Наседка

      — Да ты совсем уже?! — раздражённо восклицает Неа.       Линк понимает, что вот сейчас его точно выгонят. Вот сейчас у него точно нет даже формального повода оставаться рядом с Четырнадцатым. Сейчас он выглядит, да и является, обыкновенным идиотом, давать которому право попытки помощи будет ещё глупее. Сейчас Неа просто уйдёт, оставив его сидеть на этой холодной мостовой, а если у него хватит сил встать и пойти за ним, просто убьёт, как паршивую собаку, потому что так от него вообще никакой пользы, он ещё долго не будет даже минимально боеспособен.       Он лишь виновато опускает голову и ничего не отвечает.       — Курица недожаренная. — припечатывает он, и он совершенно прав. — Вставай.       Линк удивлён, в глубине души поднимается надежда и даёт даже силы выполнить приказ. Он бредёт за Неа, больной, усталый, растрёпанный и очень несчастный, болит подвёрнутая нога, он хромает и старается скрыть это непонятно, от кого, руки горят, и даже холодный ветер это не облегчает, а он мёрзнет, и пальто порвано, и шарф остался непонятно, где, и он точно знает, что завтра будет подать с температурой и станет ещё менее полезным и ещё более курицей…       Ещё ни один Ворон не обжигал руки собственными перьями.       Ему хочется плакать от боли и обиды, но он отвык ещё в детстве, да и какой в этом смысл, какой смысл в том, чтобы стать ещё жальче, ещё противнее, ещё слабее и ненужнее. И непонятно, что его больше отравляет — собственная беспомощность или собственная бесполезность Неа, или невозможность остаться с Неа.       Они доходят до гостиницы, поднимаются в номер, и промёрзший насквозь Говард сжимается в комочек не только от стыда, но и от внезапного тепла. А потом становится ещё хуже, стыд хоть и мешается с удивлением и даже шоком, но только растёт и подкрепляется смущением, как у маленькой влюблённой школьницы, ведь Неа, этот вечно высокомерный и кошмарно ехидный Неа сам сосредоточенно промывает его раны, бинтует его руки, и даже не ругается и не возмущается.       — Но… — растерянно шепчет краснеющий Линк, когда Неа помогает ему раздеться, едва заметно, но очень чувствительно проводя кончиками пальцев по телу, и почти что силой укладывает в кровать, но продолжить фразу не может, не знает, что сказать дальше.       — Говард, ты достал. — раздражённо замечает Неа. — Лежи уже и не дёргайся. И молчи, может, за умного сойдёшь.       Он молчит. Неа осматривает даже его ногу, находит, что ничего серьёзного, укрывает одеялом, пресекая своим видом даже попытку удивления и оставляя только повальное смущение, и спрашивает уж самое невероятное:       — Есть хочешь?       Линк слабо мотает головой — как, спрашивается, он будет есть, если он в руки даже взять ничего не сможет? А Неа наверняка ещё и не забудет поиздеваться, а если и забудет, то всё равно… стыдно так, что хочется умереть на месте, лучше бы выгнал, лучше бы бросил, ну честное же слово.       — Ладно, поверим. — говорит Неа, усмехаясь. — Спи.       Он уходит.       Линк вскоре засыпает и просыпается поздно утром, на улице и в комнате светло, за окном поют утренние птицы и шумит город, он встаёт, откашливается и понимает, что вчерашнее не прошло бесследно, идёт босыми ногами по холодному полу, немного шатаясь и пытаясь это скрыть, ищет одежду. Где-то рядом встаёт незамеченный ранее Неа, что-то зло бурчит, подходит и резко подхватывает его за талию неожиданно холодными руками, с обманчивой лёгкостью отрывает от пола, заставляя покраснеть, ввергая почти что в полный шок, несёт и укладывает на кровать.       — Кому вчера сказал лежать и не дёргаться? — раздражённо, но отчего-то тепло ругается он, накрывая мелко дрожащее тело одеялом.       Кладёт свою узкую холодную ладонь на меченный лоб, тихо ругается и замечает:       — Похоже, нам придётся остаться в этом городе ещё на несколько дней.       — З-зач-чем?.. — еле спрашивает даже немного испуганный происходящим Линк.       — Пока не выздоровеешь.       — Нет, я…       — Ты действительно хочешь узнать, зачем я это делаю?       Линк молчит. Ему кажется, что от этих слов веет угрозой, но он не может объяснить, почему ему так кажется.       Неа куда-то уходит и возвращается с пакетом свежих сладких пончиков, на столе закипает старенький маленький чайник. И когда он успел сбегать в пекарню?.. А, главное, зачем. Зачем — вообще главный вопрос происходящего, но ответ на него получать отчего-то страшно, а ещё стыдно, а ещё… Неа достаёт ароматный пончик и подносит к его губам, и говорит:       — Ешь.       Линк кусает, не видя другого выхода, и так съедает весь с рук улыбающегося Неа, этого вечно высокомерного и насмешливого, этого вечно закрытого и холодного. После первого пончика Неа кладёт пакет ему на колени, отходит и возвращается с кружкой горячего чая и с банкой золотистого мёда и с ложкой. Ставит кружку, открывает банку, берёт ложку, набирает мёд. Осторожно скармливает, вытирает его губы платочком, даёт запить. Чай сладкий, как Линк и любит.       Перед вторым пончиком он всё же говорит:       — Я хочу это знать. Если можно.       Неа улыбается.