О счастье

Они сбегают. Не успевают шапочки выпускников этого года коснуться земли, а последний звонок оповестить всех остальных учеников средней и старшей школы Хоукинса о начале летних каникул, как старшие Байерс и Уиллер закидывают сумки на заднее сидение машины Джонатана и заводят мотор. Это последнее лето их не-взрослости и первое лето вместе, и они не хотят упустить ни мгновения. В Хоукинсе остаются записка на холодильнике в доме Байерсов и распахнутое настежь окно в комнате Нэнси. А они едут. Едут, наверное, в Чикаго, наверное, в Бостон, наверное, в Нью-Йорк, а может куда-нибудь еще. Да и не суть так важно, куда именно. Главное – подальше от сумрачных лесов, окружающих их маленький город, подальше от ночных кошмаров и острого чувства беспомощности, приходящего по осени, невероятно далекого сейчас, но уже ощутимого. Ведь когда за окном сменяются города, пейзажи и люди, гораздо проще забыть обо всем и почувствовать себя свободными от условностей и правил. Им по семнадцать лет, а в семнадцать даже положено быть человеческим воплощением беспечности и бессердечности. Потому что в семнадцать лет и прокуренный воздух кажется чище, и солнце над головой светит ярче, и хочется верить, что «навсегда» - это не просто слово. И, самое главное, верится, а поэтому и дышится легче. Дорожная разметка, исчезая под капотом, отсчитывает километры за спиной, а вместе с ними и оставляет позади мысли о заполненных заявлениях в колледжи, лежащих в верхнем ящике стола у каждого, о семейных проблемах и вообще обо всем, что находится за пределами машины и дороги впереди. Совесть что-то лепечет тоненьким голоском на периферии сознания, но это сейчас неважно. Не имеет значения. По крайней мере, пока, но об этом и думать не хочется. В динамиках грохочет «The Clash», а воздух, теплый и искрящийся, путается в волосах, создает почти видимые электрические заряды между ними, которые вот-вот взорвутся. Джонатан отстукивает пальцами по рулю ритм, иногда сбиваясь, а Нэнси не сводит с него взгляда, рассматривая солнечные блики в его глазах, слегка запутавшиеся в светлых ресницах. Ей кажется, что только так и должно быть. Потому что по-другому – неправильно, да и попросту невозможно. Они настоящие сейчас, живые от кончика носа до пяток, и это, наверное, называется счастьем. Нэнси не выдерживает и начинает подпевать, не попадая в половину нот. А Байерс смотрит на нее краем глаза, улыбается по-влюбленному хитро и совершенно уверен, что фальшиво поющая Нэнси Уиллер на соседнем сидении – самое лучшее, что он когда-либо видел. И поцеловать ее хочется нестерпимо, только вот этим они, скорее всего, не ограничатся и застрянут надолго посреди дороги. Это, конечно, весьма неплохой расклад, но у них впереди еще целое лето, поэтому Джонатан переплетает свои пальцы с ее, поглаживая большим пальцем ладонь девушки, и сильнее вдавливает педаль газа в пол. Пейзаж за окном сливается в одно размытое пятно, а удары сердца набирают обороты и абсолютная свобода кажется как никогда достижимой. Часы в дороге пролетают за мгновения, и когда они останавливаются на заправке где-то еще в Индиане, но уже почти в Иллинойсе, на какое-то мгновение даже не совсем верится, что они действительно смогли. Смогли зайти так далеко. И дело тут даже не в километраже на счетчике. Они вместе в десятках миль от Хоукинса, рука об руку… И это только их решение и их жизнь, без оговорок на монстров и крушение мира. Пока Джонатан расплачивается за бензин, Нэнси все же решается позвонить домой. Голос Карен в трубке надрывается, называя ее безответственной и неблагодарной, и обещает ей большие неприятности по возвращении. Нэнси слушает, кивает, и, может быть, ей даже немного стыдно, но через стекло телефонной будки она смотрит на Байерса, что-то оживленно выясняющего у кассира, и совершенно ни о чем не жалеет. Родители успокоятся и скоро забудут, а вот Уиллер хочет запомнить все и никогда не забывать ни мгновения этого лета. В конце концов, ей семнадцать, и она имеет полное право побыть хотя бы недолго безответственной и неблагодарной. Разговор прерывается, а у Нэнси нет ни желания, ни двадцати пяти центов под рукой, чтобы его продолжить. А теплые сильные руки, внезапно обхватившие ее за талию со спины, устраняют последние сомнения. - Нэнс, мы едем в Чикаго на концерт Bon Jovi, - Байерс поднимает девушку и кружит по заправке под одобрительный гогот кассира и других клиентов. - Что? – Нэнси заливисто смеется, - Поставь меня на землю, Джонатан! - Мы. Едем. На концерт. Bon Jovi, - у него в глазах почти детский восторг и необъятная гамма самых светлых чувств по отношению к ней. А Уиллер вдруг отчетливо понимает: с ним она готова и на концерт, и на конец света, да хоть в саму преисподнюю, лишь бы он не переставал на нее так смотреть. Она растворяется в теплоте его взгляда, теряет последнюю связь с реальным миром, наполняется изнутри какой-то необъяснимой нежностью и светом. - В Чикаго так в Чикаго, почему бы и нет? - радостно выдыхает она и хватает его за руку, ведя к машине. И они снова едут, не разнимая рук, оставляя километры дорожной ленты позади, а к вечеру на горизонте появляются огни большого города и вывеска придорожного мотеля прямо за окном. И в этот раз нет ни малейшей неловкости при вопросах о том, вместе ли они и сколько кроватей должно быть в номере, потому что теперь все правильно. - Как думаешь, где мы будем через пять лет? – спрашивает Нэнси уже в кровати, положив голову ему на грудь. - Где угодно, только бы подальше от Хоукинса и вместе, - усмехается Джонатан, переворачиваясь и нависая над ней, - И тебя правда сейчас это волнует? - Пожалуй, нет, - Нэнси улыбается ему в губы и целует его, попутно выключая свет. И это действительно неважно. Важнее сейчас руки, скользящие по телу, сбитое дыхание, прерывистые поцелуи и отчетливое «я тебя люблю», сказанное нужному человеку. Оказывается, что эти слова и не такие сложные, когда в них по-настоящему веришь. И важно, что завтра они сорвут голоса на концерте, до хрипоты подпевая уже ставшей хитом «Runaway», а после будут гулять по ночному Чикаго, наслаждаясь видами большого города и не думая о завтрашнем дне. Потому что в семнадцать лет и прокуренный воздух кажется чище, и солнце над головой светит ярче, а «навсегда» - это здесь и сейчас, и поэтому незыблемо. А здесь и сейчас они безоговорочно счастливы.