Бешеный Фрэнк (переписанный)

...wake me up When September Ends..... Сколько лет этой песне? Кажется, она существовала задолго до меня, просто однажды я вдруг нашел ее. Казалось, что прямо сейчас эту песню поет сам мир вокруг меня. Окно было приоткрыто, словно пасть, оно вдыхало осенний воздух в комнату, это неуловимое дыхание сентября пропитывало все, что здесь находилось – от стен и мебели до клочков пыли где-то в углах. Все вокруг меня дышало запахом сырости и опавших листьев. Я сам был частью этого. Я един со всем этим. -Эй, Фрэнк? Просыпайся, – сказал мне Джерард. Он уже не одну минуту стоял здесь, с магнитофоном в руках, заполняя комнату музыкой, делая это осеннее утро еще атмосфернее. Я промолчал и повернулся на другой бок, надеясь, что он даст мне полежать еще хотя бы минут десять… а лучше двадцать. И будет очень здорово, если он оставит магнитофон где-нибудь недалеко. - Хватит валяться, вставай! – он толкнул меня в плечо и начал расхаживать по комнате, сделав музыку громче, - ты опаздываешь. - Куда? – я понятия не имел, куда я опаздываю, поэтому мне стало немного интересно. Он ничего не ответил, просто кивнул в сторону двери и, больше ничего мне не объясняя, сам же вышел из комнаты. Мне ничего не оставалось, как все-таки подниматься с кровати (когда лежишь под одеялом, то не ощущаешь, насколько, на самом деле, прохладно в помещении), одеваться и следовать за ним. Я всегда пытаюсь следовать за ним. Не знаю, как это объяснить, что-то тянет меня к нему, вне зависимости от того, в каком я настроении. Раньше я часто задумывался о том, почему так. Я мог радоваться и веселиться, но тут появлялся он и звал меня куда-то, где будет, возможно, не так весело и радостно. Но я шел. Я мог быть в ужасном состоянии, страдать из-за чего, ощущать утрату и боль самых разных цветов и оттенков, но и тут появлялся он. И снова он призывал меня куда-то идти. Куда-то, где, может быть, будет лучше, а может, будет еще хуже. И я снова шел за ним. Как сейчас. На кухне было теплее. Первое, что видишь, когда заходишь сюда, это холодильник. Как и у всех холодильников, у него, конечно, нет лица, но, тем не менее, мне кажется, что на меня смотрит что-то, отдаленно напоминающее морду бульдога. Такие вещи лучше заметны, когда смотришь на автомобили. Увидев, как Джерард собирает что-то по кухне, я отвлекся от своих мыслей. - Что ты делаешь? – спросил я. - Скоро сам все увидишь, - ответил он, запихивая в сумку пакет с семечками и хлебом, который он зачем-то оставил на холодильнике пару дней назад, из-за чего тот высох и теперь весь крошился. Я хотел было сказать что-то о том, что иногда мне надоедают все эти тайны и сюрпризы, после стольких лет можно было бы уже начать что-то говорить, прежде чем втягивать меня во что-то, но не успел – он взял меня за руку, поцеловал в щеку и потянул прочь с кухни, в коридор. Отпустив мою руку, он начал одеваться, так же, ничего мне не рассказывая. Коридор, к слову, был не совсем уж крохотным, но Джерард все равно умудрялся задеть собой и стойку для одежды, и смахнуть с крючка ложку для обуви (все было бы намного проще, не будь она такой здоровой, хотя, будь она короткой, было бы не так удобно ею пользоваться), и маленькую вазу на комоде (каждый раз я удивляюсь, какого черта у меня на комоде эта красная ваза, но, тем не менее, все равно ничего не меняю, и вот так она стоит уже не первый год, на ней даже нет ни единой трещины или царапины, несмотря на то, как часто она стала падать с тех пор, как в моей жизни появился Джерард). Он бы уже давно собрался, если бы не пришлось каждый раз исправлять беспорядок, который он сам же вокруг себя устраивал. Единственное, что он случайно не сдвинул с места, это магнитофон - он стоял здесь же, на полу (идеальная позиция, чтобы