В темноте.

Ваня пытается жить. Серьёзно, он уже знает каждую скрипящую ступеньку в доме, знает на какой комод не стоит облокачиваться, потому что там стоит одна из ужасных маминых ваз, знает где нужно повернуть, чтобы добраться до комнаты. Он не знает как сделать это на улице. Он выходит во двор каждое утро и теряется. Спотыкается, падает, поднимается и снова, снова, снова по кругу. Он не знает где вход, не запоминает расположение колючих кустарников и клумб, ищет беседку в абсолютно противоположной стороне. Ваня пытается жить, но это плохо у него получается, и он весь в синяках и царапинах. Любой, кто заговаривает с ним, наверное, считает его слабоумным, а не слепым, серьёзно. Он не кисельная барышня, чтобы его хватали под руку и водили по дому, но он не отказался бы от помощи, если бы вышел на улицу. Но, всё-равно, нужно знать границы, а терзать его руки — верх некультурщины, поэтому он часто огрызается и идет без поддержки, назло родным и себе, задевая людей, столбы и едва не попадая под машины. Даня пытается жить тоже. Ходит за Ваней по пятам, контролирует его перемещение и глушит порывы помочь, поддержать, достать звезду с неба. Это так сложно, вы бы знали. Ваня старается не замечать Даню. Не потому что он не видит, а потому что он его слышит. Так отчетливо, как кошки в темноте слышат скребущую подполом мышь. Это угнетает. Даня никогда не лезет помогать, он просто стоит за спиной, когда Ваня падает или задевает что-то. Даня наблюдает и ждёт хоть чего-то, какого-нибудь знака, слова, но Ваня упёртый и гордый, Ваня молчит, когда больно, когда обидно. Молчит, а внутри орёт так, что всё взрывается. Даня пытается жить тоже, но это плохо получается и у него, и он на взводе каждую чёртову минуту и может взорваться прямо сейчас, потому что Ваня кричит на него так, будто он виноват в его слепоте, будто он, а не Ванины идиотские друзья толкнули его на бордюр, будто он оставил его лежать там, на холодном асфальте, а не эти мудаки. Будто Даня виноват в его слабости. Но Даня сдерживается. Он громко хлопает дверью и тут же оседает перед ней. Дышит, дышит, дышит, чтобы не задохнуться от внезапной обиды, которая накатывает и накатывает. Ване сложно, он понимает, Ване больно, это он понимает тоже. Ваня ненавидит и презирает жалость к себе. Даня поднимается и отходит к окну, думая извиниться, сказать, что и это тоже понял, но в комнате что-то разбивается и он даже не думает в тот момент. Ване плохо и пусто. Ване больно, потому что прогнал человека, который был рядом и ничего не требовал. Ване очень хочется перестать бороться. Глаза знакомо покалывает и это единственное, на что они способны. Ване хочется, чтобы их не было никогда, чтобы он никогда не знал, что такое «видеть». Ему хочется от них избавиться и эта идея заполняет его всего, воодушевляет и Ване кажется, что он сошёл с ума. А может и не кажется. Он знает, что стакан стоит на краю стола и ему ничего не стоит его оттуда смахнуть. И этот чёртов стакан летит на пол и разбивается вдребезги, как мечты Вани. Символично. Ваня смеётся через тяжелые всхлипы и шарит рукой по полу, натыкаясь на мелкие осколки и загоняя их под кожу, всё глубже и глубже. Он интуитивно тянется влево и натыкается на тонкий продолговатый осколок и ухмыляется. Ваня подносит его к лицу и протыкает кожу у века, медленно тянет к глазу, но дверь распахивается и с силой бьётся о стену. Даня на секунду застывает и передёргивает плечами, видя как из небольшой, но глубокой рваной раны, которая скоро дотянется до глаза, хлещет кровь, стекая по бледным впалым щекам. Дане надоело ждать чего-нибудь: знака, слова. Он просто не может смотреть на это, не может отпустить Ваню. Но отпускает себя. Даня осторожно, но цепко хватает стекло и тянет на себя, заставляя Ваню заскулить и поддаться ему. Стекло летит куда-то на пол, а Даня поднимает Ваню с колен и пихает на ковер, рядом с кроватью, подальше от осколков. Ваня сидит тихо, пытается стереть кровь с лица, но лишь размазывает её ещё больше. — Остановись, — тихо просит Даня, он не знает, говорит ли о чём-то конкретном или произносит это от бессилия, но это первые его слова с момента потери Ваней зрения. Ваня застывает и просит повторить, ещё и ещё. Много-много раз. Что угодно, главное услышать. Он и забыл какой у Дани голос. Ваня знает как звучат его шаги, тихие вздохи, даже знает глухой, с придыханием, звук, когда Даня закатывает свои глаза. Его голос звучал у него в голове, но всё больше искажался со временем. Даня шепчет. Тихо-тихо, прижимая Ваню к себе и пачкая рубашку в крови. Ваня хватается за него как за маяк в темноте. Тянется всё ближе, но ближе больше некуда. Он опускает голову Дане на плечо и хрипит что-то о том, что Даня зря его остановил, зря заставил бросить стекло, ведь глаза ему больше не нужны, они не видят, но не отстраняется. Даня чувствует истерику. Чувствует, когда руки Вани сжимаются сильнее, его плечи каменеют и его охватывает дрожь. Ваня тянется к лицу Дани и проводит руками по нему несколько раз и, вдруг, заглядывает своими бездонными слепыми глазами в его, Дани, глаза. — Не бросай меня, — и его смешок тонет в всхлипах. Даня и не собирался. — Нам нужна аптечка, — Даня проводит по Ваниным спутанным волосам и улыбается. — Нет, — Ваня мотает головой и тянется к Даниному лицу. За секунду до прикосновения, он проводит тонкими, измазанными в крови, пальцами по губам Дани и его дыхание внезапно успокаивается.