Lilium et Orchids

      Вкус пионов Акутагава не забудет никогда. Ночи, которые он провёл без возможности вздохнуть, навсегда оставили эти цветы в омрачённой памяти. На вид совершенно безобидные растения вились внутри Рюноске, как у себя дома, стискивая все его внутренности. Он выкашливал цветки редко, но по два или по три за раз. Эспера от них тошнило. Сильнейшие атаки происходили по ночам, когда его, слава Богу, не видел никто из мафии. На небо ложилась чёрная кашемировая простыня, молодой мафиози возвращался домой и заходился в хриплых приступах, оставляя на полу противно-бежевый цветок пиона. И так раз за разом по адскому кругу. Акутагава почти не спал ночью. Наливал полный кувшин холодной воды, и, расплёскивая по пути чуть ли не половину, направлялся в спальню. Чаще всего плащ он надевал поверх пижамы и укутывался в одеяло, ведь от ханахаки морозило до дрожи. И тёмное время суток превращалось для парня в камеру пыток. Продрогший, задыхающийся, пытающийся промочить саднящее горло водой, под утро он засыпал под вьющимися лентами Рашомона, украшая всю кровать пионами Дазая и бордовыми каплями крови. Дазай Осаму стал именно тем человеком, кто принёс в его организм вирус-ханахаки.       Жизнь Акутагавы никогда не походила на сказку и, попав в мафию, он надеялся наконец получить хоть небольшое облегчение. Семпай бы посмеялся, услышь он мысли несмышлёного парнишки. Жизнь действительно стала легче: ему было, что есть, было, где спать и было, что носить. Правда, это облегчение продлилось всего каких-то пару фальшивых дней. В крови появился Дазай. Затем первые боль в лёгких и першение в горле. А потом эти чёртовы пионы. В груди, во рту, в квартире, и на бинтах Осаму, что однозначно и бесповоротно означало принадлежность цветов этому завораживающему мафиози и полную влюблённость Акутагавы.       А Дазай его уничтожал. Действием, взглядом, усмешкой. Рюноске видел, что единственное, кем считал его учитель, - это бесполезная, глупая тряпка, которая лишь приносит неприятности и никуда не годится. Он говорил, что Рашомон, буквально,- самая никчёмная способность, которая только могла кому-нибудь достаться; он озлобленно прицеливался холодными коньячными глазами, трижды нажимал на курок, и юноша опять и опять задыхался, защищая себя Рашомоном, откашливаясь и пряча бутон пиона в карман пальто.       Акутагава знал, что не он один страдает от этих мерзких цветов. Возвращаясь после очередного урока с Дазаем и морщась от новой порции синяков, к которым уже привык, он слышал громкий хриплый кашель вперемешку с руганью. За углом виднелась знакомая всей Портовой Мафии рыжая макушка Чуи Накахара. Тот содрогался в приступе, а когда на его ладонь упал пышный светлый пион, парень с рыком проломил стену напротив, сжимая в кулаке цветок до мусорообразного состояния. Акутагава лишь продолжил путь к дому. Столкнуться с разъярённым Чуей для слабого новичка с осложненной формой ханахаки было равноценно самоубийству.       А ещё Акутагава с завистью, грустью, и когтями раздирающим чувством внутри, осознавал, что пионы Чуи далеко не столь болезненны, как его собственные, потому что... это не безответная любовь; потому что... Дазай Осаму кашляет ало-рыжими маками. Теми самыми маками, которые изредка поблёскивают на волосах его напарника. А ещё улыбается ему так тепло и приятно, что у Рюноске слёзы застревают в уголках глаз, а лепестки - в горле. Дазай и Чуя кашляют редко, потому что любовь одна на двоих, хоть и не признанная, хоть и покрытая слоем ненависти, но общая, ответная, до боли искристая.       А потом всё горит.       Пылает красным пламенем.       Все пионы Йокогамы - пепел.       Дазай уходит из Мафии.       Чуя и Акутагава тоже горят. Только вот Чую огонь распыляет. Его ханахаки звереет, и пока рыжий пытается утопить дорогим вином с силой рвущиеся наружу цветы, его грудь изнутри так и норовят проткнуть ветки пышного куста.       