a madness of butterfly

Сначала зефирно-бархатная поверхность ее батистового белого платка поражала его. Платок белый-белый, как облака на апрельском небе в те дни, когда тебе 6 лет и весь мир, кажется, открыт тебе. Платок большой. Девушка проводит руками по его поверхности, откладывая книгу. Он поворачивает голову к ней. Она сидит на лужайке, играет с концами этой белой сахарной дымки. В ее волосах застряли сочные зеленые травинки, а в мыслях – он. -Грейнджер, ответь. Кажется, в азиатских странах был такой особый вид пытки - тишиной. Вонка грустно улыбнулся своим мыслям. В таком случае, эта девушка – средневековый палач с аурой из призрачного батиста. И он ни на секунду не сомневался, что этот батистовый дурман погубит и ее, и его. Не погубит только эту тишину. Она накрывает голову платком, сохраняя тишину нетронутой. Тишина трескается, надламывается, оставляет Вонку один на один со своими безмолвными упреками. *** Потом ослепительная глазурь батиста стала противна ему. Вся его душа (а он был уверен, что у него, в отличие от нее, есть настоящая душа, а не мешок цемента в груди) сочилась ядом, когда он видел ее. Говорят, цианистый калий пахнет миндалем. Что ж, пора признаться, что запах горького миндаля, вымоченного в коньяке, - это не новый дорогой парфюм, присланный отцом на Рождество в качестве подарка, а содержимое его души, сочащееся через брешь, которую пробила заучка-Грейнджер в его броне. Пробила огненными стрелами. Пробила и ожидает. Чего ожидает? Он судорожно искал ответ на этот вопрос в своей голове, как сейчас судорожно искал взглядом эту ослепительную глазурь в толпе в церкви. Фиолетовые глаза ощупывали каждый сантиметр святилища. Ему бы сейчас не этим заниматься. Ему бы шататься по центру Нью-Йорка, готовиться к поступлению в колледж, совершенствоваться в приготовлении патоки. Да хотя бы пастилу лепить, а не искать свое отражение в этих пустых глазах цвета горького темного шоколада. Горького, как она сама. Не стоять в уголочке, как мальчишка, которого родители привели на свадьбу чьей-то тети. Не смотреть по сторонам, вглядываясь в чужие лица. Чувствуя, как злость подкатывает к горлу, как она плещется внутри него, будто океан перед бурей, Вонка втянул воздух через зубы с легким шипением. Грейнджер поднялась со своего места, направляясь прямо к однокурснику. Платок может волосы прикрыть, а вот пустоту в сердце – нет. -Они прекрасны, - сказала она, глядя на молодоженов, которых уже поздравляли родственники. –Кто-то в этом мире должен быть счастлив. -Я думал, ты не способна испытывать чувство… зависти, - молодой человек притворно возмущенно вздохнул. Девушка с кудрявыми каштановыми волосами продолжала безучастно водить взглядом по молодой паре. Юноша же продолжал рассматривать ее батистовую броню. Белая ткань переливалась десятками оттенков белого, серого, голубого, розового под нестройным светом, падавшим на нее с причудливо-смешного витража на потолке. Невинность в квадрате, умноженная на бесконечность и сокрытая под этим облаком желания. Будь Вонка поэтом, он дарил бы Гермионе каждый день по букету лилий. Она заметила его взгляд и вмиг покрылась румянцем. Краска удивительно быстро распространялась по ее лицу, опускаясь на шею, ключицы, уходила вглубь ее нескромного для такого места выреза на блузке. Вонка отметил про себя, что Гермиона краснеет очень некрасиво. Волновало ли его это? Совершенно нет. Зато его волновал тонкий запах груши, исходящий от нее. Запах приближающегося лета, запах юности и светлых помыслов и чувств. А еще - ее ответ. -Гермиона… - юноша только беззвучно пошевелил губами, а шатенка уже испепеляла его своим взглядом. Вонка буквально чувствовал, как под этим самым взглядом начинают плавиться его кости, разрывая брешь в его броне, разливая горький миндаль. Молодой человек уже готов был собственноручно разорвать белый туман между ними, как вдруг Гермиона, заливисто смеясь, побежала к кедровому дереву, раскинувшему свои ветви недалеко от этой церквушки. И он в очередной раз побежал за ней. *** Под конец эта белоснежная нуга стала ему, откровенно говоря, поперек горла. Вонка не любил в этом признаваться, но он часто мечтал. Мечтал о собственной фабрике. Мечтал о нетающем в жару мороженом. Мечтал о Грейнджер. Они столкнулись на вечере встреч выпускников их пансиона. Вонка специально прилетел в Англию, бросив хоть на один день все свои дела в Штатах и даже его маленькое достижение – один магазинчик сладостей в каком-то американском захолустье. Грейнджер силилась не обращать внимания на красноречивые взгляды старого друга. Друга? Внутренний голос бывшей («да ты и сейчас ничем не отличаешься») заучки пансиона Хогвартс твердил, что друзья не прижимают за талию вот так, друзья не цепляются за тебя взглядом фиолетовых глаз в надежде на что-то. Гермиона только отмахивалась и запивала разрушающие ее сомнения новой порцией мартини. Ох, мартини. В этот вечер она готова была петь ему дифирамбы. А Грейнджер, кстати, клювом тоже не щелкала. Работа дантиста ей очень даже нравилась. Держать маленькое книжное издательство нравилось даже больше. Еще бокал. Бывшая («я же говорила…») заучка пансиона Хогвартс уже весело смеется с вроде-как-другом. Еще бокал. Сердце Вонки радостно сжалось, как у тринадцатилетки. Грейнджер разочарованно выдохнула, выуживая из очередного бокала этилового яда кусочек грейпфрута. Кисло и сладко одновременно. Прямо как она и этот шоколадник. В этом пансионе никто и никогда не обладал особенным вкусом к сочетаниям в еде и в жизни, а чего можно было ожидать от них самих? Грейнджер не помнила, как она и ее вроде-как-друг оказались на улице. Вонка не помнил, как он и его вроде-как-подруга оказались так близки друг другу. На плечи Гермионы был накинут все тот же батистовый платок. Все та же тягучая белоснежная нуга. Ее броня. Ее воздушный панцирь. -Бабочки – отряд насекомых с полным метаморфозом, - медленно начал Вилли цитировать курс лекций по зоологии, сжимая край дымки в кулаке, сминая ее. –Кажется, ты засиделась в стадии куколки, - хитрая улыбка расцветала на лице молодого мужчины по мере того, как в глазах девушки напротив загоралась страсть. –Не пора ли показать себя в полной красе, имаго?* *Имаго - взрослая стадия онтогенеза чешуекрылых. Короче говоря, превращение в бабочку.