случайно его опрокинуть, но нет же), музыка продолжала играть. …Summer has come and passed The innocent can never last… Я вздохнул и тоже присоединился к сборам. Я уже стоял в дверях, когда Джерард второй раз поправил вазу, которую опять уронил, когда брал с комода ключи. Мне это всегда казалось забавным, ему как будто везде не хватает места. Как рыба, которая плавает в аквариуме, настолько тесном, что она невольно задевает плавниками все вокруг. Мне всегда на ум приходила именно такая картинка, и тогда я ощущал что-то, похожее на печаль. Наверное, это не слишком удобно, когда где бы ты ни был, тебе везде тесно, в том или ином смысле. Джерард был именно такой; везде ему было все немного не то, все немного не так, даже если все вроде бы идеально… нет, по-прежнему не то. Это было причиной, по которой он всегда был в движении, физически или мыслями. Он почти никогда не мог полностью успокоиться и наслаждаться чем-то. Я, похоже, был полной противоположностью, поэтому сложилось так, что сейчас мы вместе. Когда вечно тащишь за собой якорь, то уже не можешь так быстро бежать, и у тебя появляется время подумать и немного отдохнуть от бесконечного движения. Я был очень полезным якорем. ...seven years has gone so fast Wake me up When September Ends... Сегодня он привел меня в парк. Мы стояли недалеко от озера, но даже здесь ощущалась его прохлада. Заасфальтированные дорожки извивались вокруг нас не особо замысловатыми узорами, концы их терялись среди хаотично рассаженных деревьев, которые давно никто не подстригал. Желтеющая листва частично покрывала собой серый влажный асфальт, создавая некое разнообразие. Никто особо не торопился убирать эти листья. Конкретно этот парк не был прям уж сильно заброшен, но людей тут всегда было очень мало. Я редко когда кого тут видел, обычно все люди, которых я замечал, были где-то далеко, с такого расстояния они были просто цветным очертанием, не особо вызывающим интерес. Обычно весь мой интерес был обращен к Джерарду. Как и сейчас. - Ты наверняка думаешь, что будет смертная скука, - сказал он мне, и мне, нет, мне не послышалось, в этих словах была легкая насмешка. - Я пока ничего не думаю, - пожал я плечами. - Надо просто немного подождать, - заверил он меня, расстегнув сумку, чтобы достать пакет с хлебом. Засунув в него руку, он вытащил горсть крошек и бросил их на асфальт. Я изначально догадывался о чем-то таком, но теперь уже был точно уверен. Да, мы пришли кормить голубей. - Это не так скучно, как ты думаешь, - сказал мне Джерард, будто прочитав мои мысли. Я снова пожал плечами. Пока он не высыпал хлеб, я не видел ни одного голубя. То ли они умнее, чем кажутся, и следят за всем происходящим издалека, то ли я просто не обращал на них внимания, пока мы шли сюда. - Если ты посмотришь на все с правильной стороны, то увидишь больше, чем видишь поначалу, - Джерард улыбнулся мне, глядя в глаза, недолго – его внимание переключилось на первых птиц, подлетевших к нам. Я ничего не ответил. Я бы мог сказать, что все эти его философские разговоры быстро меня утомляют, но решил этого не озвучивать: он и так это все знает сам. Он постоянно пытается что-то показать или рассказать мне, но я не всегда понимаю. Но иногда у меня получается. Обычно, это у него получается хорошо понимать о чем я говорю, сам я в этом не особо преуспел. Но я пытаюсь; я не могу не признать, что людей, на которых тебе не наплевать, нужно пытаться понять, хотя бы по-настоящему попытаться, даже если тебе кажется, что они часто несут бред и совершают поступки, которые охарактеризовать никак кроме как бредом не получается. Вот сейчас мы кормим голубей (не совсем мы: я просто стою и смотрю, как это делает Джерард), и я понятия не имею, какой скрытый смысл я должен увидеть в серых птицах, с