Ре-мажор

Электрический ток на кончиках пальцев - ставшее привычным ощущение приближения бури, разреженный воздух, невозможность контролировать ситуацию, и вот он уже в комнате с раздражающе белыми стенами, пытается угадать число, безуспешно. Как больно быть здесь, как больно быть на месте другого - как хорошо, что есть возможность ненадолго избавить друга от этих испытаний. Интересно, замечают ли те, кто за ним наблюдает, изменения в поведении Дирка? Не считая самого первого раза, когда это - чем бы оно ни было - произошло с ним, вернее, с ними, Тодд старается контролировать себя, вести себя так, как вел бы себя Дирк. Так, как ему кажется Дирк мог бы себя вести, что совершенно не поддается словесному описанию, что, как этот проклятый электрический ток в его ладонях, непредсказуемо, хотя и ожидаемо, и привычно, но каждый раз удивительно невозможно. Иногда эта смена реальности мимолетна - минуты, даже секунды. Чаще, конечно, он проводит в Черном крыле часы, но иногда - дни, и единственное, что его тогда спасает, это мысль о том, что Дирк в это время отдыхает от бесконечных тестов в компании Фары. Дирк всегда оставляет ему длиннющие голосовые послания, слушать которые - и наказание, и удовольствие. Дирк всегда меняет невзрачные футболки Тодда на что-нибудь яркое. Вернувшись в свое тело, Тодд первым делом заглядывает в зеркало, проклинает Дирка Джентли, смеется, и слушает рассказ Фары о том, что за время его отсутствия с ними произошло. А после, удобно устроившись на заднем сидении и нацепив на голову наушники, слушает, что в этот раз ему надиктовал Дирк. Нет ничего более странного, чем слышать интонации Дирка в своем голосе. Слышать "скучаю", которое Тодд, являющийся Дирком, говорит настоящему Тодду, и записывать свое "я тоже, безумно" для Дирка. В самый первый раз обмен местами - телами - случился в тот самый день, когда Черное крыло добралось до Дирка, когда Тодд лежал на полу в уборной, думая, что умирает. Когда приступ закончился, его тело как будто бы снова пропустило через себя ток, как тогда, в смертельном лабиринте - только на этот раз электрический ток остался в нем, переместился в ладони, из ладоней - в подушечки пальцев, и на несколько мгновений Тодд перестал быть собой. Не было больше холодного пола в непосредственной близости от его вспотевшего лица, была духота и наручники, и лицо Фридкина в полумраке. Фара нашла его все так же лежащим на полу, сказала, что Дирк исчез - и он ответил, что знает, но не объяснил, откуда. Ему показалось, что это было видение, предчувствие, какая-то холистическая херня. Он не ожидал, что она повторится. Он и не думал, что это - по-настоящему. Когда Тодд в следующий раз оказался в теле Дирка, тот уже находился в своей палате в Черном крыле. Тодд провел всего несколько минут в этой убогой комнате, но до того, как он заметил свое отражение на металлической поверхности и осознал, по крайней мере, приблизился к осознанию происходящего, он успел выплеснуть все свои эмоции, наговорить столько несвязного бреда, что, казалось, Фридкин и другие наблюдавшие за ним должны были понять, что что-то с Дирком не так, но никакой реакции от них, по словам Дирка, не последовало. Тодд был уверен, что все это - галлюцинация, последствия или проявление приступа парарибулита. И только когда его выбросило обратно в реальность, в то, что он считал реальностью - дорога, Фара за рулем, играющее радио, - он осознал, что и с реальностью что-то случилось. Машина стояла на обочине, Фара ходила взад-вперед, схватившись за голову, а сам Тодд сидел на капоте, не зная, как, черт возьми, он там оказался. Сейчас их постоянные обмены телами - привычное дело. На заднем сидении в машине всегда валяется сумка с рубашками для Дирка, который не может вынести даже двух часов в одежде Тодда. Фара уже не психует каждый раз, когда Тодд, вздрогнув, говорит ей: "О, привет, Фара!" У них есть небольшая коробочка с картами памяти, на которых записаны несколько десятков часов разговоров одного и того же голоса с разными интонациями с самим собой. Фара иногда слышит, как Тодд-Тодд или Тодд-Дирк записывают эти послания, но они - не для нее, а только для них двоих, и поэтому Фара старается