Такой путь не для меня

Брак?! Людвиг действительно произнёс это слово? Своим холодным, равнодушным голосом сообщил, что отец нашёл ему невесту, и он согласился заключить помолвку? Сердце Наоджи словно сжала ледяная рука. Внезапное, и от этого ещё более ужасное, известие причинило невероятную боль. Лишь с детства привитая привычка скрывать свои чувства помогла ему сохранить видимость спокойствия. Что бы ни случилось, японец обязан держать лицо и выглядеть невозмутимо. Наоджи отпил глоток чая и медленно поставил чашечку на блюдце, прилагая все усилия, чтобы рука не дрожала. Конечно, Наоджи всегда знал, что однажды это случится. Людвиг был единственным наследником знатнейшего рода, и выгодный почётный брак являлся одной из его обязанностей перед семьёй и государством. Найти блестящую партию, продолжить род и укрепить позиции семьи на политическом поприще страны – вот в чём заключался первейший долг герцога Лихтенштайна. Наоджи понимал это, но упорно гнал от себя подобные мысли. Людвигу ещё предстояло закончить академию, ему совсем недавно исполнилось восемнадцать лет, он был слишком молод для женитьбы. Наоджи утешал себя мыслью о том, что аристократы в Европе редко женятся раньше, чем на исходе третьего десятка, и надеялся, что он ещё долгие годы сможет находиться рядом с одиноким Людвигом. А теперь вдруг, как гром среди ясного неба, известие о помолвке! – Ты согласился на помолвку? – Наоджи хотелось верить, что его голос не дрогнул. – Я знал, что однажды это произойдёт, – невозмутимо ответил Людвиг. – Мой отец выбрал мне невесту, и я согласился. Неужели он не понимал, как сильно ранит своими словами сидящего напротив друга? Наоджи едва находил в себе силы спокойно сидеть и поддерживать видимость светского разговора. – Но ты же её совсем не знаешь! – благословен будь Камию, отвлекший внимание на себя. Очевидно, Камию тоже поразила новость, конечно, совсем по иной причине. – Это не имеет значения, – пожал плечами Людвиг. – Рано или поздно мне всё равно пришлось бы сделать это. Таков мой долг. – Брак по расчёту? Как это похоже на тебя. Появление Орфеуса и Эдуарда окончательно сделало разговор общим и дало Наоджи возможность перевести дыхание и собраться с мыслями. Его сердце истекало кровью, и он отчаянно цеплялся за любую возможность изменить ситуацию. К счастью, Наоджи обрёл поддержку в лице своих однокурсников. Романтичный Камию, идеалист Орфеус и Эдуард, вспомнивший печальный опыт своей семьи, принялись убеждать Людвига, что он совершает ошибку. В общем хоре голосов и Наоджи рискнул высказать своё мнение, не боясь показаться пристрастным. Но все увещевания однокурсников разбивались о непробиваемую невозмутимость Людвига, настолько уверенного в своей правоте, что он мгновенно отметал любые доводы собеседников. Впрочем, Людвиг всегда отличался решимостью и самостоятельностью, жёсткостью принципов и суждений, повлиять на него было практически невозможно. Людвиг принимал решения, ни на кого не оглядываясь, и воплощал свои планы, считаясь лишь с собственными понятиями о долге. После перерыва начались занятия. Вопреки обыкновению, Наоджи, самый внимательный и прилежный ученик академии, не мог сосредоточиться на уроке. Все его мысли занимал Людвиг. Холодный, спокойный, взирающий на окружающих с чувством превосходства Людвиг, легко отказавшийся от чувств в угоду долгу. Наоджи было больно думать о его отстранённом равнодушии и страшно представлять своё неминуемое одиночество. После случившегося Людвиг прекратит их отношения, и это естественно. Но до чего же больно даже думать об этом! Если бы Людвиг полюбил какую-нибудь девушку, женился по зову сердца, Наоджи нашёл бы в себе силы смириться с его выбором и исчезнуть из его жизни. Но позволить любимому вступить в брак по расчёту и испортить жизнь троим он не мог и в отчаянии искал выход из сложившейся тупиковой ситуации. Вечером в свою комнату Наоджи вернулся измученный, несчастный, почти больной. Ему хотелось забраться под одеяло, спрятавшись от всего мира, и забыть обо всём в спасительном сне. И тут его взгляд упал на поднос с чайными принадлежностями. Готовить чай для Людвига давно стало одним из редких удовольствий Наоджи. Людвиг говорил, что чай, приготовленный им, самый лучший, и одной этой похвалы хватало, чтобы вознести Наоджи на вершину блаженства. Однако сейчас Наоджи испугался возможной встречи с Людвигом. Вновь увидеть любимое лицо с выражением холодной уверенности, опять слушать про невесту, которую Наоджи совершенно не знал, но уже ненавидел, хоть и презирал себя за недостойные чувства, не иметь возможности прикоснуться к человеку, внезапно ставшему чужим, казалось немыслимым. Но не пойти