Мы не будем друзьями

      Пашка молчит, сидит рядом со мной и смотрит на свои руки. Потом резко поднимается и идёт к входной двери.       Ну, вот и всё, прощай, друг Мальцев. Я даже обижаться на тебя не буду, о какой дружбе может идти речь, если твой друг так гнусно спидорасился. Не слышу, как закрылась входная дверь, и понимаю, что Пашка не захлопнул её, а просто прикрыл, но вставать сейчас нет никаких сил, мне плевать, потом, позже, я встану — что может произойти за это время.       Закрываю глаза — я даже не знаю, чего больше мне хочется, плакать или смеяться — первый признак приближающейся истерики. И всё же обидно, что Мальцев, даже не раздумывая, вот так взял и перечеркнул нашу дружбу. Столько лет плечо к плечу против всех неприятностей, и ведь чего только не было, и никогда не было такого, чтобы один из нас испугался и сделал вид, что его не касаются чужие проблемы.       Блядь, вся жизнь покатилась по одному месту.       — Ты живой тут ещё? — преувеличенно бодрый голос и стук по столу возвращают меня в мою квартиру.       Я открываю глаза: Паха выкладывает из пакета две бутылки водки и оглядывается в поисках стаканов.       — Закусить найдётся чем?       — В холодильнике посмотри, — я пожимаю плечами и гляжу на Пашку как на ещё одно чудо света.       — Что ты меня разглядываешь, как в первый раз увидел? — Мальцев роется в холодильнике. — Так, это фигня, есть колбаса, сыр, ну можно, если припрёт… О, — радостно восклицает он, — есть груши. Будем бухать по-интеллигентному. Вечер перестаёт быть томным.       — Я думал, ты совсем ушёл, — у меня слёзы подкатывают к горлу, вот же сука, становлюсь сентиментальным, как баба, а ведь только раз отсосал.       Чудесное превращение мужика в сопливую героиню не менее сопливых романов.       Пашка смотрит на меня как на умалишённого:       — В смысле ушёл? Куда ушёл? — тут его осеняет. — А-а-а, ты думал, что я теперь застремаюсь с тобой дружить? Вот ты еблан. Да мне посрать, с кем ты там трахаться хочешь, хоть с орангутангом в зоопарке. Мне, конечно, жутко не по себе сейчас, но если ты думал, что я тупо побегу искать себе новых друзей, то ты нифига меня не знаешь, Егора. А вот набухаться надо, потому что моя нервная система сейчас очень жёстко пострадала.       Я хмыкаю — знал бы ты, Паха, как пострадала сегодня моя нервная система. На душе становится легче, а Мальцев снова сидит рядом со мной на полу с двумя стаканами и бутылкой водки, рядом пакет с грушами, а мы — два интеллигентных бомжа — проводим детальный анализ моей никчёмной жизни.       — И что? Что у тебя с ним? — Пашка пытливо смотрит на меня, пытаясь скрыть смущение от своего нахального вопроса.       — У меня с ним хуйня какая-то, — снова не глядя на друга, отвечаю я.       — Рассказывай, — хмурится Мальцев, наполняет стаканы и, не дожидаясь меня, залпом выпивает свой.       — Прямо всё рассказывать? — усмехаясь, уточняю я.       — А что, дофига всего накопилось? — Пашка такой серьёзный сейчас, будто он доктор, а у него на приёме тяжелобольной, практически умирающий пациент.       — Дофига, не дофига, а я не уверен, что тебе надо это знать, — скептически отвечаю я.       — Вот и проверим, стоило мне это знать или нет, — твёрдо отвечает Паха и повторяет: — Рассказывай.       Я поджимаю губы и говорю: про случай в кинотеатре, с которого всё началось, про эти чёртовы киносъёмки, где всё стало закручиваться ещё туже, про поцелуй и приватный сеанс в ночном клубе, где я вконец потерял голову, и, наконец, про сегодняшний день, когда я сбрендил настолько, что позволил опустить себя добровольно и с удовольствием.       По мере моего рассказа глаза Мальцева постепенно превращаются из просто охреневших в глаза «а-ля волк какает», он сидит, не отрываясь глядя в одну точку в противоположной стене.       Потом в одном рывке поднимается с пола, шатаясь, идёт к своему рюкзаку, роется в нём и выуживает на свет божий мятую пачку сигарет. Прикуривает одну, я смотрю на него, а у него руки трясутся. Пашка отходит к окну, затягивается, поперхнувшись, долго и надрывно кашляет, потом поворачивается ко мне и выдаёт:       — Я ему рожу набью.       Тут уже моя очередь изумлённо пялиться на Мальцева, как на невиданного зверя.       Пашка Мальцев, которого разозлить по-настоящему — это как напрячься надо, который так не любит конфликты, что старается любую неловкость обратить в шутку, вот этот Пашка Мальцев сейчас смотрит на меня, а у него щёки краснеют от злости, а из глаз вот-вот полыхнёт пламенем.       — Он что себе, сука, возомнил. Царь горы, мать его, — Паха глухо матерится сквозь зубы и снова берётся за бутылку.       Я молча наблюдаю за его телодвижениями и жду дальнейшего развития этого невиданного шоу.       — Ты зачем ему это позволил?       Я обхватываю руками голову и устало смотрю на друга:       — Я не знаю, на меня какое-то затмение нашло. Как под гипнозом, я сам себе не хозяин был.       — Пиздец, — констатирует Мальцев. — А люди ещё удивлялись, как это Михей, такой гомофоб, что ебать, вдруг сам просил Фролова дать ему за щеку. Блядь. Я хуею с этого цирка. Нет, я всё-таки набью ему рожу. Во-первых, ты не Михей, чтобы с тобой вот так, а во-вторых, он не королева Англии.       — Ты думаешь, я уже так низко упал, что нуждаюсь в защите? — усмехаюсь я.       — Ты дурак, ты сам ему слова против теперь не скажешь. А если он попробует что-нибудь вякнуть в универе, я ему вот этими руками, — Мальцев на всякий случай показывает мне свои руки, а то вдруг я не пойму, что он имеет в виду, — язык вырву, и мне похер, как он потом своим ядом будет плеваться.       Пашка замолкает на минуту, думает о чём-то, а потом как через силу говорит:       — Хотя, если честно, я не могу тебя в такой роли представить. Как это он — и в активе, он же девчонка. А ты…       — Что я? — мне даже смешно становится от такой детской сейчас обиды Мальцева за моё поруганное достоинство.       — Ну, ты, это ведь ты. Сильный, надёжный, с тобой не страшно, ты всегда руку подашь. Да и вообще.       Я смеюсь, тугая пружина в груди, наконец, разжимается, я вдыхаю полной грудью и спрашиваю Пашку:       — Ты мне, никак, сейчас предложение делаешь?       — Пошёл ты… — Паха тоже ржёт и ещё раз напоминает. — А рожу я ему всё-таки…       — Да понял я, понял, — фыркаю я, поднимая стакан. — Ты просто мой герой, Мальцев.       На протяжении двух дней мы с Пашкой находимся в глубоком запое, поэтому утром понедельника в универ мы практически приползаем, и видок у нас соответствующий.       У входа мы встречаемся с Викой, она смотрит на нас, как на восставших из ада мертвецов, и спрашивает:       — Мальчики, вы с какого сеновала?       Я обнимаю её за плечи и шепчу в ухо:       — Приходи в следующий раз к нам, мы тебе покажем.       Вика смеётся, морщит нос, позволяя себя обнимать. Мы пробираемся сквозь толпу на первом этаже, я не отпускаю Вику, прижимаю её к себе — она сейчас мой маленький островок в бушующем море сомнений, и мне так тепло с ней, что хочется продлить это ощущение ещё немного.       Внезапно Вика чуть ли не падает в мои объятия, кто-то из проходящих мимо нас сильно толкает её в плечо и, не оборачиваясь, идёт дальше.       — Полегче нельзя? — я поворачиваюсь ему вслед, и воздух застревает у меня в горле.       Гордо выпрямив спину, по коридору, удаляясь от нас, идёт Фролов, возле самой лестницы он всё же поворачивается к нам, смотрит на меня с выражением высокомерного превосходства и с удовольствием показывает мне средний палец.       Сегодня у нас нет совместных занятий с другими группами, поэтому день проходит в обычном режиме, опасность меня подстерегает только в коридорах, но со мной рядом Мальцев и Вика, поэтому Фролова я даже не наблюдаю в пределах видимости.       Последняя пара заканчивается, Паха тут же срывается к операторам, они ему обещали показать какую-то фишку насчёт монтажа, а Вика, помахав мне рукой, в библиотеку. Я собираю свои вещи, аудитория почти пуста, а спешить мне некуда, можно вообще посидеть тут, полистать учебники и дождаться Мальцева, так что я особо не тороплюсь.       Собрав тетради в рюкзак, я поднимаю глаза, в самых дверях стоит Илья, хмурится, поправляет свои распущенные по плечам волосы, и медленно идёт по направлению ко мне.       — Ты что, опять спелся с Андреевой? — спрашивает он, презрительно щурясь на меня.       — Тебя это как колышет? — вяло огрызаюсь я, встаю и хочу пройти мимо него.       — Постой, — он кладёт мне руку на плечо и виновато заглядывает в лицо. — Больно? — касается пальцами трещинки в уголке рта и легко проводит самыми кончиками по моим губам. — Прости? Я не хотел, чтобы больно.       Я на мгновение замираю под его пальцами, потом скидываю руку со своего плеча и отрывисто бросаю:       — Нахер иди, — быстро спускаюсь по лестнице амфитеатра и выхожу из аудитории.