самоустраниться каждый раз, когда кто-то из них начинает запись. То, что делают с Дирком в Черном крыле, касается не только и не столько его тела, сколько души - и поэтому Тодд безумно рад возможности забрать часть неприятных ощущений себе. Электрический ток как наказание за каждую ошибку то неожиданно выбрасывает его из тела Дирка, то, наоборот, поддерживает эту связь и лишь увеличивает продолжительность его пребывания в Черном крыле. Они строят теории о том, как эта ситуация вообще возможна, одна невероятней другой, но в то же время - все их предположения столь же логичны, сколь безумны. В конце концов, они перемещались в прошлое, используя машину времени, являющуюся машиной для обмена душ - чем еще это могло закончиться, если не обменом телами? Почему темпоральным - неясно, но с Дирком всегда так, можно было привыкнуть. Какой-нибудь остаточный заряд, говорит он, и Тодд согласен, он вообще на все согласен, потому что в какой-то степени ему плевать на то, почему происходит то, что происходит, до тех пор, пока это продолжает происходить. До тех пор, пока он знает, что с Дирком все в порядке - насколько это вообще можно назвать "в порядке", конечно. И пусть они не знают, где именно находится Дирк, у них есть возможность общаться с ним, хоть как-то. И поддерживать его, и обещать найти и высвободить, и принимать на себя часть его страданий - Тодд не представляет, что было бы, если бы не эти кратковременные обмены телами. Привыкнуть к чужому телу не так просто, и поначалу, честно говоря, Тодд не знает, куда деть руки. Странно даже волосы со лба убирать, а все остальное - черт, ужасно неловко. И не только ему, Дирку - тоже, и поэтому несколько часов из их монологов - о том, как это странно, быть в чужом теле. О привыкании к чужому организму, о разнице в росте, которая переворачивает взгляд на окружающий мир гораздо существеннее, чем это может показаться. Пожалуй, они бы не стали ничего из этого обсуждать, случись вся эта история в скучной повседневности, в которой не замешано ЦРУ и нет разделяющей их пропасти. Но пропасть есть, пропасть, не позволяющая им находиться в одном и том же месте одновременно, и поэтому Тодд, вместо того, чтобы избежать разговора о неловкостях, сам его и заводит. Это кажется важным и нужным. И Дирк не сможет его перебить, и вынужден будет - ха-ха - дослушать послание до конца. Пожалуйста, говорит Тодд в одном из самых первых сообщений, не смотри на меня. Какая глупость! Как он себе это представляет? Не принимать душ, не переодеваться, не ходить в уборную? Но не сказать этого не может, потому что - ну, черт, ему очень важно произнести это вслух. Фара слышит, как он это записывает, и от этого Тодд смущается еще сильнее. Как-то раз, возвращаясь в свое тело, он оказывается в душе под невыносимо горячей водой. И - в абсолютной темноте. Ударяется очень сильно о стены душевой кабины, а на руке остается ссадина, но Дирк серьезнейшим тоном отвечает ему несколько дней спустя, что он, мол, пытался следовать наставлениям Тодда, вот пусть тот теперь и не жалуется. Если бы он мог попросить Дирка еще и не прикасаться к себе, он бы попросил, но вот это уже гораздо сложнее, чем не смотреть. Они, конечно же, обсуждают проблему прикосновений, и Тодд благодарен Фаре за то, что она никак не комментирует его залитые румянцем щеки. Слушай, говорит Дирк, но это ведь просто наши тела, что они вообще значат? Все и ничего, вот их ответ. Ведь Дирк, чуть-чуть насмешливо отнесшийся к просьбе Тодда не смотреть на него, все-таки не смотрит, по крайней мере, сначала. Я стал забывать, говорит он как-то, что это твое тело. В смысле, поправляет он себя, что оно только твое. Оно как будто и мое тоже, произносит он задумчиво, и запись на этом заканчивается. Слышать это - волнительно, но Тодд едва ли осознает почему. С другой стороны, он понимает, почему не чувствует того же относительно тела Дирка: его деятельность в теле Дирка Джентли ограничена переходами между помещениями с различным тестовым оборудованием, в то время как Дирк, будучи Тоддом, пересекает границы штатов, гуляет по лесам и плавает в горных озерах, спит на неудобных диванах в придорожных мотелях и лезет на крышу, чтобы