Ложь и раскаяние

Лебедев ненавидел цветы. После смерти жены он даже не мог смотреть на них. Но хуже всего стало, когда появился Артем, который по злому року судьбы оказался его соулмейтом, и каждая ложь которого распускалась на его теле цветами, самыми разными. И которые Лебедев с остервенением выдирал, каждый раз, топтал и накладывал все новые бинты на кровоточащие раны. Валентину было плохо, но он ничего не мог сделать, а просить мальчишку перестать лгать — это выше его гордости и достоинства. Конечно же Артём ни о чем не догадывался, ему просто мозгов не хватало сложить два и два. А полковник, себе же назло, с удовольствием выслушивал все новые потоки лжи, и даже ухмылялся: криво, болезненно, но ухмылялся. Так бы наверно и продолжалось, но вскоре цветы стали вылезать не только на теле, но и на руках, шее, ногах. Лебедев не думал, что именно в этот день они прорвутся прямо на его кистях и пальцах шипами и цветами сливы. А Тёма это увидит и все поймёт. Поймёт и то, что Валентин не солгал ему ни разу за все то время, что они знакомы, потому что на его теле не было даже следа или намека, хотя бы на один росток или отпечаток цветка. Видя, как шипы прорываются сквозь кожу, таких красивых рук полковника, а цветы распускаются словно заколдованные становясь ярче, Тёма теряется. Ещё больше мальчишка теряется, когда видит, как по тонким, словно у пианиста, пальцам течет кровь, срываясь и падая некрасивыми кляксами на паркет. В этот момент Тёма понимает все, и сердце пропускает удар, сначала один, а потом начинает биться в горле, неистово и отчаянно. — О, нет-нет-нет, — речитативом говорит Артём, подходя к Валентину и хватая того за отвороты форменной рубашки, — Этого не может быть… Тёма кусает губы, в отчаянии заламывая брови. Руки не слушаются, пальцы не могут расстегнуть мелкие пуговицы, а нервов не хватает на то, чтобы быть правильным и аккуратным, поэтому схватившись за полы рубашки мужчины, он просто с мясом вырывает все пуговички, распахивая её. Лебедев не может сопротивляться такой наглости, сил, от постоянной борьбы с ложью, не осталось. Из груди вырывается только сиплый вздох и тихое: — Прекрати. Но Тёма уже не может остановиться, он стягивает рубашку с плеч полковника, а потом разрывает тонкую черную футболку. И увиденное пугает мальчишку: почти все тело полковника покрыто бинтами, кое-где с кровавыми подтёками, а где-то и с прорвавшимися сквозь ткань цветами. — Нет, — шепчет мальчишка, сжимая в пальцах обрывки футболки полковника, — Почему вы мне ничего не сказали? Почему хотя бы не солгали? Вы понимаете, что эти шрамы навсегда? Они на вашем теле как клеймо, мое клеймо! Вы понимаете, гребанный партизан, что могли умереть?! В следующий раз они могли бы прорасти в ваших лёгких! Вы хотите оставить Юлю одну?! Вы хотите оставить меня? Я знаю, что вы меня ненавидите, но я-то вас нет, я просто не знал… Я не знал… Почему вы меня так цепляете, что даже дышать становиться трудно? И поэтому злился и врал, но я не знал… Я не знал, а вы молчали… Молчали так долго, что лучше бы умерли, чем сознались, да? — Нет. Просто я уже не молод, а у тебя своя жизнь… Юля тебя любит, а ты её. — Юля любит Харитона, и вы это знаете, сейчас мы с ней просто друзья… Если друзья могут быть на испытательном сроке?.. Я выпросил эту дружбу, потому что те раны, что я нанес ей, вам и кхм… Харитону… Это не то, что можно простить за просто так, даже если скостить мне за то, что я воспитан улицами. — Тёма, ты дурак, — говорит полковник, хрипло смеясь, — Самый настоящий, как в сказке. Артём не видит повода для радости, ему кажется, что Валентин, прямо сейчас умрет на его руках. А Лебедев, видя это, подцепляет подбородок мальчишки пальцами, приподнимая голову, чтобы смотреть прямо в глаза, и спрашивает: — Боишься? — Очень, — шепчет Артём, пытаясь не акцентировать внимание на шипах и цветах, что оплетают кисть Валентина, — Так сильно, что, придя домой, кажется, сойду с ума… И в его словах нет ни грамма лжи, — не имеет права, никогда больше лгать, если хочет, чтобы полковник жил, пусть со шрамами, но жил… Лебедеву показалось, что мальчишка сейчас просто заплачет, поэтому ничего не оставалось, кроме как обнять его, погладить по голове и сказать: — Я тоже боюсь, веришь? — Верю, и жалею, что узнал так поздно, и если вы только позволите, я излечу все ваши раны, чего бы мне это ни стоило… — Ну, попробуй, — шепчет Лебедев, касаясь губами виска Тёмы.