумеется, абсолютно не получается — всё равно что сдерживать бульдозер — и не найдя в побочных эффектах ничего смертельного, Твик закидывает в рот горсть таблеток и запивает их жадным глотком яблочной соды; взаправду пора выходить — холодает да смеркается. Он вкладывает ладонь в чужую, слабо посмеиваясь, качается еле уловимо и неимоверно удивительно улыбается, по-тревожному так, уймой своих веснушек — Крейг может вспомнить все восемьдесят восемь созвездий, споткнувшись на южнополушарных Килях и Треугольниках, но не в силах отыскать хоть одно на щеках возлюбленного. Смешно… Под короткими шагами плавится асфальт, оборачиваясь землёй, и за спинами остаётся город, исчезая в одури фермерских полей: Твик ведёт кистью по ломаным колосьям, до хруста сжимая молодые стебли — лихорадка отпускает поясницу, утихает бушующий в голове шторм, даже пальцы, бедные-измученные с белыми костяшками, разжимаются-расслабляются, и по исцарапанным ладоням проходится вечернее поветрие. Надвигается штиль. Когда они наконец, запыхавшись, добираются до цветочного луга, солнце уже садится, а Твик стаскивает треклятую маску к подбородку и падает на юную траву, утягивая за собой Крейга: на мили округ лишь шелестящие злаки и холодные звёзды.* * *
— По полярной звезде можно ориентироваться, — Крейг крепко держит чужую руку и обводит ею малый ковш, — если мысленно провести линии в четыре стороны, самая короткая — север. Они здесь уже несколько часов, и луна давным-давно мажет в пасмурном небе: Твик слушает о вселенной и планетах очень-очень внимательно, слегка подрагивая от холода, и пугливо хватается за чужое плечо, нервно озираясь в темноте — страшно-страшно. Но с Крейгом не так уж сильно. Когда он снова заходится о каких-то скоплениях и сверхновых, Твик зевает и переплетает пальцы сильнее, привставая и тяня Такера за собой; на рыжеватые щёки моросит скупой дождь. — Пошли-пошли, — говорит тихо-плавно и сонно, дёргая за мягкий рукав, — хлынет же. Крейг расплывается в улыбке, поднимается, потягивая затекшую спину, наклоняется близко-близко к своему солнцу, растрёпанному и пахнущему дурманящей твирью, и натягивает ему на лицо маску, мимолётно целуя в нос: — Тут недалеко автобусная остановка.* * *
Ливень монотонно стучит по жестяной крыше, почти медиативно — Твик, зевая, невзначай укладывается на родное плечо и цепляется перебитыми пальцами за кофту — мягко… Зарывается лицом в ткань, нагло и собственнически мнёт, прижимаясь, и по-забавному посапывает, как зверюшка шерстью в подсолнухи; Крейг зачарованно смотрит на него, запустив руку в пшеничные волосы лучшего на свете парня, и по рёбрам патокой растекается что-то до одури слащавое и нежное. Как же ему, чёрт возьми, с этим дураком свезло. Ночью май успокаивается, втягивает когти-корни и прикрывает глаза в красно солнышко, сворачивается в тугой комок из ласточкиных гнёзд да оборванных сиреней, а во сне дышит сладко-сладко сумеречной прохладой… Такая весна Твику по нраву — он просыпается от малейшего прикосновения ветра, трёт веснушчатую щёку, забавно дуясь, и дёргано оглядывается, не видя, разумеется, ничего нового, только розливы пшена с рожью до самого горизонта, линии высоковольтных проводов и, ох, неестественно синее пятно — разве сейчас полдень для таких красок? — Твик, — пятно дёргается, оборачиваясь, — автобус пришёл. И точно: он несколько секунд осматривает побитый корпус с эмблемой какой-то занюханной футбольной команды, трясёт головой, даже так окончательно не просыпаясь, и вдыхает носом прохладный майский воздух. Сколько сейчас — полтретьего? Ему до жути хочется спать. Ужасно странно. — Он же не будет тут вечно стоять, — Крейг, недовольно бурча, грубо хватает полудремлющего парня за руку и затаскивает в старый салон. — Знаешь, соня? — Отстань. Внутри всё искренне деревенски и кустарно: держась за чужое плечо, чтобы, господи прости, не свалиться