позавтракать (Фара не может без злости вспоминать то утро, когда Тодд-Дирк смылся от нее на крышу соседнего дома, потому что "ах, какой рассвет был, Фара!"). Тодд ощущает себя так, будто он временно заменяет Дирка на посту, и нет, он не жалуется, но ему бы, наверное, хотелось почувствовать тело Дирка своим, хотя бы немного. Зачем? Фара замечает его слегка ошалевший вид и усмехается. Единственный раз, когда Тодд рад тому, что их разделяет физическое расстояние, это тот момент, когда его вырывает из тела Дирка обратно в свое собственное, причем момент этот явно самый неподходящий. Тодд не может не думать о том, что сейчас обнаружит Дирк: себя, обнаженного, у слегка запотевшего зеркала в ванной. Зеркала в Черном крыле узкие, но в полный рост, и Тодду, который только что водил рукой по нему, чтобы можно было лучше разглядеть отражение Дирка, хочется повеситься, представляя реакцию друга. Он с жалобным стоном стекает с кресла-качалки на пол и шепотом просит Фару подать ему телефон и наушники. Наушники - чтобы изолироваться от Фары, потому что вставать и куда-то уходить он не способен, а так хотя бы создастся иллюзия тишины и отсутствия свидетелей. И наговаривать сбивчивые извинения так гораздо легче. Впрочем, когда он заканчивает, Фары в комнате нет. Когда Тодд заканчивает, на кончиках пальцев левой руки пляшут невидимые искорки, а мгновение спустя он уже снова в ванной, перед зеркалом, но в этот раз стыдливо отворачивается от своего - чужого - отражения. На запотевшей поверхности угловатым почерком Дирка выведено: "Хм!". Точка у восклицательного знака превратилась в запятую - очевидно, Дирк написал это послание в тот момент, когда почувствовал, что они вот-вот снова поменяются местами. Тодд прислоняется лбом к влажной стене и не знает, что делать. Он ждет, что вот-вот придется возвращаться обратно - можно назвать это холистическим предчувствием, но Тодд действительно уверен, что не задержится здесь надолго. Скорее всего, ровно настолько, сколько времени Дирку потребуется на то, чтобы прослушать его невнятные извинения и что-нибудь на них ответить. С холистическими предчувствиями у Тодда явно плохо, потому что возвращается в свое тело он лишь три с половиной часа спустя. Сначала ему кажется, что, наверное, это значит, что ответ Дирка занял все это время, но, к удивлению Тодда, после его извинений в телефоне лишь две записи: на несколько секунд и на десять минут. Я не сержусь, Тодд, расслабься, говорит ему Дирк скороговоркой. А после десять минут рассказывает о какой-то нелепости, произошедшей с ним и Фарой. Информация не то чтобы лишняя, не то чтобы Тодду неинтересно, но... пожалуй, он ожидал совершенно иной реакции. Его реакция несомненно была бы другой. Какой? Почему-то очень трудно ответить себе на этот вопрос. Как и на вопрос о том, зачем он вообще включил свет в ванной и провел ладонью по зеркалу. Хотел почувствовать чужое тело своим? Хм. Хм, говорит Дирк его голосом и после долго молчит, а запись идет и идет, и Тодд вынужден слушать свое собственное дыхание - тяжелое? сбивчивое? - и краснеть, и ждать. Что бы ни стояло за их спонтанными обменами телами - хочется, конечно, обвинить Вселенную, с нее бы сталось иметь такое отвратительное чувство юмора, - но то, что все чаще и чаще обмены стали происходить в самых неловких ситуациях, нельзя назвать простым совпадением. Все взаимосвязано, не так ли? В этот раз Тодд даже не замечает покалывания в пальцах. Он поглощен занятием, которое, если быть честным, почти ненавидит, потому что живые люди, как бы он их не сторонился, гораздо лучше, чем своя рука, но полтора месяца с минимумом контактов с внешним миром научили его не выпендриваться. Он так поглощен процессом, что даже не замечает, когда темнота его комнаты сменяется полумраком, в котором обитает Дирк. Простая арифметическая задачка парализует его: если он сейчас здесь, лежит под тоненьким одеялом с вытянутыми по швам руками, то Дирк, должно быть... Дирк не подкалывает его, никак не комментирует то, чему стал свидетелем и невольным участником, просто молчит некоторое время после своего многозначительного "хм", а затем серьезно сообщает Тодду, что довел дело до конца. Так, будто это