жадностью пожирающих хлеб. Некоторые из них хватают куски больше, чем они могут проглотить, они давятся и выплевывают хлеб обратно, а когда они пытаются снова схватить его, другие голуби уже растаскивают этот кусок. Это я должен был увидеть? Что я должен тут понять? Что голуби похожи на людей, в чем-то? Или люди похожи на голубей? Ладно, здорово. Я понял. Наверное. Оторвавшись от своих мыслей, я заметил, что Джерард смотрит на меня, слегка улыбаясь. Когда такое происходит, мне кажется, что он знает, о чем я думаю. Будто, когда я задумываюсь о чем-то, то начинаю говорить вслух, и окружающие знают, о чем я рассуждал минуту назад. - Хочешь сам попробовать? – он протянул мне полупустой пакет, - тут еще много осталось. Я снова пожал плечами (в который раз, наверное, пора избавляться от этой привычки… хотя зачем?), взял пакет из его рук и тоже бросил голубям крошек. Решив, что второй человек для них не опасен, поскольку из его рук сыпется то же, что из рук первого человека, голуби осмелели и начали подходить ближе, чтобы собрать кусочки которые лежали почти у самых наших ног. Может, в этом дело? Пока я стоял и ничего не делал, я был похож на зрителя, а сейчас, когда я тоже что-то делаю, то чувствую себя втянутым в процесс, будто я стал частью того нелепого фильма, который только что смотрел. Будто реальность при помощи птиц начала реагировать на меня тоже, а не только на Джерарда. Не знаю. Но быть частью происходящего было немного веселее, чем просто смотреть, тут я спорить не буду. Если считать происходящее чем-то веселым. Снова погрузившись в свои мысли, я не заметил, как совсем наглые и борзые голуби уже забрались на руку, в которой я держал пакет. С такого расстояния их можно было лучше рассмотреть. Их лапы не были серыми, как перья, и не у всех был полный набор пальцев. Чем дольше смотришь на эти лапы, тем больше кажется, что они не сильно отличаются от лапы ящерицы. Я представил себе ящерицу с перьями и крыльями. Как бы люди назвали такое животное? И какие звуки бы оно издавало? И почему мне пришло это в голову? Джерард по-прежнему смотрел на меня, чему-то улыбался и, как ни странно, молчал. Обычно он постоянно мне что-то рассказывает, но не сегодня. Такой сегодня был день. Похоже, это было началом чего-то нового, еще неизвестного мне… Только когда мы пришли домой, я обнаружил, что голуби нехило обосрали меня, в буквальном смысле. В темной прихожей, в отражении, в зеркале, издалека это выглядело так, будто так и задумано. Будто это такая дизайнерская идея – кляксы на одежде. Не могу сказать, что это было слишком уж омерзительно – главное, что этого не было на моем лице. - Однажды, ты, возможно, поймешь, - улыбнулся мне Джерард, на котором, как ни странно, не было ни одной говняной кляксы. Естественно, пока он снимал куртку и скидывал кеды, снова задел и вешалку, и стойку с обувью, и вазу – блямс! – снова поставил ее обратно. Не знаю, что в птичьем дерьме я должен был понять, какой скрытый смысл я должен был в этом увидеть, я просто пошел в душ, не раздеваясь. Есть что-то необычное в том, что моешься сначала в одежде, потом без нее. Наверное, дело просто в том, что немного в жизни таких ситуаций, когда так получается. Переодевшись и закинув мокрую одежду в стиральную машину, я спустился на кухню, откуда уже веяло знакомым ароматом. И да, Джерард уже сидел у окна, пил кофе и курил. Холодильник стоял на том же месте, с тем же выражением… «лица». На плите стояла турка, где оставалось кофе как раз на еще одну чашку. Не могу сказать, что я сильно люблю кофе, но иногда не против. Джерард уже успел докурить первую сигарету и теперь зажигал вторую, когда я сел напротив и тоже закурил. Никто ничего не говорил. Тихий гул от стиралки на втором этаже создавал ощущение какого-то