А вот Акутагава горел иначе. Горел синим огневом. Горел в последний раз. Но так ярко и отчаянно, что выгорел до конца. В его груди не осталось ни одного жалкого пиона, лишь жизненно необходимые органы и пустота, заставляющая редко и хрипло кашлять. Ночь после известия о предательстве Дазая прошла словно в тумане. Единственное, что помнил Рюноске - боль. Жуткая. Не предназначенная для смертных. Эспер сначала корчился в судорогах, выкашливая увядшие цветы, листья и стебли, обильно покрытые собственной кровью. Затем терял сознание от болевого шока, а воспалённый мозг подкидывал кадры-воспоминания. Каждый урок, каждый презрительный взгляд, каждый удар ногой в грудь и упрямый подъём Акутагавы на содрогающиеся ноги транслировался в разваливающемся сознании. Потом он снова просыпался, и снова заходился в кашле. Это была не ночь. Это был личный ад Акутагавы Рюноске, который сжёг слабую сущность. Единственное, что осталось в изуродованной душе - это желание знать, что всё было не напрасно. Теперь Акутагава сосредоточился лишь на своей силе и единственное, чего хотел, так это чёртово признание этой силы Дазаем.       Прошло время. Акутагава кое-как зализал раны, оставленные пионами и стал сильнее. Намного сильнее. Рюноске будто сам обратился обжигающим тёмным пламенем. Стерев из себя противное чувство любви, он приводил в дикий ужас врагов Мафии, а большую часть самой группировки заставлял подрагивать от восхищения. Только вот сам Акутагава свою силу достаточной не признавал. Не признавал даже того, что то, что он не сломался под натиском отвратительной цветочной болезни, вообще было чем-то нереалистичным. Твёрдый характер юноши помогал ему упрямо вставать после падений, несмотря на всю терзающую внутренности боль, которая обычно оставляет после себя лишь разорванные тела. Акутагава только поглотил всю эту боль в себя, обращая её собственной мощью, а затем передавая всю эту мощь Рашомону. И монстр, зверея, рвал никчемных людей и грозных эсперов на части, упиваясь собственным могуществом. Только тело Рюноске, тонкое и хрупкое, тоже рвалось на эти части, корчась от кашля. Рашомон, дикий зверь с редкими проблесками чёрных орхидей, готов был сожрать любого глупца, ставшего на пути своего хозяина, и это была поистине завораживающая сила... которая, сама того не желая, могла уничтожить слабое тело сильной души. Ханахаки не убила Акутагаву, как делала с неисчислимым множеством остальных своих жертв. Нет. Болезнь лишь ослабила его организм.       До жути непозволительно ослабила.       Последствия цветочной болезни, пропади они пропадом! И это однозначно ненормально, но физическая боль и невозможность доказать Дазаю полноценную силу добавляли едкого бензина в пылающий огонь Акутагавы. Он желал сразиться. Желал победить. Потому что по-другому он сам себя никогда сильным не признает.       Ведь дефект организма заставлял мафиози считать себя слабаком.       "Как глупо, как глупо!" - незаметно шептали на это кое-чьи губы. "Отвратительные губы" - прошипел бы Рюноске, услышь он это.       Одной никчёмной ночью, когда юноша только закрыл дверь, вернувшись после миссии, шрамированые лёгкие почувствовали осторожные прикосновения молодых расцветающих бутонов. Первая мысль Акутагавы: «Галлюцинации». На нервной почве. Точно. В последнее время количество работы увеличилось в разы. Конечно же, галлюцинации. Иначе выйдет до неправильного жестоко, да? Юноша ведь пережил настолько сильную форму ханахаки. Организм был просто обязан выработать иммунитет. Но хрен там был! Стоило Рюноске хоть немного разогнуть сгорбленную "галлюцинациями" фигуру, как горло знакомо запершило. Руки начало трясти, всё естество пробрал холодный пот и ледяные осколки впились в нездорового цвета кожу. К горлу начал подступать комок, а кашель становился всё громче и отчаянней. Эспер до рези зажмурил глаза, когда, раздражая горло, на руки лёг этот самый "комок". Ноги свело судорогой, и дрожащее тело костлявыми коленями упало на пол. Слёзы подло брызнули из глаз и потекли по щекам, громко разбиваясь о паркет. Ослабевшие руки выпустили тигровую лилию, и она глухо упала рядом с трясущимся в истерике Акутагавой.       - Ненавижу! Ничтожество! Ненавижу! Я убью тебя! - выплёвывая слова, Рюноске раздирал горло ногтями, по-звериному рычал и выл. Стенал. Разбивал костяшки о пол, уничтожая сияющий белизной цветок с мелкими чёрными пятнами. Этого не должно быть! Это чертовски неправильно! Нет! В той пустыне, что оставил после себя Осаму, не могло вырасти ровным счётом ничего. Было так хорошо и пусто. А сейчас свежий куст с каждой секундой всё больше окутывал внутренности, не давая кислороду места. Рашомон, почувствовав опасность, вырвался из чёрных тканей плаща, но, не видя противника, лишь одичав от безумных стонов своего хозяина, метался по комнате, не в силах защитить его. Рюноске хватался за чёрно-белые локоны и безумно шептал неразборчивые слова. Как он мог? как мог, он, один из сильнейших эсперов Мафии, наступить на те же грабли? Какая непростительная, смертоносная, роковая ошибка! Он ведь не переживёт! Загнётся к чертям собачьим. Надо будет уже завтра сходить к гробовщику, вроде у Накахары-сана был один знакомый: гроб заказать и место на кладбище выбрать. И чтобы никаких цветов на могиле! Ни одного гадкого растения!       Под обеспокоенный взгляд Чуи Рюноске всё же навестил на удивление уютное похоронное бюро, но ни через день, ни через два, ни через неделю услуги гробовщика ему так и не понадобились. Приступы, как и в первый раз, были каждый день и обострялись по ночам, но что-то было не так. Что-то было иначе. Стебли лилий не раздирали внутренности, подобно пионам, и цветами Акутагава кашлял только чистыми, без единой алой капли. А ещё их было больше. Больше, чем бежевых пионов раза в два. Но ничего из этого не уменьшило ненависти юноши к причине повторного ханахаки, у которой были глаза сапфирово-золотого цвета - Ацуши Накаджима. От одного вида мерзкого тигра тошнило. Это тупое и непозволительно доброе создание заставляло кривиться и морщиться, но никак не любить. Ничтожный, слишком справедливый и самоотверженный кусок имбецила, палец о палец не ударив, в одно мгновение получил способность, друзей и признание Дазая. А теперь имел наглости покушаться на жизнь Акутагавы, которую тот, задыхаясь в собственной крови, выгрыз из когтей смерти.       "Мудак." - скалился Рюноске, вытаскивая пальцами из горла осточертевшую своей белизной лилию и скармливая её Рашомону.       Устав от непрекращающихся приступов, Акутагава обессиленно распластался звездой на кровати и позволил себе хотя бы раз задуматься о тигре. Перебрав все известные ему ругательства и послав Ацуши в самые премерзкие места по нескольку раз, эспер закрыл глаза и представил перед собой ненавистную фигуру. Та дрожала в кашле, напрасно пытаясь скрыть это от тёмно-серых глаз. Ха, тоже мучается. Ну, хоть какая-то радость для Акутагавы. А этот отброс семейства кошачьих нервно суёт какой-то цветок в карман бридж. Глупец. Что там прятать-то? Рюноске уверен - тигром завладели смертоносные, ядовитые пионы Дазая, а если даже это и не так, то сакура Кёки, в крайнем случае - нарциссы Куникиды Доппо. Гадко. Этот тигр постоянно зависит от окружающих (кто бы говорил, Акутагава-кун, кто бы говорил), так что цветы могут принадлежать кому угодно. Хотя, в принципе, пёс Мафии не особо-то и заинтересован в этом вопросе. Единственное, в чём он заинтересован, так это сколько силы придётся использовать, чтобы сердце тупицы перестало биться. Потому что Акутагава Рюноске убьёт тигра. Завтра. На Моби-Дике. ***       Ацуши удача посещала редко. А если быть точнее, она посетила его один единственный