была не мастурбация, а раскрытие преступления. Они в сотый раз говорят о личном пространстве, обсуждают сложности во взаимоотношениях с людьми. Вселенная будто дает им шанс узнать друг о друге все, что они никак не могли узнать за тридцать с лишним лет не-знакомства друг с другом, и то, что не успели узнать за ту неделю, когда занимались их первым и пока единственным совместным расследованием. Тодд ни с одним человеком в своей жизни не чувствовал ничего подобного. Связь, взаимопонимание - не с полуслова, конечно, бесконечные монологи Дирка едва ли укладываются в поэтическое "с полуслова", но нельзя отрицать, что то, что между ними, редко и невероятно ценно. Дирк, говорит Тодд, ты мой лучший друг, ты же знаешь это? Навсегда, добавляет он после паузы, потому что это именно то, что ему хочется сообщить Дирку, застрявшему в Черном крыле. Потому что, Тодд знает, это именно то, что Дирку нужно услышать. Они останавливаются на ночлег на берегу Миссури практически сразу после въезда в Монтану, и Тодд, сидя на камнях, надиктовывает Дирку сообщение, которое потом, скорее всего, удалит. Прошло уже три дня без единого обмена, и слова о том, что Дирк - его лучший друг, так и остались неуслышанными, а тем временем другие, более откровенные, лезут Тодду в голову. Однако он не уверен в том, как их произнесение вслух отразится на их дружбе, и поэтому, говорит себе Тодд, я выговорюсь и сотру все к черту. Завтра, добавляет он, потому что ну кому не хотелось бы рискнуть и поиграть в пятнашки с судьбой? А после они приезжают в Бергсберг и их подхватывает водоворот безумных событий, и Дирк оказывается в багажнике машины, упавшей с дерева - и с тех пор никакой необходимости в голосовых сообщениях уже нет. Вот он Дирк, живой, настоящий, обнимает Тодда так крепко, что сердце готово остановиться прямо здесь и сейчас и больше никогда не стучать. Так нежно, так нужно. На мгновение Тодд оказывается на месте Дирка, смеется, возвращается в свое тело. Не каждое их прикосновение приводит к тому, что они обмениваются телами, но, наверное, каждое пятое - точно. Они сидят на койке в местной тюремной камере и осторожно прикасаются друг к другу кончиками пальцев, пытаясь нащупать электрический ток. Фара притворяется спящей, чтобы им не мешать. Все их страхи и комплексы, неуверенность в себе, все это исчезает - не бесследно, конечно, но ощущения новые и неизвестные. Раньше Тодд бы никогда не стал переодеваться перед другим человеком, даже другом, но вот он меняет свои пропахшие кострами и лесом шмотки на полицейскую форму под пристальным взглядом Дирка, и даже не думает отвернуться. Наоборот, смотрит с вызовом, и все события последних двух месяцев прокручиваются в его голове, все самые дурацкие ситуации, в которых им приходилось меняться телами, и по сравнению со стыдом, который он испытывал тогда, никакое публичное переодевание даже рядом не стояло. Он чувствует, что мог бы сейчас переодеться даже на сцене перед огромной толпой. Тодду нравится винтажный наряд Дирка и он тут же решает сообщить ему об этом, правда, чуть-чуть смутившись. Дирк протягивает ему свою левую руку и они вновь играют в ставшую уже привычной игру с образованием тока на кончиках пальцев. Тодд не имел в виду, что он хотел бы оказаться сейчас на месте Дирка, но бесконечно рад тому, что друг именно таким образом истолковал его слова. Он смотрит на себя в зеркало и усмехается. Поправляет пиджак, засовывает руки в карманы брюк. Чувствует на себе взгляд Дирка и мысленно отвечает себе: да, он искал себя в Дирке, да, он наслаждается возможностью быть в его теле. Да, думает Тодд, ему нравится прикасаться к нему как к своему собственному, и ему нравится, что Дирк за ним наблюдает. Тело реагирует на эти мысли вполне понятным образом, а на пальцах вдруг зарождается ток, и через несколько секунд Тодд снова находится в своем теле, но определенно не на своем месте: Дирк слегка озадачен и с полуулыбкой оглядывается на него. Тодду хочется провалиться сквозь землю. От чего-то неминуемого его спасает Тина. Тодд не может определиться, рад ли он такому повороту событий, но в тот момент, когда она заглядывает в дверной проем, он не хочет упускать возможность