Устранение слабых звеньев

Тсунаеши отшатывается так резко, словно ее только что ударили по лицу; никто, конечно же, и не думает ее бить — если только морально. Но разве это можно считать за увечья? Люди не умеют замечать побои на моральном состоянии человека. Увы, не та вселенная: здесь человечество заботится о состоянии исключительно физическом, для психического оставляя разве что пару сотен вариантов заглушки — от алкоголя и таблеток до суицида. — Это какая-то ерунда, — на лице Тсунаеши появляется растерянная улыбка, та самая, за которой обычно следуют слова «ладно, смешная шутка, хватит». Тсунаеши не успевает произнести их: пистолет упирается точно промеж глаз. — Я в последний раз тебя спрашиваю, — Реборн говорит спокойно, и это куда страшнее угрозы в его голосе, куда страшнее криков и даже пистолета. Реборн расслаблен ровно настолько, чтоб выглядеть непринужденно, но в случае чего мгновенно выстрелить. — Зачем ты сделала это? Во взгляде Савады мелькает какая-то тень: то ли испуг, то ли раскаянье, то ли что-то, чего не должно быть в ее взгляде, что-то такое неясное, смутное… Ностальгия? — Я ничего не делала, — у Тсунаеши дрожат губы и подбородок, и она упрямо глядит исподлобья; ресницы такие длинные, что касаются надбровных дуг, отбрасывая тени на мерцающие радужки. Лицо Тсунаеши выглядит почти угрожающе, но ему еще далеко до угрозы, сквозящей искрами под кожей Тсуны-в-гипер-режиме. Реборн давит на тонкую переносицу, украшенную ярким розовым лейкопластырем. Для босса Тсунаеши выглядит до неприличия несолидно. — Из тебя плохой детектив, — бормочет неожиданно Савада. Голос ее наполняется обидой, и слова звучат отрывисто, невнятно, будто Тсуна пытается говорить, одновременно удерживая во рту воду. Вместо воды по тонким губам течет кровь, сочится из ранок на деснах, — или вытекает прямо из покрасневшего от криков горла? Савада Тсунаеши вся истекает кровью и осязаемой обидой, и массивное кольцо соскальзывает с тонкого пальца. Покачивается в бокале с водой пара ярких пилюль. Портрет Девятого над массивным креслом смотрит насмешливо сверху вниз. Портрет Восьмой идет трещинами, словно состоящий из сплошного льда. В этой комнате отродясь не висело портретов. Савада Тсунаеши отродясь не пила таблеток. — Ты правда поверил, что я способна на такое? — Тсунаеши обхватывает чужое запястье, сжимает так крепко, что ткань пиджака начинает трещать. С тихим всплеском в бокал падает третья пилюля. Осыпается краска с портретов. Свет прячется в гранях хрусталиков на люстре, искрами ложится на слишком детское для босса лицо. — Поверил? Хорошо. Тогда пристрели меня. Реборн крепче сжимает пистолет. — Вся семья мертва, все боссы союзных семей мертвы, а ты просто уходишь от ответственности? — хрипло интересуется он, и Тсунаеши напряженно усмехается, разжимая ладонь. Что-то неуловимо меняется. Взгляд ее стекленеет, наполняется чем-то мутным, похожим на сигаретный дым. — Как и всегда. — Из тебя бы вышла замечательная актриса. За секунду до того, как пуля входит в трещащие кости черепа, радужка Тсунаеши меняет цвет на неестественно голубой. Все слабые звенья устранены, Елена. Сражаться больше не за что.