Искра надежды

Подготовка к письменной части итоговых экзаменов идёт полным ходом. Каждый по мере сил выкладывается, чтобы попасть в Тренировочный лагерь. Киришима попросил помощи с подготовкой у Бакуго… Но кто же знал, что помимо запоминания нудных правил и формул ещё придётся перманентно пытаться угадать, когда одноклассник нанесёт удар скатанной в трубку тетрадью в следующий раз. И хотя выбор и небольшой, но пару раз импровизированное оружие ощутимо приложилось о красноволосую макушку. Объясняя всё остолопу-Киришиме, Бакуго и сам повторяет материал, лучше запоминая все темы — только за этим он согласился помочь с подготовкой, извлекая выгоду и для себя. За окном шумит город, в стенах уютной кафешки раздаются периодические удары тетрадью о затвердевшую голову и злобный рык Бакуго, по пятому кругу объясняющего одно и то же правило. Уставшие официантки уже даже не пытаются делать замечания шумным посетителям, в тайне надеясь, что красноволосый юноша, наконец, всё поймёт, и эта колоритная парочка покинет стены гостеприимного заведения. Кажется, что от криков даже небольшое растение на подоконнике чуть опустило листья, извиняясь за своё существование. И только Киришима, пытаясь штудировать пройденный материал, размышляет о том, как он мог влюбиться в такого… высокомерного, заносчивого, громкого, вечно злого, в такого взрывного и неуправляемого… в такого… Бакуго. Теперь же горькое немного осознание своего незавидного положения оседает на языке, теснит грудь, не давая нормально дышать и собрать мысли в одну небольшую кучку. Киришима начинает предугадывать удары взбешённого не на шутку Бакуго по его янтарным глазам — как только короткое терпение одноклассника истончается до невозможности, до толщины волоска — в его глазах появляются шальные искры, начинающие в глубине зрачков свою дикую пляску. И вот импровизированное оружие уже летит в направлении красноволосой головы, которую, конечно, Киришима успевает укрепить, что неимоверно бесит Бакуго, цыкающего и утыкающегося в собственные записи, ручкой отмечая самые важные моменты конспекта. Рот почти уже открывается, чтоб выпустить из недр тела роковые слова, но Киришима одёргивает себя. Нельзя. Нельзя, чтобы эти почти что постыдные чувства достигли ушей адресата, нельзя, чтобы вообще они были произнесены. Киришима мнётся, беспокоится, ёрзает на стуле, ничего не может решить и тупо водит кончиком ручки по тетрадному листу, пока Бакуго этого не видит. «Он точно не ответит взаимностью, так зачем же вообще говорить об этом? Так недолго и дружбу разрушить…» Все эти глупые сантименты не свойственны настоящему мужчине, и Киришима попытается привести себя, наконец, в работоспособное состояние, целиком отдаваясь во власть мудрёных наук. Но сосредоточенность не длится долго — в красную голову возвращаются мысли, совершенно не относящиеся к экзамену. Киришима наблюдает за тем, как напряжённо Бакуго вчитывается в собственный конспект, как колпачок ручки скользит по его мягким на вид губам, как эти самые губы иногда двигаются в такт написанному, подмечает, что брови нахмурены, впрочем, как и всегда, но Киришиме очень хочется провести рукой по лбу, разгладить пальцем складку между светлыми бровями, увидеть недоумение одноклассника и его чуть заалевшие скулы. Хочется не просто быть рядом, но, как мотылёк, лететь на этот жаркий и большой огонь, опасный своей горячностью и непредсказуемостью. От этих мыслей, образов и фантазий у самого Киришимы чуть краснеет лицо, а пальцы едва бессознательно не ломают ручку, которую до этого нервно теребили. — Эй, Бакуго, — тихий голос разрезает тишину, нарушаемую до этого лишь шелестом страниц и невесомым скрипом ручек. — Чего тебе? — не отрываясь от чтения, бурчит Бакуго. Роковые слова вырываются сами собой. — Я тебя люблю, — признание будто заставляет Киришиму протрезветь, прикусить до крови язык, пожалеть, но уже ничего нельзя изменить. Ответ же следует практически незамедлительно. — Да-да, я тебя тоже. Пара растянувшихся до бесконечности секунд тишины, не нарушаемых абсолютно ничем. Кажется, даже автомобили за окном перестают сновать туда-сюда, птицы перестают петь, перестают стрекотать насекомые, ходить официантки. Даже сам Киришима перестаёт дышать, застывыет изваянием самому себе без помощи собственной причуды. Он не может поверить своим ушам. А Бакуго спокойно дальше читает конспект. Ещё пара секунд. Мир по-прежнему остановившийся. Пыль, витавшая в воздухе, больше не кружит, а бесшумно оседает на пол, будто в вакууме. Наконец осознание сказанного доходит до Бакуго, глаза которого потрясённо расширяются, а брови буквально на мгновение ползут верх. Он отрывается от столь напряжённо читаемого конспекта и смотрит на замершего друга. Тетрадь мгновенно обугливается в ярком пламени бесконтрольного взрыва, ручка же и вовсе плавится, выпадая из ослабшей хватки пальцев. На скулах Бакуго полыхает пожар, Киришима не может поверить собственным глазам — этот взрывной кошмар действительно краснеет, краснеет не от гнева, а от смущения. Бакуго заливается краской едва не до кончиков волос и лишь через несколько секунд принимается с удвоенной силой и частотой бить друга по голове тетрадью. С того дня в сердце Киришимы теплится крохотная, но невообразимо яркая и тёплая, будто из огненных глаз друга вытащенная, искорка надежды, что его чувства могут быть взаимны.