раз, когда парнишка встретил Дазай-сана. После этого удача, помахав ручкой на прощанье, скрылась в лучах заката. Накаджима почувствовал неладное, как только увидел перед собой до ужаса мрачную фигуру пса Портовой Мафии, которая, кашляя, вежливо прикрывала рот ладонью. В животе медленно, но верно начали рост стебли и листья, доставляя своей ничего не подозревающей жертве пока что самое малозначительное беспокойство. Правда, Акутагава легко смог отвлечь Ацуши от этих странных ощущений. Сложно думать о небольших неудобствах в животе пока твою ногу пожирает оживший монстр из ночных кошмаров.       Но как только тигр очнулся после битвы, цветочная болезнь тут же напомнила о себе непривычным першением в горле. Остаток дня новоиспечённый член детективного агенства только и делал, что отстранёно кашлял, прибывая в некой прострации. Мальчишка просто напросто не понимал, что с ним происходит, ведь на обычную простуду списать кашель было сложно. У Ацуши никогда не было простуды (по-видимому, спасибо регенерации). Аллергией парень тоже не страдал. Тогда, в чём дело? Ответ появился сам собой ночью вместе с чёрной орхидеей из раскрытого в непонимании рта. Аккуратный упругий цветок опустился на пол, но тут же был поднят немного дрожащими ладонями. Перед Ацуши возник образ чуть сверкающих прекрасных цветов, которые украшали поверхность Рашомона, по цвету напоминающую чёрную дыру. Ужасный зверь не оставлял тигра равнодушным, так и манил прикоснуться к себе: к алеющей темноте, незаметным орхидеям с бело-серыми сердцевинами, острым лентам. А потом видение исчезло, оставляя на языке не высказанное "ханахаки", а в голове образ пугающе-мрачного Акутагавы.       Ацуши всеми силами старался прятать цветы, которые с дикой болью рвались из горла. Карманы, ящики, стаканы с карандашами. Куда только можно, главное скрыть от чьих-либо глаз свой кошмар - он любит собственного врага. Но... это же Ацуши. Что он может скрыть? Дазай, словно цирковой фокусник, выудил из тигра чернильную орхидею в первый же день болезни. Мальчишка на инстинктах зажмурился, ожидая насмешек или чего-нибудь подобного, но Осаму лишь как-то странно ухмыльнулся.       - Ну, наконец, Рю-кун, а то я уже начал переживать.       - А? - Накаджима удивлённо распахнул глаза. Человек, стоявший перед ним был совсем не похож на привычного весёлого самоубийцу. Эта лёгкая улыбка на губах и взгляд другой - далёкий и запредельно непонятный.       В ответ Дазай только потрепал ученика по белёсым волосам и, заправив цветок себе за ухо, отправился, как ни в чём не бывало, дописывать ненавистный отчёт и мучить Куникиду.       - Дазай-сан...       Ацуши ждал ханахаки. Ждал, как чего-то особенного и волшебного, начитавшись сказок из приютской библиотеки. Ждал, никому не говоря про это ни слова. Потому что для него эта болезнь - олицетворение любви. А любовь, любую, будь она нежная или жестокая, взаимная или безответная, искрящаяся или тихая, он считал наипрекраснейшей вещью на свете. Его самого никогда в жизни не любили, но тигр не думал об этом, он всего-то хотел любить сам.       Первые полученные деньги Ацуши потратил на пару книг о ханахаки, начиная читать одну из них сразу же, как покинул книжный магазин. Его цветы были спокойными, но настойчивыми. Изредка могли душить корнями, но не более - любовь неизвестная. Значит, Акутагава вообще не думает о тигре. Не чувствует ничего. Это не страшно, Ацуши знает. Тихонько собирает каждый цветок, оглаживает пальцами, смотрит заворожённо и заботливо хранит. Это затишье продолжалось лишь некоторое время, но было достаточно одной ночи, и Ацуши понял - теперь цветы желают его смерти. Растения будто одичали. Скручивали органы, заставляя откашливать кровь. Болью пронизывало трахею, дышать с каждым днём становилось всё тяжелее. Кажется, Акутагава узнал что-то об Ацуши и теперь, кто бы сомневался, ненавидит