Мы не будем друзьями

      Караулил меня, ждал, высматривал, затаившись в засаде, знал, где я, выбирал удобный момент, нервничал, бесился, высказал мне вроде мало, но вместе с тем так много — и столько эмоций сейчас, что я даже не пытаюсь это анализировать. Равнодушный вид Илая в течение этих двух недель — маска, прикрытие, заслон, чтобы спрятаться, притаиться, чтобы никто не догадался о том, что его тревожит и волнует.       А тревожит и волнует нас по факту одно и то же. Как это так получилось, что между нами возникло это тревожное влечение, и что делать с ним, я не знаю. Фролов знает, что можно делать, но подпускать меня к себе он не собирается по своим, каким-то ему одному понятным причинам.       Чего же я хочу на самом деле от него?       Вот тут, действительно, встаёт эта проблема, которую он только что озвучил. Готов ли я при всём честном народе выйти на лобное место и заявить, что вот он я, Егор Ветров, прошу исключить меня из рядов гетеросексуалов навсегда, без права возвращения, и примыкаю к отряду отступников с ярко-разноцветным знаменем? Готов ли я к этому? А по-другому, я так понимаю, Илья не хочет, а по-другому я ему не нужен.       До этого в моих фантазиях всё было просто и понятно. Да, он был прав, я всё так именно себе и представлял, тайно, без излишней огласки, чтобы никто и не заподозрил меня даже в намёке на такую возможность.       Но теперь, после того, как Илай озвучил мои сокровенные мысли, всё предстало совсем в другом цвете.       Признаться всем? Как будто это так легко.       Это примерно так же, как если бы ты вдруг сдуру влюбился в шлюху, которую переебал весь город, а ты такой счастливый в своей любви бежишь по этому городу и всем рассказываешь, как сильно ты её любишь. А тебе каждый первый говорит: «Ты что, чувак, да я же её и в хвост, и в гриву, да не один, а с товарищами».       Ну, в общем, как-то так. И хотя Илай, несмотря на свою репутацию, не та шлюха, которую драл весь город, да и вообще, кто может похвастаться, что драл его — нет таких, только слухи, только догадки, но тем не менее, ситуация очень похожая.       Я уже представляю удивлённые глаза Мальцева, но Паха-то поймёт, Паха со мной и в огонь, и в воду, как и я с ним, но шуму будет так много, и не факт, что я не погибну в этой войне.       Готов ли я пойти против мнения общества, готов ли к ежедневному сражению, что я имею право на своё мнение и свой выбор, что я не боюсь осуждения толпы — я не знаю.       Я хочу его, но я не хочу стать изгоем — как мне выбраться из этого болота?       Я захожу домой, впереди выходные — родители уехали на два дня к заболевшей бабушке в другой город, так что я сам с собой и своими мыслями совершенно один, и никто меня не потревожит в моей личной психиатрической больнице. Усыпите меня, блядь — собачка безнадёжна.       Иду на кухню, роюсь в холодильнике, включаю чайник, опускаюсь на стул и просто тупо сижу — в голове ни одной мысли.       Телефон на столе подаёт признаки жизни — на дисплее незнакомый номер.       — Да?       — Ты где? — раздражённый голос Илая приводит меня в состояние крайнего изумления.       — Дома. Откуда у тебя мой номер?       — Неважно. Ты один?       — Один.       — Адрес дай.       Я машинально диктую ему свой адрес, он тут же отключается. Судя по нервозности в голосе Фролова, наш разговор в сквере его не устроил, он, видимо, не всё сказал, что хотел, а ждать до понедельника у него выдержки не хватает — хочет добить меня прямо здесь и сейчас.       Через двадцать минут я открываю входную дверь, Илай в том же прикиде, что был пару часов назад, видно, до дома он так и не добрался, с какой-то непонятной мне решимостью на лице, уверенно заходит в мою квартиру, смотрит на меня:       — Родителей сколько не будет?       — Вернутся в воскресенье вечером.       — Отлично.       Он разувается, точно угадав направление в мою комнату, идёт туда, я за ним, не понимая, что он задумал. Зайдя, он поворачивается так резко, что я почти утыкаюсь в него. Он на секунду подаётся ко мне, но тут же решительно отступает на шаг назад.       — Значит, ты хочешь меня? — прямо с места в карьер спрашивает он.       Я киваю. Илай кривит губы и задаёт ещё один вопрос:       — А как хочешь?       Я пожимаю плечами, я не знаю как, я вообще ничего не знаю, единственное, в чём я уверен, что не хочу, чтобы он ушёл сейчас, хочу чувствовать его запах, его прикосновения, хочу ощущать его рядом с собой.       — Фантазии, значит, — Илья смотрит на меня с очень странным выражением лица, таким странным, что мне становится не по себе. — А я не хочу, чтобы ты фантазировал, я хочу, чтобы ты понял, как это на самом деле может быть. И это не так, как показывают в сопливом дерьме про счастливых геев. Раздевайся, — внезапно приказывает он.       — Что? — мне кажется, что я ослышался.       — Раздевайся, я сказал. Долго мне ждать?       Вот тут мне становится страшно. Реальность ведь и в самом деле далека от мира иллюзий, там все моменты сглажены, все острые углы отшлифованы… а тут тебя охватывает такое всепроникающее чувство стыда, что стыдно даже перед самим собой.       — Ну что? — голос Ильи становится откровенно издевательским. — На этом и остановимся? Тема закрыта, я так понимаю?       Я упрямо поджимаю губы. Хорошо, ты так хочешь?       Засовываю всю охватившую меня неловкость куда подальше, стягиваю с себя футболку, бросаю её тут же на пол, тянусь к джинсам, пара секунд — и они присоединяются к футболке. Стою перед ним в одних трусах, а он, приподняв одну бровь, хмыкает и кивает вниз:       — Дальше, детка, не останавливайся.       Дальше, так дальше, как скажешь. Стараясь вообще не думать о том, что я сейчас делаю, выполняю его приказ. Он медленно рассматривает моё тело, скользя взглядом сверху вниз. Я ёжусь под ощупывающими прикосновениями его синих глаз, чувствую подкатывающее возбуждение. Он снова хмыкает:       — На колени встань.       Тут уже реально приходится преодолевать внутреннее сопротивление, но я всё же опускаюсь на колени.       Он подходит ко мне и опускает руку на мою голову, не торопясь гладит колючий ёжик на макушке и вздыхает:       — Не люблю такие короткие волосы.       Цепляет пальцами меня за подбородок и заставляет поднять на него голову:       — Расстегни, — показывает глазами вниз, я расстегиваю ему ремень на джинсах внезапно ставшими непослушными пальцами, тяну вниз молнию, останавливаюсь в нерешительности:       — Снимай.       Тяну вниз джинсы вместе с какими-то совсем непотребными плавками, которые я даже разглядеть не успеваю, но фантазия срабатывает быстро и дорисовывает неувиденное.       Стараюсь не смотреть на то, что находится так рядом, что игнорировать это невозможно трудно.       — Посмотри на меня.       Я поднимаю глаза, он смотрит на меня без издёвки, в глазах плещется уже не просто синева, а глубокое тёмно-синее море:       — А сейчас ты откроешь рот и отсосёшь мне так, чтобы я видел, что тебе это тоже нравится.       Я тяжело дышу, всё это и стыдно, и до безумия неловко, хочется удавиться от нереальности этой ситуации, но вместе с тем меня охватывает совершенно нелогичное возбуждение, и это становится так очевидно заметно, что Илай удовлетворённо замечает:       — Да, ты всё правильно понял, тебе уже это нравится. Ну, давай, девочка моя, тебе просто надо открыть рот, всё остальное я сам сделаю.       Я дёргаюсь от этой умышленной, специально сказанной Ильей фразой, которой он, наверняка, хотел задеть меня. В горле у меня сухо, как после недельного запоя, от волнения губы тоже пересыхают, я облизываю их, а Фролов, воспользовавшись моментом, касается моего, уже мокрого, рта головкой своего возбуждённого члена.       И тут меня накрывает, потому что я покорно расслабляю рот, и горячий и твёрдый член медленно, очень медленно скользит по моему языку всё глубже и глубже, пока, наконец, не утыкается мне в горло. Я давлюсь, кашляю, на глаза наворачиваются слёзы, а Илай уже делает второй заход, придерживая мой затылок двумя руками.       — Расслабься, я постараюсь не делать тебе слишком больно. Оближи его, — командует он сверху. — Пососи головку, вот так, ещё нежнее. Посмотри мне в глаза.       И вот я, с членом во рту, поднимаю глаза вверх, мысленно представляя, как это выглядит со стороны — грязнейшая в своём разврате картинка.       — Смотри на меня, — глухо говорит Илья, медленно отстраняясь от меня, так, что моих губ касается только головка, и снова входя на всю длину до самого горла:       — Хорошая девочка, старательней соси, дыши глубже.       У меня слюна течёт уже по подбородку, слёзы катятся из покрасневших глаз, ломит челюсть, саднят совсем непривычные к такому обращению губы. Илай начинает ускоряться, крепко зафиксировав мою голову в своих ладонях:       — Положи руку на свой член, — внезапно хриплым голосом приказывает он. — Поласкай себя, так проще.       Я подчиняюсь, действительно, возбуждение, нарастающее во мне, требует выхода, внизу становится так же хорошо под моей сжавшейся на члене рукой, как дискомфортно мне сейчас вверху. Кажется, что губы трескаются от того напряжения, в котором сейчас находятся, уголки рта болят, а Илья уже просто долбит мой рот со скоростью отбойного молотка, всё так же не отрывая от меня взгляда:       — Смотри на меня.       Его член напрягается у меня на языке, и он с громким стоном дёргается так сильно, как в эпилептическом припадке, а я чувствую, что мой рот наполняется тем, что я даже в самых смелых своих фантазиях и представить не мог.       — Глотай, детка, ну же, — Илай держит руку на моём горле, оно сжимается, и я всё же давлюсь, снова кашляю, сперма вперемешку со слюной течёт по подбородку, смешиваясь с моими слезами.       Я пытаюсь отдышаться, но он снова приказывает:       — Додрочи себя, я хочу посмотреть.       Я в полнейшей прострации откидываюсь на одной руке назад, другой сжимаю свой уже на пределе эякуляции член, пара рывков — и меня накрывает такой мощный оргазм, что комната вокруг меня кружится, а я, как на детской карусели, стремительно несусь навстречу безумию.       Я обессиленно опускаюсь на пол, а Илай подходит ко мне, застёгивая свои джинсы, опускается рядом, целует меня в лоб и говорит:       — Вот это была сейчас реальность, детка. Подумай об этом.       Поднимается на ноги:       — Не провожай меня, дверь я за собой захлопну.