к нему оказалось невозможным. Наоджи неодолимо тянуло к Людвигу, он отчаянно желал увидеть его. Наоджи решил, что прежде, чем окончательно признать поражение, ему следует ещё раз поговорить с Людвигом и попытаться переубедить. Вдруг случится чудо, и ему удастся достучаться до закрытого сердца? Ведь Наоджи не сомневался, что в глубине души Людвиг добр и нежен. Поэтому нельзя позволять ему совершить такую чудовищную ошибку. Наоджи подошёл к дверям спальни Людвига и, удерживая поднос одной рукой, постучал. Едва раздался стук, как голос Людвига из комнаты возвестил: "Открыто", словно Людвиг ожидал его. Наоджи не решался поверить в это, хотя Людвиг в самом деле нисколько не удивился его появлению. Наоджи прошёл в комнату и поставил поднос на стол. Людвиг молча наблюдал, как Наоджи сервирует стол, наливает чай и ставит перед ним чашечку. – Восхитительный аромат и великолепный вкус, – сказал Людвиг, с удовольствием сделав глоток. – Никто не сравнится с тобой в искусстве приготовления чая. – Я польщён, – только после этого Наоджи позволил себе сесть за стол и взять свою чашку. От похвалы Людвига в груди привычно разлилось тепло. Находиться рядом с Людвигом, любоваться им, служить ему, изредка слышать слова одобрения и чувствовать его прикосновения было смыслом жизни Наоджи. И он не хотел всё это потерять! Собираясь ещё раз поговорить с Людвигом, Наоджи надеялся, что наедине, без посторонних тот скорее смягчится, прислушается к его словам и поймёт, что совершает ошибку. Но глядя в холодные глаза Людвига, Наоджи цепенел и не мог решиться начать разговор. К его удивлению, Людвиг заговорил сам, пристально глядя на него: – Наоджи, разве ты ничего не хочешь мне сказать? Наоджи вздрогнул, но теперь отступать было некуда, и он заговорил, смущённо, но полный уверенности в своей правоте. Пусть Людвиг видит его насквозь и понимает, какие чувства им движут, всё равно! – Разве это правильно, принимать решение, затрагивающее всю твою дальнейшую жизнь, так поспешно? – У каждого есть свои принципы. И у каждого есть свой долг, который он должен выполнить. Что ты будешь делать, Наоджи? Наоджи испуганно вскинулся. Неужели Людвиг совершенно лишён жалости? Он так откровенно и бесчувственно спрашивает о намерениях Наоджи, словно не понимает, что сам заставляет его страдать? Но Людвиг спокойно продолжал говорить: – Сейчас ты не в состоянии сделать что-нибудь для своей далёкой Родины и своей семьи. Но если бы ты мог, разве не помог бы им, неважно, какой ценой? – Это... – Наоджи не находил слов. Людвиг поворачивал разговор так, что возражать ему становилось невозможно. – Я сказал это не для того, чтобы смутить тебя, – неожиданно тепло продолжил Людвиг. – Твои нежность и отзывчивость, Наоджи, одни из самых больших твоих достоинств. В другое время Наоджи был бы счастлив услышать от Людвига подобное признание. Но сейчас его слова лишь причиняли лишнюю боль. Почему Людвиг так стремится спрятать свои истинные чувства? Раньше Наоджи не осмеливался сказать, что тоже считает Людвига добрым и чувствительным человеком, но сейчас, когда терять было уже нечего, он решился на откровенность. – Разве нельзя сказать этого и о тебе? – Я руководствуюсь лишь соображениями, что приносят мне благо. Наоджи казалось, что Людвиг только стремится выглядеть равнодушным. – Но... – Наоджи в отчаянии стиснул руки. Как же трудно достучаться до столь упёртого в своих заблуждениях человека! Но нельзя допустить, чтобы Людвиг ради понятий о долге жертвовал своим счастьем! Придёт день, когда он обязательно пожалеет об этой ошибке, а будет поздно. И если это случится, Наоджи не простит себе, что сдался прежде, чем исчерпал все возможности. Он должен, даже не ради себя, а ради Людвига, помешать тому испортить себе жизнь. – Пусть в этом мире нет совершенства, – тихо заговорил он. – Неважно, насколько правильно это решение, я не смирюсь, ведь этот выбор продиктован не голосом сердца. – Я не сомневаюсь в правильности этого решения. Это возможность достигнуть вожделенных мною высот. Наоджи в отчаянии откинулся на спинку стула. Достучаться до принявшего решение и уверенного в своей правоте Людвига труднее, чем сдвинуть с места гору. Противостоять ему было невозможно. Неужели придётся признать поражение? – Но... это и всё, – вдруг негромко произнёс Людвиг. Он встал и подошёл к окну. Наоджи не отрывал от него напряжённого взгляда. – Мой долг совпадает с моими желаниями, поэтому я делаю это, – уставившись в темноту за окном, сказал Людвиг. – Но желаю ли я этого? – Луи... – Наоджи не верил своим ушам. – Я не такой, как ты. Я верю только в долг и не верю в порывы. Но... Людвиг всё говорил и говорил, а Наоджи слушал