его. Ненависть отравляет цветы. А цветы отравляют свою жертву. Но что за странность? Ацуши всё ещё любит своё ханахаки. И Акутагаву. Тигр сам-то понимает, что это неправильно, и он неправильный, но любовь, обжигаемая ненавистью, становится только прекрасней. Ацуши тонет в своих чувствах, но готов отдать за них жизнь. Он действительно лучше умрёт, чем потеряет это. ***       Акутагава кидается в лапы смерти, потому что только гарцуя на грани с ней, он живёт и дышит полной грудью. И даже чёртов кашель отходит на второй план, хоть и пытается нагло вырваться из ломающегося тела. Ступая на крышу Моби Дика и незаметно пьянея от порывов дикого ветра, Рюноске не замечает, что его возлюбленный отвратительный враг, нервно кусая губы, успевает спрятать несколько свежих орхидей в углу грузового лифта. Ацуши не понимает в Акутагаве абсолютно ничего. Что происходит с ним? Откуда столько отвращения к окружающим и себе? И причём здесь Дазай? Тигр только смотрит в хмурое лицо мафиози, преисполненное решимости, и чувствует, как злость и любовь мешаются в груди. Он с силой сжимает кулаки и неслышно скрипит зубами. "Такой сильный, хоть и считает себя слабаком."       Отвратительный тигр живёт в своём прошлом,слабый и никчёмный... и всё ещё цветущий в груди тигровыми лилиями. Ненавистное существо постоянно мешает и лезет под руку Акутагаве, когда выдался такой шанс доказать свою силу. Тц. Только одна единственная его фраза смогла слабо отпечататься в мозгу. Ошпарить кипятком. Отрезвить. "Думаю, Дазай-сан уже давно тебя принял."       Глупый-глупый тигр...       Искристая боль - лучший друг битвы - является для Акутагавы катализатором, и подкидывает сухих дров в его и без того бушующий огонь злости. А ханахаки и вовсе исчезает на это время. Демонический Доспех сменяется преданным Рашомоном, и тот кидается на Фицджеральда. Но когда лента рвётся и тупицу-тигра вышвыривает за борт, стебли лилий гвоздями впиваются в самое сердце и тело пробирает ужас. Рашомон пускается в дело без промедления и становится для Ацуши прочной опорой. Накаджиму будто ножом изнутри полоснуло от громогласного "Тигр!" и подчиняясь любимому голосу он рвётся обратно на дирижабль.       -Умри, Тигр! - безумно скалясь, рычит Рюноске.       И Тигр умирает, кутаясь в Рашомон и отдавая все силы, горящего в экстазе тела.       Лидер Гильдии падает в светлое небо на глазах эсперов. Побеждённый. Оставляя их один на один. Город спасён. Теперь, ничего не останавливает Акутагаву.       Еле заметно дрожащая нога ложится Ацуши на грудь и отшвыривает к металлической стене.       - Я разорву тебя на клочки, оборотень. - в глазах плескается серым океаном ненависть, которая, кажется, никогда не покинет тело мафиози.       - Акутагава... - тигр морщится, от жгучей боли, а головокружение не сразу даёт понять, что сражение не окончено.       В ответ только скверный кашель, ставший неизменным спутником Рюноске. Тот шипит проклятье и Рашомоном пригвождает Ацуши за шею к жгуче холодным пластам Моби Дика, поднимая на нового ученика Дазая взгляд дикого бродячего пса из-под нахмуренных бровей.       - Ты, отвратительный слабак, посмел попытаться убить меня своими гадкими цветами, и теперь получишь наказание.       - Ч-что? - тигр в привычной манере удивлённо распахивает разноцветные глаза.       - Не делай вид, что не понимаешь! - вместо Рашомона эспер бьёт собственным кулаком, целясь в хрупкую переносицу и оставляет на своих костяшках кровь тигра, - Думал, так легко будет убить меня, да?! Не дождёшься, ничтожество! - хриплый голос бьёт Ацуши сильнее кулаков, а орхидеи, очнувшись, будто собираются сквозь жертву пробиться к ничего не подозревающему хозяину.       