вернуться к старым привычкам и замолчать вместо того, чтобы поговорить по душам. Дирк не рад, что их прервали, это очевидно. До самого вечера между ними эта пропасть из несостоявшегося разговора, и это раздражает и угнетает так сильно, что когда Тодд находит прячущегося ото всех Дирка, то подходит так близко, что все очерченные ими границы личных пространств, так подробно обговоренные, рушатся. Дирк делает какой-то неопределенный жест рукой - то ли "ну, говори", то ли "ну и?", то ли что-то еще. И, не дожидаясь ответа, протягивает к Тодду руки и расправляет воротник его полицейской формы. Им бы поговорить, но Тодд тянется к молнии на многоцветной рубашке Дирка - и никак не может определиться, в какую сторону ему хочется ее увести: расстегнуть чуть больше или же спрятать невероятно красивые ключицы, не смотреть на которые невозможно? Он чувствует себя глупо, держась за маленький оранжевый замочек, но отпустить его не может. Дирк говорит едва различимым шепотом о том, что иногда он ловит себя на мысли, что во время его нахождения в Черном крыле, несмотря ни на что, он чувствовал себя счастливым, потому что знал, что может поговорить со своим лучшим другом. Теперь же, на свободе, в компании этого самого друга, он не ощущает, что счастлив. Дирк бьет наотмашь, больно, лишая Тодда дыхания, заставляя тянуться в карман за таблетками из опасения, что начнется приступ. Дирк чертыхается и порывисто обнимает Тодда. Это - их вторые объятия, и это лучшее, что когда-либо случалось с Тоддом. О чем он тут же и сообщает. Ты, говорит он, лучшее, что со мною случалось, Дирк Джентли. И, пока не передумал, невесомо касается губами его щеки. Но что если все-таки, возвращается Дирк к самой острой для него теме, твоя болезнь - моя вина? Последний раз они говорили о парарибулите на прошлой неделе, после того, как Дирк пережил удушье. За последние два месяца он испытал на себе достаточно приступов Тодда, чтобы понимать, что парарибулит собой представляет, и то, что несколько мощных зарядов электрического тока, почти наверняка, спровоцировали болезнь. И парарибулит, и их спонтанные обмены телами - последствия того, что с ними происходило в течение той недели, когда они расследовали смерть Патрика Спринга. Как, спрашивает его Дирк, мне не винить себя во всем, что случилось с тобой и твой сестрой, с Фарой, с детективами, погибшими из-за моей идиотской привычки ввязываться в чужие неприятности? Почему, спрашивает он, ничего не изменяется к лучшему? Почему буря не утихает? Ты, говорит он Тодду, не виноват в моей неспособности радоваться настоящему. Прости за резкость, шепчет Дирк ему на ухо. Прости, повторяет он в сотый раз, что втянул тебя во все это. Намеренно громкое покашливание Тины вырывает их из уютного мирка теплых обнимашек, и если Фара всегда предоставляла им свободное от своего любопытства пространство, Тина пожирает их взглядом и не спешит уходить. Ждет, чтобы они последовали за ней. Тодд разрывается между тем, чтобы поспешно убрать руки со спины Дирка, и тем, чтобы убрать лишь одну руку, завести ее себе за спину и показать Тине неприличный жест. Забавно, но именно в этот момент электричество щекочет ему пальцы, и вот он уже смотрит на Тину глазами Дирка. И осторожно, так, чтобы Дирк не понял, что происходит, показывает ей средний палец. Тина расплывается в улыбке, разворачивается и уходит. Обратного обмена не происходит, и поэтому сказочный принц с розовыми волосами оказывается сбитым с толку: вот Дирк Джентли, а вот его тело. Да, так бывает. Нет, это временно. Обратного обмена не происходит и после того, как допрос давно уже закончен и они едут домой к Хоббсу. Не происходит его и за ужином, и после тоже. И это первый продолжительный обмен телами, который произошел с ними с момента встречи. И чем дальше, тем страньше и страньше. Они сидят на кухоньке Хоббса, пьют лимонад, и пытаются спровоцировать появление электрического тока в месте соприкосновения своих пальцев. И - ничего. Мягкие прикосновения друг к другу - будто игра на клавишных, но искорки хоть и появляются, их недостаточно. Хоббс, уставший за ними наблюдать, уходит спать. Почему бы и им не пойти спать? Как будто они никогда не засыпали