его, затаив дыхание. Подобные минуты откровенности были чрезвычайно редки, даже перед любовником герцог Лихтенштайн не стремился обнажать душу. Тем ценнее были неожиданные признания. Наоджи подошёл к Людвигу и прижался к его спине, уткнувшись лицом между лопаток, и крепко обхватил руками. Тот замер, без сомнения, удивлённый его смелостью, ведь обычно Наоджи не проявлял инициативы, ожидая решительных действий от Людвига, безропотно отдавая ему ведущую роль. Наоджи и сейчас не собирался ничего делать, лишь обнимал, словно мечтая навсегда удержать рядом. А Людвиг накрыл его руки своими и сильнее прижал их к своей груди. Наоджи одновременно чувствовал бесконечную нежность и пронзительную грусть. Человек, которого он обнимал, был ему дороже всех на свете. – Луи... – Наоджи, ты прекрасный человек! Не успел Наоджи опомниться, как Людвиг резко развернулся, притягивая его к себе ещё ближе, теперь уже сжимая в своих крепких объятиях. Несколько секунд Людвиг пристально смотрел на него, словно стараясь запечатлеть в памяти каждую чёрточку, а потом наклонился и впился в его губы жадным требовательным поцелуем. Наоджи застонал, повинуясь напору, открыл рот, позволяя языку Людвига скользнуть внутрь. Не разрывая поцелуя, Людвиг подхватил любовника и потащил к кровати. Наоджи не подумал сопротивляться. Людвиг бросил его на постель и опустился сверху, не давая шевельнуться. Водопад роскошных синих волос накрыл обоих. Наоджи запустил руки в эти волосы, сжимая их в горстях, лаская и перебирая. Он трепетно и восторженно обожал каждую клеточку тела Людвига, но волосы любимого приводили его в совершеннейший восторг. Людвиг усмехнулся. Затем он склонился к шее Наоджи, страстно целуя и прикусывая нежную кожу, стремясь оставить на ней свою метку. Он всегда был очень несдержан в проявлениях страсти, хорошо, что форма академии предусматривала шейные платки. Нетерпеливо освобождая любовника от одежды, Людвиг продолжил покрывать его тело жадными поцелуями, спускаясь всё ниже. Наоджи мог лишь стонать, принимая изливаемую на него страсть. Через несколько мгновений он лежал под Людвигом совершенно обнажённый, открытый и готовый на всё. Раздвинув коленом ноги Наоджи, Людвиг вжался в него бёдрами, демонстрируя своё возбуждение. Флакон с маслом, которым они пользовались довольно часто, чтобы убирать далеко, нашёлся быстро. Щедро налив масло на свою руку, Людвиг коснулся любовника между ног. Он в нетерпении разминал и массировал тугие мышцы, отчего Наоджи морщился и закусывал губы. Вскоре Людвиг счёл подготовку достаточной и убрал руку. Поспешно смазав маслом и свой член, он заставил Наоджи обхватить его ногами за пояс и навис над ним. – Я люблю тебя, Луи, – прошептал Наоджи, глядя ему в глаза затуманенным взором, и обвил его шею руками. Людвиг со стоном подался вперёд, входя в желанное тело. Быстрой подготовки оказалось недостаточно, и Наоджи зашипел от боли. Но Людвиг уже не мог остановиться, он брал любовника резко и неумолимо, почти заставляя разделить его желание. Обхватив скользкой от смазки ладонью член Наоджи, Людвиг принялся ласкать его и быстро добился ответной страсти. Вскоре оргазм обрушился на обоих, и Людвиг в изнеможении упал на любовника, совсем придавив его к постели. Наоджи, едва переводя дыхание, обнял Людвига и прижал к себе, ласково поглаживая по спине, перебирая рассыпавшиеся синие локоны. Как он сможет жить без всего этого, если Людвиг покинет его? – Я люблю тебя, Луи, – вновь тихо прошептал он, не надеясь на ответ. – Я знаю, Наоджи, – проговорил Людвиг ему в шею, крепче стискивая руки у него на талии. *** Наоджи не мог поверить, что всё уже кончено. Они предотвратили покушение, Людвиг разорвал помолвку, слухи в академии утихли, и спокойная жизнь вернулась в свою колею. Но каждый раз, вспоминая прошедшую неделю, Наоджи вздрагивал, понимая, что только чудом дважды не потерял любимого. – О чём ты думаешь? – раздался родной невозмутимый голос. Людвиг неслышно подошёл к нему и положил руку на плечо. – Я... думал о тебе, – признался Наоджи. – Результаты размышлений интересны? – Для меня – несомненно, – улыбнулся Наоджи. Людвиг только хмыкнул, но больше ничего не сказал. Расспрашивать, выказывая любопытство, было ниже его достоинства. Он обнял Наоджи за пояс, притянул к себе и властно поцеловал. Наоджи ответил, а потом, не успев отдышаться, быстро, чтобы не передумать, спросил: – Если бы не произошло покушения, ты бы всё-таки женился? Людвиг вздохнул, застыв. Он не отвечал, и Наоджи уже пожалел, что задал этот вопрос. Но тут Людвиг крепче прижал его к себе и произнёс: – Я могу сказать только одно: я счастлив, что всё случилось именно так, как случилось. 16. 09. 2010.