монолога, заполняющего тишину. За окном немного стемнело от набежавших туч, начался едва заметный дождь. Горячая чашка приятно согревала ладонь, теплый свет неяркой люстры как будто согревал душу. Хотя, я не представляю, каким образом свет может греть душу. Как вообще это понимать – ощущение тепла чем-то, что принято называть душой. - Я думаю нарисовать кое-что, - нарушил это безмятежное спокойствие Джерард. Я оторвался от мрачного неба и посмотрел на его лицо. Ну, началось. - Я все хочу создать что-то, что не оставляет равнодушным, - говорит он, - уже даже неважно, что именно мое творение заставит людей чувствовать. Многие, наверное, хотят, чтобы их творчество… эм… картины! Чтобы их картины восхищали людей, воодушевляли, напоминали о чем-то веселом… что, из одного лишь веселья состоит наша жизнь? Мы смотрим на чей-то рисунок и нам хочется смеяться, смеяться, смеяться! Отхохотать себе всю башку, ржать бесконечно, до отупения, этого ли мы хотим, как ты думаешь? Настолько ли все должно быть плоским? Настолько узок спектр того, что может чувствовать человек? Он замолчал, выжидая, что я что-нибудь отвечу, последний раз затягиваясь сигаретой прежде, чем ее потушить. Он выдыхает дым и успевает отпить немного кофе, прежде чем я, наконец, въезжаю в беседу. - Чем дольше живешь… тем меньше в жизни радости? – попробовал я. Не мне судить, конечно, мне не слишком много лет, чтобы так уверенно об этом говорить, но от многих людей, что старше меня, я слышал что-то подобное, - когда тебе шестьдесят, ты не хочешь… заморачиваться? Просто хочешь… порадоваться чему-то? Джерард раздраженно вздохнул и закурил третью сигарету, теперь уже я раздраженно вздыхал; он не обратил внимания. - Дело в том, доживешь ли ты до шестидесяти, доживешь ли ты, оставшись самим собой, ты понимаешь? Будет ли тебе дело хоть до чего-то, да что там шестьдесят, будешь ли ты еще живым внутри, когда тебе будет только тридцать? Не знаю, как ты, я бы хотел всю жизнь быть живым, я бы хотел чувствовать, честно, мне кажется, я уже мертв, иногда я ощущаю в себе безразличие, оно как болезнь, распространяется по мне, я болен, серьезно болен, и мне плевать даже на саму эту болезнь, ведь я ходячий мертвец, ты понимаешь?! Мы все живем в мире мертвецов, зомби апокалипсис уже случился, да, не так, как мы его представляем, но вот, уже, мы на пороге всего этого! Я ощущаю в себе пустоту, я пытаюсь заполнить ее, используя свой разум и воображение, но я чувствую бессилие перед этим миром, который такой холодный и непробиваемый, я разбиваюсь об него, как муха об лобовое стекло… я насекомое, маленькое и ничтожное! – он снова затягивается, снова смотрит на меня, выжидая. Как будто в перерыве между речью он не может дышать обычным воздухом, будто ему обязательно надо вдыхать дым. - Так-то мы все ничтожные насекомые, - заметил я, - нравится тебе это или нет. - Ты не прав, - махнул он рукой, - ты абсолютно не прав, не знаю, как пока доказать тебе это, но однажды я сумею, и ты на все посмотришь с другой стороны. Ты поймешь, как понимаю я. Я всегда считал, что каждый человек – это отдельный мир, и в этом мире может происходить все, что угодно, я уверен. Нет предела человеческой фантазии, есть границы, которые мы создали, бог знает, почему, но возможности воображения… они бесконечны! Просто попробуй понять, при помощи воображения, мы, по сути, можем творить магию, хм, в каком-то смысле… вот, представь, я рассказываю тебе что-то, описываю какой-то предмет и его окружение, да? И ты, сам того не осознавая, представляешь себе то, о чем я рассказываю, я могу написать это на листке, и ты прочтешь, ты представишь, ты увидишь! Я передаю что-то из своего мозга в твой, и в разном времени и разных местах мы видим что-то одно и то же, черт, я не знаю, как