Акутагава догадывался о подставе со стороны лилий и поэтому был совершенно не удивлён, когда очередной удар закончился агонией растений, накинувшихся на слабый организм. Но плевать. Он ведь и так скорее всего умрёт, убив хозяина этих цветов, который смотрит так невинно, будто совсем здесь не при чём. Рюноске рыкнув, бьёт ещё раз, а гнев в теле бурлит огненной лавой и жаждет сжечь тигра.       - Ты и представить не можешь, что я пережил. Твои лилии никогда не сравнятся с его пионами! Зря стараешься. Семь лет кровавого ханахаки, подаренные Дазаем! И ты думал, после этого меня сломит, кто-то на подобии тебя?       Горло не выдерживает напряжения и мафиози начинает задыхаться в кашле прямо перед своим врагом.       - Акутагава! - сиплый голос тигра был проигнорирован, а хватка Рашомона стала чуть слабее, - Аку.. тагава... - Ацуши смотрел и не мог поверить, что увиденное - правда. Тяжёлый приступ эспера закончился большой белой лилией, глухо упавшей на искажённый пол дирижабля. Лилией, которая являлась крапчатыми цветами на серебристой тигриной шерсти.       - Насладился зрелищем, оборотень? - мафиози, сплюнув кровь, наклонил голову к плечу, а чернильный зверь, блистающий ночными орхидеями, ещё сильнее стиснул шею Ацуши.       - Акутагава... я н-не знал! Я не знал, что ты так страдаешь кх... - орхидеи Накаджимы болезненно отозвались на увиденное, прорываясь из зажатого рта.       - Я не страдаю! - низкий рык вызывал вспышки в белобрысой голове, - И не смей сейчас думать о ком-либо другом! - Рашомон безжалостно впился в туловище и откинул его на середину Моби Дика, - Дазай? Это Дазай-сан, не так ли? Его пионы рвут тебя изнутри? - утерев болезненно-бледной ладонью первую кровь, подаренную тигровыми цветами, Рюноске сунул руки в карманы и, вернув себе бесстрастное выражение лица с тонкой полоской ухмылки, начал надвигаться на обескураженного тигра, который даже формы своей не изменил для защиты.       Теперь кашель напал на Накаджиму, по чьим щекам уже успела скатиться пара капель слёз. Юноша и не представлял, что его Акутагава перенёс столько боли. После второго ханахаки остаться в живых - задача не выполнимая, а это значит, Ацуши - убийца своего соулмейта?! Лучше бы он, никчёмное существо, и правда, сдох где-нибудь в канаве, чем стал причиной очередной цветочной болезни человека, которого он... любит. Дьявол.       Ацуши медленно тянет руку к Акутагаве, по-детски желая забрать у того всю боль. Лишь бы хозяин орхидей не страдал. Но на лице, обрамлённом черными локонами, что переходят в белый, проявляется отвращение, и тигр видит, как со свистом взмывает когтистая лапа Рашомона. И кажется, что грудь полоснули огненным кнутом. Ацуши неестественно изгибается в спине, от обжигающей боли закладывает уши и темнеет в глазах. Болевой шок отстраняет мальчонку от мира, закрывая в вакуумной комнате. Из раскрытого рта непроизвольно тянется слабый булькающий хрип, и только после него вырываются орхидеи. Ало-красные. Бережно укутанные кровью. Это чтобы не замёрзли. На высоте, как никак, холодно, а экзотические цветы к этому не привыкли, да...       Акутагава далеко не сразу узнаёт в кровавом месиве родные орхидеи, и потому останавливает клыкастую пасть от очередной атаки в самый последний момент. Презрительный прищур исчезает, и серые глаза распахиваются, как у дальтоника, который впервые видит цветной мир. Запоздалый содрогающийся выдох и Рюноске слабо опадает на колени рядом с трепещущим телом Ацущи. Кровь бьёт из неспешащей регенерировать раны, и скоро настигает кончиков пальцев Акутагавы, его ног и плаща, его тигровых лилий. Мафиози смотрит на испачканную в тёплой тигровой крови ладонь, и тянет её к широкому рваному разрезу, который затронул самую тигриную грудную клетку. Рука еле слушается, совсем не гнётся, но прикасается к черно-алым орхидеям с белоснежными сердцевинами, что вьются, оплетая голые рёбра и тянутся к Рюноске, будто живые. Непослушные пальцы дрожат и пытаются гладить бархатистые лепестки, а затем касаются краёв ужасающего разреза. Ацуши в ответ сдавленно стонет, дёргается и приоткрывает глаза. Совсем немного. Видна только золотистая часть радужки. Но от этого Акутагаву бьёт током. Больно и дико.       