в чужом теле, ну правда. Они не произносят вслух то, что вертится у каждого на языке: то, что они переживают сейчас, несравнимо отличается от всего того, что было до их встречи. Как будто оно приобрело реальность, стало ощутимее, весомее, интимнее. Тодд прикасается к своему запястью - к тому, которое является сейчас запястьем Дирка, и это порождает жуткую путаницу в его голове. Где свое, где чужое? Есть ли что-то чужое? Может быть, думает он, мы успели привыкнуть к прикосновению ладоней друг друга, поэтому ничего не выходит? Может быть, думает он, стоит расширить горизонты? Руки, плечи, шея, лицо? Но прикасаться к своему собственному лицу руками другого человека - странно, поэтому - запястья, проследить линию вен, ему всегда нравились эти ощущения. Лицо Тодда, за которым скрывается Дирк, меняется. Напомни, произносит он неуверенно, чем мы сейчас занимаемся? Хороший вопрос, думает Тодд. Действительно, что это? В какие игры они играют, и есть ли какие-то правила, а если есть, то какие? Потому что практически все из того, что они обсуждали ранее, утратило свою актуальность. Изучаем интересный феномен, говорит Тодд, пожимая плечами. И добавляет: экспериментируем, хотим узнать больше о том, как это работает, и можем ли мы, например, контролировать этот процесс? Что, спрашивает он, необходимо для того, чтобы его обратить? Как, черт возьми, спровоцировать появление электричества? Ему вдруг хочется быть откровенным, и поэтому он объясняет Дирку про свои запястья, и про то, что обожает прикосновения к ним, особенно в те моменты, когда руки напряжены - например, зажимают струны гитары. И если эти ощущения ему приятны, то, может быть, так больше шансов, что появится необходимый для обратного обмена ток? Вместо ответа Дирк поднимается со своего места и, подойдя к Тодду со спины, опускает ладони ему - себе - на плечи. Может быть, говорит он, давай проверим. Наверное, самое правильное в этот момент - закрыть глаза и наслаждаться, и не думать о том, как это все-таки странно, и не пытаться осмыслить происходящее, а лишь прочувствовать. Ощутить руки на плечах - когда-то давно, когда Тодд учился играть на рояле, его учили именно таким образом класть руку на клавиши: расслабленной, широкой ладонью необходимо было легонько прикоснуться к прохладной черно-белой поверхности и не спешить, не напрягаться. Дирк, подождав несколько секунд, чуть перемещает ладони так, чтобы большими пальцами дотронуться до позвонков, и чуть-чуть надавливает. Тодд будто слышит протяжное ре в своей голове - свое любимое ре, готовое перейти в аккорд от соль и затем от ля. Словно прочитав его мысли, Дирк проводит большими пальцами ниже по позвоночнику - до лопаток и чуть в сторону, но получается какой-то невнятный аккорд. Тоника, субдоминанта, доминанта, а не то, что ты творишь, идиот, думает Тодд с усмешкой, но отрицать, что ему приятно, просто глупо. Возвращается ре, а после резко затихает - Дирк перемещает руки чуть вверх и вперед, и его прохладные пальцы опускаются на открытую кожу в районе ключиц. Он не задерживается на них, вместо этого возвращает руки в район шеи и разводит в стороны, каждую к своему плечу. Что он вообще делает? Просто прикасается к своим плечам расслабленной ладонью, как-то очень по-дружески, но его тело реагирует на эти прикосновения. Дирк проводит руками по предплечьям, чуть надавливая, и возвращает их к шее, очерчивает пальцами позвонки. Ничего особенного, какой-то легкий массаж, всего-то, но Тодд понимает, что улетает. А затем Дирк просто обнимает его со спины, руки все также вокруг шеи, касаются плеч, и дышит куда-то за левое ухо. Да, вот настолько все просто со мной, смеется Дирк. Даже глупо немного, добавляет он мгновением позже. А Тодд понимает, что даже не заметил, образовывался ли заряд, пока Дирк гладил его - свои - плечи. Что-то я не заметил тока, как можно равнодушней бросает Тодд. Может быть, повторишь? Эксперимент, замечает он, никогда не проводится один раз. А Дирк отвечает ему, что в таком случае Тодду придется сгореть со стыда. И мне придется сгореть вместе с тобой, добавляет он шепотом. Но несмотря на только что сказанное, касается шейных позвонков губами. Обещай, шепчет Дирк, что