Дыши

Июнь знал, что скоро умрет. Об этом ему сообщили еще весной — в его памяти четко отпечатались длинные больничные коридоры, резкий запах лекарств и скучные серые стены палаты, на которые он пялился целыми днями. А еще — сгорбленный пожилой врач с глубокими морщинами на грустном лице.  — Боюсь, прогнозы неутешительные. С такими приступами… — он тяжело вздохнул и поправил очки в тонкой металлической оправе. В его поникшем голосе звенело сожаление, от которого кожа Июня покрылась мурашками. Ему тяжело было представить, как чувствует себя старик в такие моменты; скольким еще людям он сообщил, что они скоро умрут? А ведь больные смотрят на него с немой надеждой на выздоровление; надеждой, которую он не смог оправдать как врач.  — У вас осталось примерно три месяца, — на выдохе произнес доктор, и Июнь крепко-крепко сжал больничное одеяло руками. — Это в лучшем случае, а в худшем… На лбу врача выступил пот, и он не договорил, доставая из кармана клетчатый носовой платок. Наблюдая за тем, как его руки пробирает тремор, Июнь вскинул голову вверх и лучезарно улыбнулся. Так широко, что старик опешил и немного отшатнулся от кровати больного.  — Так значит, меня выпишут? — все еще улыбаясь, спросил он. Доктор вытер пот платком, снял очки, и, обхватив обеими руками голову, кивнул. Ему довольно часто приходилось сообщать больным о том, что вылечить их не удалось — услышав это, пациенты впадали в истерику, плакали или просто цепенели от парализовавшего их тело шока. Но те несколько людей, которые в ответ на это улыбались… Были самыми несчастными.

***

 — Нет, мам, — Июнь хихикнул в телефонную трубку, — не стоит приезжать. Говорю же, я пошел на поправку, и именно поэтому меня выписали. Все хорошо, правда. Нет-нет, не стоит приезжать, ну мам, ты же и так устала… Лучше возьми себе выходной и хорошенько отдохни, у тебя такой измученный голос.  — Я приеду, как только смогу, — заверила его мама. — А пока, сынок, хорошо кушай и поправляйся. Наконец-то тебе стало лучше, я так переживала… Глаза Июня на секунду померкли, но потом он залился звонким смехом.  — Спасибо, мам. Ну что ж, тогда… до встречи. Он нажал на кнопку завершения вызова, и правая рука, в которой он держал телефон, безвольно свесилась вниз. За два месяца, проведенные за стенами больницы, Июнь привык лгать маме. Перед выпиской он взял с доктора обещание, что он не будет сообщать ей об ухудшении состояния ее сына, а после выписки он усердно уверял маму в том, что у него все хорошо. Он понимал, что делать это неправильно и из-за своей лжи он даже не увидит маму перед смертью, но… Он не хотел беспокоить ее еще больше. Если уж его лечащий врач, абсолютно чужой ему человек, плакал, сообщая ему о скорой смерти, то что было бы с его мамой, когда она узнала бы про то, что ее единственному сыну осталось жить всего несколько месяцев?.. Она сделала все, чтобы он жил. Покупала самые дорогостоящие препараты, отвезла его в частную клинику на стационарное лечение, а когда отложенные деньги закончились, бросила все и уехала на заработки заграницу, чтобы оплачивать ему стационар. Она работала не покладая рук, веря, что он обязательно выздоровеет. И пусть на душе у Июня было горько, каждый раз, звоня маме, он подавлял в себе порывы рассказать ей о всем и заставлял себя громко-громко смеяться. Июнь смеялся звонко и заливисто, но вот улыбался фальшиво. Пусть лучше все запомнят его фальшивую улыбку, чем настоящие слезы. Свежий летний ветерок взъерошил его волосы, и Июнь закашлялся. Когда он звонил маме, то всегда взбирался на холм, который располагался прямо над городом. Там было очень ветрено, но практически всегда безлюдно и очень красиво — с вершины холма раскрывалась потрясающая панорама пульсирующего жизнью города и бескрайнего голубого неба, по которому лениво расползались белоснежные облака. С тех пор, как он выписался из больницы, Июнь мог сидеть здесь часами, раскинувшись на мягкой молодой траве и наблюдая за смазанными силуэтами людей внизу. Так было и сегодня: после очередного телефонного разговора парень обессиленно плюхнулся наземь и запрокинул голову, позволяя себе утонуть в голубизне неба. А затем, сделав выдох, сопровожденный острой болью, достал из кармана порядком измятый лист бумаги — его прощальное письмо. «С самом детства я часто спрашивал себя: если бы я мог исправить одну из своих прошлых ошибок, что бы я исправил? Я бы не родился Я бы родился здоровым.»  — Какое ужасное начало прощального письма, — криво улыбнулся Июнь и зажмурил глаза от слепящего солнечного света. Ему осталось жить меньше месяца.