Он ошибался. Так неправильно, тупо и болезненно для них обоих ошибался. Его, непризнанного ученика Дазая, слабака, который так и не доказал своей силы, его, Акутагаву, любят? Любят, задыхаясь ханахаки? Любят, несмотря на в корни разнящееся всё? Да, что же за бред, Боже...       Ацуши приподнимает слабую бледную руку с тёмно-бордовыми каплями к своему врагу кому?       - Ак-кутагава. Я тебя л-люб... - кровавый булькающий кашель топит фразу внутри человека-тигра, не давая донести её причине болезни.       Но "причина" и так понимает. Акутагава смотрит не моргающим взглядом и, наконец, берёт руку тигра в свою. Оборотень улыбается на изорванном выдохе, чувствуя холодные пальцы, словно покрытые тончайшей коркой инея, на ладонях и щеках. Рюноске до сих пор в шоковом состоянии и дарит Накаджиме свои прикосновения почти не задумываясь, ведомый оголёнными инстинктами. Его насыщенно-серые, как предгрозовое небо, глаза выпускают прозрачную солёную каплю с витиеватыми кровавыми узорами, и та падает Ацуши на веко, прочерчивая мокрую дорожку через щёку, останавливаясь где-то на середине пути. Кровь Ацуши пленит слезу, закрашивая стеклянную чистоту алым.       "Такой красивый..."       Это становится единственной мыслью, за которую может уцепиться оборотень, задыхаясь в расплывающемся от потери крови сознании.       Акутагава молчит и только медленно гладит побледневшие пальцы тигра, продолжая рассматривать его будто в первый раз. Признание реальности, в отличии от осознания, приходит очень медленно, как поезд, который вот-вот должен остановится, но всё ещё тягуче рвётся вперёд. Ацуши. Этот глупый дорогостоящий заказ. Человек-тигр. Он стал именно тем сбоем в программе, до которого добрались крученные корни чёрных орхидей. Абсурд да и только.       Ацуши с немым удивлением распахнул глаза, когда увидел, как сгорбленная фигура начала крупно и бесшумно подрагивать. А потом с шелковистыми порывами ветра мешается тихий смех. Однотонный и бархатный, под стать ветру, он гипнотизировал поражённого оборотня и заставлял подниматься на локтях, сквозь обжигающую, огненную боль. Акутагава смеялся и закрывал кровавыми ладонями лицо. В горле отвратительно скребло от не освободившихся слез, которые подобно диким собакам грызли глотку Рюноске. Истерика обратилась стуком собственного дикого пульса в голове, острыми лентами, обвившимися вокруг болезненного, худого тела и иррациональным желанием.       Смех затих также незаметно, как и появился, а вот дрожь никуда не делась. Будто облюбовала тело эспера на веки. Сама себя заточила в костях и бледнющей коже и бесила-бесила-бесила Акутагаву. Нет. Он не будет этого делать. Не будет. Нет.       Но тело кидается вперёд и руки в совершенно неправильном жесте обвиваются вокруг израненного тела, что всё никак не может регенерировать, открывая орхидеи окружающему миру. Ацуши замирает и перестаёт дышать. Совсем. Напрочь. А зачем? Разве нужен ему кислород, если он получил то, что не мог представить даже в самых безумнейших мечтах. Тело Акутагавы - первородный огонь, заточённый в ледяную ткань Рашомона. И это тело, самое-самое родное и любимое прижимает к себе полумёртвого тигра, задыхающегося в цветах, крови, счастье и неверии. Пальцы осторожно соприкасаются со спиной, позвоночник которой можно прощупать и через слои одежды. Рюноске напрягается абсолютно всем туловищем, но совсем скоро это меняется на более крепкое стискивание подросткового тела и зарывание замёрзшим носом с шею.       В ответ на такие резкие движения рана на теле Ацуши, не поддаваясь ни единому в мире закону, постепенно стала затягиваться. Как и глубокий разрез на сердце Рюноске, которое уже давно было обязано остановиться.