не будешь психовать. У Тодда нет сил на то, чтобы ответить, и он просто мотает головой: не буду. Он не знает, откуда в Дирке вдруг берется вся эта смелость и решительность, и почему его руки не трясутся, когда он расстегивает чертову оранжевую молнию слегка колючей винтажной рубашки. У Дирка даже выходит веселиться: снимая с Тодда рубашку, он вдруг замечает, что у него, оказывается, красивая спина. Комплименты самому себе, Дирк, серьезно? Тодд отдается ощущениям целиком и полностью. Он не знает, сможет ли не психовать и не сгорать, потому что просто сидеть и изучать тело Дирка через прикосновения к нему самого Дирка - этого уже достаточно для того, чтобы заняться самосожжением. Он решает концентрироваться на токе - и вдруг замечает, что того более чем достаточно для того, чтобы обмен произошел. Ну, по крайней мере, по всем признакам, обмен вполне может состояться хоть прямо сейчас, но Тодд неосознанно сопротивляется скопившемуся в ладонях заряду. Он сидит, вцепившись в коленки, и закусывает губу. И сердце его - Дирка - колотится как сумасшедшее, и не только оно. Вокруг слишком светло для того, чем они занимаются, и Тодд не понимает, как им не пришло в голову погасить свет. С другой стороны, официально они, конечно, занимаются поисками электрического тока, никак не чувственными наслаждениями, так что и повода выключить свет как будто и нет. Не зная, как дальше сдерживать заряд, Тодд перемещает правую руку вверх по своему - Дирка - колену и накрывает ладонью свой - его - член. И это - вау. Заряженные частицы вибрируют в пальцах, пальцы дрожат, и точка невозврата все ближе. Да, шепчет Дирк, и Тодд вдруг осознает, что тот ничего не делает, просто удобно устроился у него на плече, придерживает Тодда за локти и наблюдает за его действиями со своим телом. Да, повторяет Дирк тверже. И что он хочет сказать этим "да"? Дирк не позволяет его руке отстраниться. Тодд, утонувший в музыкальных аналогиях, играет гаммы - не самый очевидный выбор, когда прикасаешься к своему - чужому - члену, но благодаря вибрации во всем теле, больше ему ничего делать и не нужно. Он может позволить себе легко и игриво прикасаться к себе - к Дирку - и не чувствовать стыд, и испытать чужой оргазм, и тут же оказаться в другом - своем - теле. Ну, Дирк поворачивается к Тодду в пол оборота, теперь мы знаем наверняка, что то, что между нами происходит, можно контролировать. Дирк закусывает губу и Тодду очевидно, что друг еле сдерживается, чтобы не разулыбаться: он, Тодд, так рьяно возмущавшийся когда-то по поводу их спонтанных обменов телами, сопротивлялся обратному процессу из последних сил. Он, Тодд, боявшийся даже нос чужой почесать, ловил кайф от откровенных прикосновений к телу Дирка. Они молча смотрят друг на друга несколько минут. Просто изучают глаза друг друга, не отвлекаясь на слова и прикосновения - последних, если честно, Тодду безумно не хватает, но почему-то именно сейчас, после всего, ему неловко протягивать к Дирку руку. Они задают друг другу какие-то молчаливые вопросы, и Тодд вдруг понимает, что должен сказать. Да, говорит он - сначала неуверенно, а после повторяет, почти также твердо, как до этого Дирк: да. Что именно значит это его "да", он не знает. Все сразу? Полное принятие Дирка? Таким, какой он есть, твердое и безоговорочное да на все его закидоны и несмешные шутки, на все волны депрессии, яркие шмотки, дикий стиль вождения. Да влезанию в окна, да молочным коктейлям, да безумным теориям. Да. Спасибо, отвечает Дирк. И протягивает руку к подбородку Тодда, и, кажется, хочет поцеловать, но не решается. Пойдем, говорит он. И, подхватив Тодда под локоть, ведет его к крошечной ванной комнате. Я могу и не заходить, говорит он сбивчиво, хотя предпочел бы, конечно, зайти, но не настаиваю, хотя хотел бы. Тодд растерян. Дирк щелкает пальцами перед его лицом: очнись, Тодд, тебе просто необходимо в душ - я, знаешь ли, провел в твоем теле несколько последних часов и поэтому очень тебе рекомендую не пренебрегать возможностью. И добавляет: со мной или без меня, решай сам. Тодд смущается. Действительно, ему необходимо уединиться, смыть с себя пот и остатки страсти, липкие эмоции Дирка, чужой запах. Ему