объяснить… дело в том, что это даже не моя мысль, теория, называй, как хочешь, я прочитал это однажды, может, я не совсем точно понял мысль автора, но что-то я же понял, значит эта штука работает, ты можешь себе представить? Из меня хреновый писатель, но если бы я мог нарисовать что-то, вложить в это то, что я чувствую, и передать это ощущение кому-то, кто просто посмотрит на картину, это было бы… не знаю… это что-то бы значило. Что, если я могу вложить в картину какой-то посыл, какую-то мысль, если я могу ее передать таким образом, и другой человек что-то поймет для себя… эх… - он встал из-за стола, стряхнул пепел в пепельницу и снова затянулся, ушел куда-то мне за спину и теперь стоял, уставившись в окно, позади меня. Я не видел его лица, но уже знал, какое у него выражение. Такое же, как и всегда, когда ему в голову придет очередная идея, которую он будет пытаться до меня донести. - Зачем тебе это? – спросил я, не оборачиваясь. - В этом… есть смысл. - Какой смысл? – я затушил свою сигарету, которая, на самом деле, уже давно истлела в моей руке. - Если бы я знал… я имею в виду, я чувствую, что должен делать что-то такое, будто в этом мое предназначение. Я должен создавать то, что может заставить откликнуться что-то в чьей-то душе. Кроме картин я пока не знаю, как мне это выразить. Иногда я не знаю, зачем я это делаю, зачем все люди делают то, что делают. Что движет людьми. - Я всегда думал, что людьми движет страх, - сказал я. Не то, чтобы я всегда так думал, просто это первое, что мне приходит на ум. - Не только, - ответил он, - я думаю, не только это, не так все просто. - С тобой всегда все не так просто, - улыбнулся я, на что он слегка толкнул меня в плечо, но я знал, что он тоже улыбается. Мы молчали какое-то время. - И все же я попытаюсь, - сказал он мне, - попытаюсь создать что-то… такое. - Ну, удачи тебе, - усмехнулся я. Я не пытался его обидеть, он и сам это знал, поэтому не обижался. Часто мне казалось, что он никогда на меня не обижается. Он всегда пытается анализировать мои поступки и ищет в них какой-то скрытый смысл, которого там нет. Меня удивляет это стремление усложнять себе жизнь всеми возможными способами, и немного забавляет. - Я заставлю тебя чувствовать то, что чувствую я, - пообещал он мне. Если бы я его не знал, то это прозвучало немного зловеще. Но меня это немного даже рассмешило. - Ты идиот, - рассмеялся я, и он вместе со мной; похоже, теперь это и ему казалось смешным. Он по-прежнему стоял сзади, и я чувствовал, как он коснулся рукой моих волос на затылке, зарываясь в них пальцами. Стоял бы позади меня любой другой человек, я был бы уверен, что он что-то учудит, что-то вроде пепла в волосах (тем не менее, это лучше, чем жвачка). Не то чтобы меня сильно задирали в школе, но урок усвоен. Как хорошо, когда иногда можешь полностью расслабиться и знать, что человек, стоящий у тебя за спиной, не сделает ничего плохого, черт возьми, как иногда не хватает чего-то такого простого и предсказуемого. Хотя я не мог назвать Джерарда предсказуемым, точнее, я мог бы сказать, что его предсказуемость заключается в непредсказуемости. - Честно, я бы хотел лучше понимать то, как ты все видишь и ну… понимать тебя, в общем, - сказал я. Мне не особо легко даются такие слова, я не люблю говорить что-то такое, почему-то от этих слов становится немного неловко… но и, вместе с тем, немного здорово. Будто я избавляюсь от чего-то, что каким-то образом мешает мне. - И ты сможешь, - я не видел, но он, наверняка, просто сиял. Он положил потухшую сигарету в пепельницу и опустил ладони мне на плечи. От его рук пахло по-разному; слева я чувствовал едва уловимый запах шампуня с моих волос, справа – запах табака, и поверх всего этого я ощущал взгляд на себе, - ты пока не