Отражения

По поводу своей памяти Уолтер Бишоп испытывал двоякое чувство. С одной стороны, это были любопытство и гордость. Ему было интересно, что его проворный ум смог изобрести за те годы, которые он помнит с трудом. Сколько там прячется открытий? Сколько удивительных мыслей? Он с волнением ребенка, ожидающего подарки на Рождество, предвкушал, какие сюрпризы преподнесет ему собственная память. Он заранее гордился собой, потому что если уж те изобретения, которые он уже вспомнил, настолько обогнали современную науку, то, что же таится в забытом? Но, с другой стороны, чем больше он думал о том, что может вспомнить, тем страшнее ему становилось. Это походило на страх перед закрытой дверью — пока не откроешь, не узнаешь, что за ней. Может быть, то, что он забыл, и не стоило вспоминать? Может быть, изобретения, оставшиеся за пределом его памяти, не гениальны и не подарят человечеству счастье? Может быть, они ужасающи и разрушительны? Он смотрел на другого Уолтера Бишопа, который не стирал себе память и не провел семнадцать лет в психиатрической больнице, и видел в нем, каким мог бы стать, не случись этого. Уолтернейт делал факт того, что в разрушенной памяти Уолтера могут оказаться вещи похуже атомной бомбы, практически очевидным. Да, другой Бишоп мог бы создать оружие конца света, и в нем нашлось бы достаточно решительности, чтобы применить его — и не только ради эксперимента. И вот тут-то Уолтер не понимал, что происходит. Для него разумное и логичное всегда стояло во главе всего, значит, так должно было быть и для Уолтернейта. Что бы ни говорили окружающие, Уолтер знал: они похожи гораздо сильнее, чем близнецы. Почему же тогда другой доктор Бишоп испытывал такую ненависть к его миру и к нему самому? Она была слишком сильной, слишком ощутимой, слишком патологической, чтобы основываться только на логике. Даже люди с той стороны, которые когда-то потеряли родственников в янтаре, не ненавидели этот мир настолько. В поведении Уолтернейта и его чувствах к родному миру Уолтера не было логики. Его ненависть не имела оснований. — Вы ведь ненавидите меня, — сказал Уолтер после долгих минут молчания, в течение которых они сидели друг напротив друга в его кабинете в «Мэссив Дайнемик» и смотрели друг на друга: сам Уолтер — в теплой, чуть вытянутой кофте и мешковатых штанах и Уолтернейт — в дорогом костюме, в отглаженной рубашке и идеально подобранном галстуке. Это напоминало фантастически неправильное зеркало или игру «Найди десять отличий». — С чего вы взяли, доктор Бишоп? — губы другого Уолтера чуть изогнулись, но улыбка вышла ледяной. — Потому что я разговариваю со своим отражением, — а вот глава «Мэссив Дайнемик» улыбался широко и открыто. — Думаю, для вас не секрет, что последние семнадцать лет я провел в больнице. Там был пациент, который разговаривал со своим двойником. Его, конечно, лечили, но не очень успешно. А вот сейчас я думаю: может быть, он и не был ненормален? Потому что я тоже говорю со своим двойником. Ну или, как вариант, являюсь вашим двойником. Этот факт тоже нельзя отрицать. — И к чему был этот экскурс в вашу биографию? — К тому, что мы с вами — две версии развития одного и того же человека, — Уолтер встал и начал прохаживаться по кабинету. — Ваши выражения лица, ваши жесты, манеру говорить я постоянно вижу в зеркале. Я знаю, когда вы лжете и какие чувства кроются за тем, что вы говорите. Думаю, вы меня понимаете. Уолтернейт сидел неподвижно, как статуя, но Уолтеру не нужно было его слов или движений. Он видел, что другой Уолтер понял его. — Значит, вы хотите знать, почему я вас ненавижу? — на самом деле Уолтернейт не спрашивал, он утверждал. — Потому что это нелогично, ведь так? — еще один вопрос, не требующий ответа. — Вы лично ничего мне не сделали, чтобы я вас ненавидел. Это не зависть или какое-то другое чувство, это именно ненависть. Мне ведь нечему завидовать в вашей жизни. Ваша жена покончила с собой, моя — жива, и мы все еще вместе, хотя я и провожу много времени на работе. У нас обоих нет детей… — Уолтернейт запнулся на мгновение. — Я министр обороны США и достаточно уважаемый человек, а не безумный профессор. У меня есть все, что я захочу, и наш мир восстановился, когда образовалась связь. И все-таки я вас ненавижу. — В этом нет логики, — прошептал Уолтер. — Нет причин. Слова Уолтернейта произвели на него впечатление. Одно дело — угадывать его чувства по реакциям, и другое — в открытую выслушивать правду, которую говорит его отражение. Его собственными губами. Его голосом. С его интонациями. — Я тоже не нашел причин, — согласился Уолтернейт. — Но та степень ненависти, которую я испытываю к вам — к вам лично, а не к вашему миру — говорит о том, что причина должна быть. Она есть и она настолько весома, что я не смогу просто простить. — Вы говорите о мести? — у Уолтера пересохло во рту. — Но если причину вы не знаете, то к чему месть? — Причина есть! — рявкнул Уолтернейт. В кабинете опять повисла гнетущая тишина. — Думаю, вы и сами заметили, — продолжил Уолтернейт более тихо и спокойно, — что после образования связи в наших мирах обнаружилось множество нестыковок. Почему мы считали вас агрессорами? Почему посылали к вам роботов шпионов? Почему отправление людей с помощью нашей технологии было настолько опасно, если есть связь? Почему не воспользоваться ей? Как долго она существует? — Откуда связь взялась? — добавил Уолтер. — Именно, — согласился Уолтернейт. — Мы построили ее или вы? А может, ее случайно нашли? Слишком много нестыковок. — И причина для мести… — Одна из этих нестыковок. Уолтер практически повалился в свое кресло. — Может быть, мне нужно перед вами извиниться? — спросил он, но тут же понял, что знает на него ответ, когда увидел, как Уолтернейт улыбнулся одними губами, вытянувшимися с тонкую линию. Нет, извинения тут не помогут. — Что ж… — Уолтер встал, подошел к министру обороны из другого мира и протянул ему руку. — Наверное, мне стоит пожелать вам удачи в попытках вспомнить. Я тут тоже пробую вспомнить кое-что и… А почему у вас нет детей? — вдруг спросил он. — Когда вы перечисляли, что вам нечему завидовать в моей жизни, то я решил, что сейчас вы скажете: «А еще у меня есть сын». Уолтернейт нахмурился. Его рука, которую он поднимал, чтобы пожать руку Уолтера, безвольно упала на подлокотник кресла. — Наверное, у меня не было времени на детей, — ответил он сухо. — У вас же тоже не было? Думаю, вы меня поймете. Так и не пожав руки Уолтеру, он поднялся с кресла. — Я вас понимаю, — кивнул доктор Бишоп. — Иногда я сожалею, что у меня нет ребенка. — Я тоже, — тихо ответил Уолтернейт уже у двери. — Но это ничего не меняет. Он вышел из кабинета.