на скрипящий и ходящий ходуном пол, Твик кое-как доковыливает до вспоротого кожаного кресла у окна, падает на него и прислоняется лбом к стеклу; холодно и влажно — оно тотчас запотевает. — Нарисуй звёздочку, — Крейг лениво водит носом по бледной шее, иногда горячо выдыхая. — Или созвездие. Я же тебе показывал. Твик недоуменно изгибает брови, поворачиваясь и вопросительно смотря на блаженствующего Крейга; звёздочку? Звучит чертовски мило. — Звёздочку, — Крейг подмигивает и снова ныряет в зелёную ткань. — Лучше Цефея, я его люблю. Посапывающий Твик не очень помнит, если честно, какое из десятков показанных ему созвездий — Цефей, потому что под чужой медово-бархатный голос гораздо приятнее засыпать, а сегодня для этого подворачиваются прекрасно подходящие случаи; протерев глаза, он выводит на окне плавные кривые, разминается, так сказать, и вспоминает, что Цефей, вообще-то, это такой косой домик… — Ну ты и медленный. Крейг запускает руки под одежду, рисуя на Твиковом боку такие же линии, и шепчет в ухо, мол, то, что ты рисуешь — не Цефей, а хрень собачья, и тебе бы лучше — для своего же блага — всё-таки вывести что-нибудь отдалённо похожее; закусив губу, чтобы не выдохнуть громче дозволенного, Твик прижимается всем телом к крепким пальцам и чертит колючую вершину. Чёртов Крейг Такер. На бледную кожу созвездия ложатся чудо как хорошо, будто и были для этого созданы, и живой холст, раз за разом рисуя небесные фигуры, довольно урчит и извивается, подставляясь то спиною, то лопатками, а иногда, на особо запутанных пируэтах, чуть-чуть сползает вниз и трётся о ногти выступающими рёбрами; это так головокружительно неуместно, что внутри бурлит восторг пополам с диким смущением. Это уже двадцатое созвездие; если Твик не ошибается — Козерог. Козерог чувствуется не так, как предыдущие рисунки — Крейг специально надавливает сильнее, оставляя красные ломаные, изучающе обводит изгибы и долго задерживается на одном месте — тогда Твик задыхается и часто-часто дышит через рот, облизывая засохшие губы — а затем припадает к оголённому плечу и горячо целует, обдавая дыханием тонкую кожу. Твою же мать. — Я-я закончил, — Твик говорит раз через удар сердца, сглатывая подступившую слюну; Крейг жадно вглядывается в его двухцветные глаза и видит талые февральские дольки где-то глубоко-глубоко внутри. — Что-то напоследок? — Разумеется, — он подсаживается ещё ближе, хотя уже некуда. — Ты до сих пор в этой идиотской маске. Твик жмурится, когда чужая рука прострачивает драконью шею где-то у него на талии. — Она не идиот… — прыская, сдавленно глотает окончание: свободной кистью Крейг обхватывает его подбородок и резко поворачивает к себе. — Идиотская. Твик редко когда замечает, что у его парня, между прочим, до безумия красивый взгляд, особенно, ну, в такой ситуации, и что у него лоб покрывается плотной испариной; он крепко обвивает его пояс и жмёт большими пальцами на позвоночник. Кажется, он даже слышит сдавленный стон. — Я люблю тебя, — Крейг обводит длинными пальцами чужое ухо, ласково надавливая на висок и поддевая непослушные прядки, проскальзывает кончиками под тоненький жгутик и срывает маску полностью, как какой-то хлам, как очередную выкуренную сигарету, наклоняется непозволительно близко — так, что Твик, краснея и выгибаясь, что-то сбивчиво лепечет — и целует самого-самого замечательного человека во всём Млечном Пути взасос. В голове взрываются праздничные фейерверки и истошно визжат петарды, за оконным стеклом проплывают ржаные поля, кривясь в подступающей городской духоте, а Твика, лихорадочно сминающего ткань на чужой спине, абсолютно не тянет чихать в пыльном ночном маршруте — он забывает медицинскую маску прямо там, на испещрённом кресле, и следующим числом яростно и жертвенно, точно ненавистный май, бросается в весенние объятья, не замечая, как в его следах расцветают июньские вьюнки.