осознаешь этого, но, каком-то смысле, я – это ты. - В каком таком смысле? – я поднял к нему голову. - Мы, возможно, оба являемся частями чего-то большего. - Ага, конечно… еще скажи, что мы все – это один большой разум, и все мы – это просто космическая пыль или что-то типа того. - И, тем не менее, ты не докажешь мне, что это не так, - ответил мне Джи. Я вздохнул с некоторым раздражением. Мне никогда его не переспорить. Даже когда мы были совсем детьми – даже тогда мне нечего было противопоставить его словам. Он всегда был впереди меня. Я не помню точно, как мы познакомились. Как будто он тихо прокрался в мою жизнь, наблюдал за мной со стороны, выжидая удачного момента, чтобы заявить о себе. Я не помню, сколько мне было лет, когда состоялся наш первый диалог. Я не помню толком, о чем он был. Но я помню, что этот человек уже тогда поражал меня чем-то, что я не могу описать словами. Он поражал всех. Взрослые не переставали удивляться его таланту в рисунке, чуть ли не всё, что он рисовал, они готовы были разглядывать не одну минуту, будто оттого, что чем дольше они смотрят, тем больше они там увидят. Я помню один из первых таких рисунков; на нем был лес. Просто лес, обычные деревья, между стволами – чернота, которая создавала некое подобие глубины рисунка. Я был тогда намного проще сам, и намного проще все воспринимал, но я видел что-то в глазах взрослых, когда они смотрели на этот рисунок. Что-то едва уловимое, оно, по непонятной причине, вызывало тревогу, отдаленную и неясную, но тревожило именно то ощущение, что однажды ты достигнешь того, что является причиной этого беспокойства. Может, взрослым мерещились волки между деревьев? Взрослые боятся волков. Для них это символ многих нехороших вещей. Но, как я ни пытался, я не видел никаких животных на этом рисунке. А пытался я достаточно – этот рисунок не одну неделю лежал в моей комнате, и едва ли не каждый день я хоть раз, но смотрел на него. Я не понимал, в чем секрет. В итоге, я сам спросил Джерарда, что такого волшебного в этом нарисованном лесу. «Дело в том, что…» - Ты как будто потерялся в своих мыслях, - улыбаясь, сказал мне Джерард, сейчас, много лет спустя. Я и не заметил, как он убрал ладони с моих плеч и теперь обнимал меня, согревая своим теплом. Когда кто-то обнимает тебя, но ты этого не видишь, кажется, будто пара теплых змей обвиваются вокруг твоего тела, сливаясь мордами с другой стороны. Удивительно, что сколько бы раз за твою жизнь тебя не обнимали, это всегда приятно, если это делает нужный человек. - Есть немного, - согласился я, склонив голову и прижавшись щекой к его шее. Его кожа казалась мне такой горячей, в то время как моя собственная казалась мне холодной. Или я просто еще не согрелся после того похода в парк. Не знаю. Что я знаю хорошо, так это то, что сейчас мне было очень хорошо и комфортно. Я бы хотел как можно дольше оставаться с ним рядом. Его присутствие для меня было подобно наличию воды в реке, в которой живет много рыб, а все эти рыбы - я. Мне будто было проще жить, если он рядом. Иногда я невольно задумывался о том, сможет ли кто-нибудь когда-нибудь заменить его. Я не хотел расставаться с ним, но я боялся, что такое может произойти без моего участия. Я боялся, что стану не таким интересным для него, что бы это не значило. Что что-то может случиться. Что-то ведь наверняка случится. Мы все смертны, а жизнь, в целом, подобна извращенной шутке. Мне неприятно было думать об этом, но все же изредка я задумывался о том, что я буду делать, если он умрет раньше меня. Как я это переживу? Смогу ли я жить, понятное дело, не так же, как раньше, но смогу ли я вообще жить? И что я буду делать? Река пересыхает, и рыбы дохнут. Есть рыбы, которые могут пережить засуху в своей реке. Какой же рыбой являюсь я?