необходимо, но очень не хочется уединяться, поэтому он едва заметным кивком дает Дирку понять, что не против его присутствия. Он позволяет Дирку себя раздеть и включить воду, немножечко слишком горячую на его вкус. Он замечает, что Дирк избегает на него смотреть, не задерживается взглядом на его теле, и Тодд не может не думать о том, что, вообще-то, сейчас это неприятно, хотя раньше он бы был благодарен другу за тактичность. Смотри, говорит Тодд, если, конечно, хочешь. Дирк не дает ему себя раздеть, раздевается сам и мгновенно оказывается вплотную к Тодду. Как бы не произошло короткого замыкания, улыбается Тодд, кладя руки Дирку на плечи. Дирк одним резким движением выключает воду и в следующее мгновение Тодд уже смотрит на себя со стороны, ощущая покалывание в пальцах. Какого черта, хочется ему спросить, но Дирк не дает ему возможности это сделать. Пожалуйста, просит Дирк, расскажи мне о себе. И так как Дирку за последние два месяца стала известна чуть ли не вся биография Тодда, вопрос ему непонятен - до тех пор, пока Дирк не сжимает вокруг своих - Тодда - запястий его - Дирка - пальцы. Расскажи, просит он, и Тодд понимает. Он смотрит на себя - не со спины, как это делал Дирк, имея возможность забыть о том, что перед ним - он сам. Он смотрит на себя и долго решается, прежде чем прикоснуться к родинке над бедром. Уже несколько месяцев никто посторонний не прикасался к ней, а это чертовски приятно. Костяшками пальцев, так, будто делаешь это не нарочно - вот оно, наслаждение. Почему-то его всегда заводили прикосновения именно к этому месту. Затем, конечно, самый низ позвоночника, левая лопатка, солнечное сплетение и подбородок. Вены - на руках и на шее. Он показывает Дирку все очень медленно, потому что, во-первых, все еще не может избавиться от ощущения, что делает что-то не то, а во-вторых, просто он любит именно так - медленно, неторопливо, лениво. Дирк бы сказал - скучно, но пока что не говорит, ничего не говорит, просто стонет и уворачивается от прикосновений. Тодд боится щекотки, но она же добавляет остроту каждому прикосновению. А вообще-то, говорит он шепотом, гораздо больше, чем руки, я люблю чувствовать губы на своем теле, везде. Но, Дирк, еще тише говорит Тодд, не думаю, что смогу показать тебе, что я имею в виду. И не надо, отвечает Дирк, а в следующую секунду они меняются телами, и Тодд легонько ударяет друга по плечу: как ты это делаешь, Дирк? Но тот лишь поднимает брови и ничего не отвечает. Вместо этого спрашивает: можно? И Тодд кивает. Дирк опускается на колени и смотрит вверх, и Тодда накрывает: он не об этом думал. Он думал о шершавых губах на родинке, о том, как чужие волосы щекочут спину, когда губы оставляют поцелуи на позвонках. Он не уверен, что пришедшая Дирку в голову идея - хорошая. Он не уверен, что стоит, что пора, что время пришло. Он не уверен, что хочет, хотя тело его, несомненно, за. Они даже не успели поговорить о том, что это такое происходит между ними с момента встречи. И да, Дирк, опускающийся перед ним на колени, разумеется, делает ответы на половину вопросов самоочевидными, но все же, все же! Поднимись, пожалуйста, просит Тодд, и Дирк, слегка разочарованный, встает с колен. Не сегодня, просит Тодд. Не раньше, чем - и вместо того, чтобы объяснять, прикасается губами к уголку губ Дирка. То есть, уточняет Дирк, теперь можно? Тодд качает головой и, приобняв Дирка, находит тот позвонок, после которого в голове - ре-мажор, и спускается ниже ровно на четыре вниз, и строит трезвучие, а за ним - септаккорд от позвонка на один ниже, так резче и напряженней, чем простое трезвучие. И пусть Дирк ничерта не понимает в музыке в целом и в гармонии в частности, не почувствовать он не может. Мелодия не двигается сразу же к своему завершению, она развивается постепенно, обретает целостность, обрастает деталями. Мелодия никуда не торопится и им тоже не стоит. Когда полчаса спустя сонный Хоббс заходит в ванную и пялится на них непонимающе, они вцепляются друг в друга с невероятной силой, будто тонут, и в попытке спрятаться от его пристального взгляда целых восемнадцать раз меняются телами, как будто это способно что-то изменить. Как будто они - не одно целое.