***

Июнь проснулся, когда уже вечерело. Голубизна неба сменилась фиолетовым закатом, город внизу замерцал пестрыми огоньками вывесок, а ветер нежно смахнул с его щек слезы.  — Пора возвращаться, — тихо шепнул сам себе, а затем, зевнув, потер глаза руками. Спуск был крутым, и сонный парнишка несколько раз едва не упал, потеряв равновесие. Но ближе к подножию холма ему все же пришлось окончательно проснуться: внизу, прямо на лестнице, сидела какая-то девушка, и, судорожно обнимая коробку из-под обуви, ревела во весь голос. Спустившись ниже, он понял, что в коробке лежит маленький серый котенок; наверное, она так убивалась из-за его смерти. Июнь никогда не держал дома животных, а поэтому не мог ей посочувствовать; но, как минимум, он мог ее немного утешить. В конце концов, когда он умрет, мама будет так же оплакивать его.  — Тсс, не плачь, — произнес он негромко, усаживаясь на ступеньку рядом с ней. Девушка удивленно всхлипнула и подняла на него глаза; и Июнь, улыбнувшись, легко потрепал ее по волосам.  — Все будет хорошо, — нежно сказал он. — Дыши. Мама всегда говорила ему это, когда Июнь плакал в детстве, и это было единственным словом, которое могло его успокоить. Он тотчас прекращал реветь, утирал слезы и дышал — пусть каждый выдох проходился по легким осколком острого стекла, он все еще мог дышать. И это его и успокаивало. Он даже не надеялся, что на эту девушку слово «дыши» подействует так же; ведь она, скорее всего, не страдает от тяжелой формы астмы. Тем не менее, это слово почему-то успокоило незнакомку — она еще несколько раз всхлипнула, вытерла слезы и сделала несколько глубоких вдохов.  — Этот котенок родился очень слабым, — пробормотала она чуть погодя, аккуратно поглаживая шерсть погибшего питомца. — Но я все же надеялась, что он выживет. Он должен был выжить… Июнь не знал, что сказать в этой ситуации. Смотря на бездыханное тело маленького котенка, он видел себя. Ведь он тоже родился слабым, и он тоже должен был выжить… Июнь не знал, что сказать, а поэтому молча обнял ее и вдохнул. Он все еще может дышать.

***

У Июня было необычное имя, золотые волосы и тепло-карие глаза, напоминающие ей горячий шоколад. С тех пор, как он помог ей пережить утрату любимого котенка, они виделись несколько раз в неделю на одном и том самом месте — на вершине холма. Там они лежали на траве, пока не стемнеет; иногда говорили о всем подряд, а иногда просто молчали. Июнь любил плести венки из одуванчиков и фотографировать облака. Еще у Июня была фантастическая улыбка, похожая на яркое летнее солнце, и хотя он улыбался ей каждый день, было непохоже на то, что он разделяет ее чувства. Он даже никогда не называл ее по имени, только «девочка с котом». А «девочка с котом» беспамятно в него влюбилась. В его необычное имя, золотые волосы, тепло-карие глаза и фантастическую улыбку. К концу месяца Июнь перестал приходить в условленное место. Она не знала ни его номера телефона, ни адреса, а поэтому каждый вечер терпеливо ждала его на вершине холма. Но парень не приходил; близился июль. ..Он пришел за три дня до конца июня. Сидел на лестнице, не поднимаясь на сам холм, и делал венок из одуванчиков. Его движения были какими-то смазанными, карие глаза отчего-то потухли, а дыхание было хриплым и рваным, словно он прилагал усилия, чтобы дышать.  — Июнь уже заканчивается, не так ли? — сказал он вместо приветствия, склонив голову, и солнце затанцевало в его волосах. Она на секунду замерла на месте, завороженная этим зрелищем.  — Почему ты не приходил, Июнь?  — Ты будешь плакать, когда июнь закончится? — спросил он, не ответив на ее вопрос.  — Нет, впереди же еще два месяца лета. Если ты беспокоился о том, что уже целый месяц лета позади, то следующие два будут еще веселее, я обе…  — Ну да, — перебил ее парень. — Еще два месяца лета. Мои два месяца уже закончились, — прибавил он после небольшой паузы. — Так иронично, что Июнь умирает в конце июня… Мама хотела выбрать мне оригинальное имя, а вон как вышло… Она не могла понять, что с ним не так. Казалось, что та неуловимая улыбка навсегда исчезла с его лица, а смешинки в голосе куда-то испарились. Куда подевался тот Июнь, которого она знала?  — Эй, — произнесла она, подходя ближе. — Июнь. Он неразборчиво прохрипел что-то в ответ, глотая слезы. С каждым днем дышать становилось все тяжелее и тяжелее, и вот сейчас, кажется, наступил апогей. Он уже не мог растягивать свое лицо в неестественно радостной улыбке, не мог хихикать в разговоре с девочкой с котом… Июнь заканчивался, и близился июль.  — Дыши, — на выдохе попросила она, крепко-крепко обнимая его. — Дыши, Июнь. Пожалуйста, дыши. ..И, как и когда-то в детстве, Июнь перестал плакать. Посмотрел, как закатное солнце утопает за горизонтом, полной грудью, насколько мог, вдохнул прохладного воздуха… ..И уже не смог выдохнуть. Приступ удушья был ужасающим, но недолгим; после того, как его агония стихла, дыхание Июня угасло навсегда. Ей показалось, что в этом году июль наступил слишком рано.

***

С тех пор прошло много лет; котенок, которого Июнь оставил в коробке на ступеньке позади себя, давно вырос, а сама лестница от старости покрылась ржавчиной. Впрочем, это не мешало ей взбираться по ней, как и в юности. Снимать каблуки у подножья, закатывать повыше неудобную офисную юбку-карандаш, и подниматься на холм. Она делала это только летом — в июне. В это время года там росли одуванчики и панорама города, по ее мнению, была красивее всего. И хотя ее первая любовь оказалась недолгой, июнь до сих пор улыбается ей ярким летним солнышком, плачет теплыми июньскими дождями, и… — Дыши, Июнь, — просит она, стоя на самой вершине холма, и июнь дышит ей в лицо легким ветерком.