Те, кто ждёт

За окном давно уже стемнело, если можно говорить «стемнело» про город, вечно залитый огнями. Дэйву иногда в голову приходило слово «ощерившийся». Именно ощерившийся огнями город, а не сверкающий. Так у ежа или дикобраза иголки встают торчком в случае опасности, чтобы защитить мягкое тельце. Что конкретно хотел защитить Нью-Йорк, проглотивший на своём веку не один десяток неосмотрительных искателей приключений, оставалось загадкой. Но, несмотря на хищную сущность, Дэйв любил этот город — куда больше, чем Лос-Анджелес, в котором был так упоительно счастлив и который едва не погубил его окончательно. В студии на инструментах лежали синеватые сумерки, будто тени неизвестных музыкантов, решивших составить компанию Гаану в его одиночестве. Сегодня не работалось, хотя, вдохновившись примером Мартина, он пришёл сюда пораньше и весь день пытался что-то делать. -«Иногда я записываю сразу демо, а иногда просто пару аккордов. Бывает и так, что не записываю ничего, но это лучше, чем вообще не начинать работу», — сказал как-то Мартин, довольно сдержанный, когда дело касалось его подхода к написанию музыки. Гаан понимал, что любое творчество — это нечто очень личное, и не пытался разузнать, что и как делает Гор. Дэйв нажал клавишу на синтезаторе, отчего в комнате сочно зазвучал орган. Он понятия не имел, для чего переключил инструмент в этот режим, но точно так же он не имел никакого понятия, что делать с песней, над которой Гаан работал весь день. Точней, с идеей песни. Уже довольно давно ему очень хотелось написать что-нибудь такое, чтобы Мартин, слушая демо-запись, изменился в лице. Чтобы кивал в такт мелодии, вслушивался в слова, а потом по обыкновению скупо похвалил бы… и, может, даже сам предложил бы — а не вставить ли нам её в новый альбом, что скажешь, Дэйв? Гаан понимал, что в этой своей фантазии он уже откровенно хватил лишка. Гор очень ревниво подходил к творчеству, особенно чужому, особенно если дело касалось Depeche Mode. Уговорить Мартина включить в альбом группы чужие песни было невозможно, и Дэйва в некотором роде это сильно задевало. Он не считал свои песни «чужими» или чуждыми направлению группы, хотя Миллер, кажется, всецело поддерживал Гора. — Ну и иди на хрен, — в сердцах заявил в пустоту Дэйв, зажал сразу несколько клавиш, отчего в воздухе воцарилась невообразимая органная какофония, и отвернулся. Следующие несколько минут тишину заполняло уютное гудение кофе-машины. Гаан, осознав, что ничего у него так и не получится сегодня, взял себе чашку капучино, подул на пенку, будто это было пиво, и опустил на виниловый проигрыватель пластинку, с обложки которой Измождённый Бледный Герцог взирал равнодушно и с лёгкой иронией, разглядеть которую на безэмоциональном лице удавалось не каждому. Застучали колёса невидимого поезда. Дэйв прикрыл глаза, покачиваясь под этот ритм — сколько бы лет ни прошло, а ему так невыносимо хотелось сорваться с места под эту песню, помчаться вперёд, в темноту, как срываются в холодный ноябрьский вечер листья с замёрзших деревьев, и нагнать Герцога, который раз за разом возвращался. По крайней мере, к тем, кто ждёт — и к тем, кто помнит о нём. Тихий смешок заставил Гаана резко обернуться от неожиданности. Кофе из чашки плеснул на пол, хорошо хоть попал на ботинки и потому не обжёг. — Кто здесь? — требовательно спросил Дэйв, сразу же понимая, что никто ему не ответит, потому что в студии уже давно никого, кроме него не было. Сердитые нотки в голосе были результатом того, что Гаан испугался — и теперь злился на самого себя. Он отставил чашку на стол, взял салфетки и кое-как вытер кофе с пола. Дэвид Боуи пел о возвращении Бледного Герцога, за окном сияли огни, а в студии, наконец, стало совсем темно — только полоска света из коридора спасительной дорожкой манила к себе. Он фыркнул и закрыл дверь. У Дэйва Гаана были свои страхи, но темноты он пока не боялся. Ноябрь всегда был одним из самых нелюбимых месяцев у Дэйва. После пышного и цветастого Хэллоуина, богатого на маски и образы, веселье и смех, оставшееся время до Рождества либо проносилось с невероятной скоростью в нервотрёпке, либо, что чаще, тянулось серыми и безрадостными днями. Конечно, был ещё день Благодарения, но тот праздник урождённому британцу казался чужим и наигранным, потому его Гаан даже в расчёт не принимал. И Дэйв находил себя бесцельно блуждающим по улицам, будто человек, пытающийся что-то отыскать. Проблема состояла в том, что он и сам точно не мог понять, что же потерял и что теперь ищет. Дэйв прошёл мимо дверей магазина с атрибутикой для праздников — после Хэллоуина продажи в таких местах спадали на неделю, а потом возобновлялись, только спрос теперь шёл на товары вроде пластикового рога изобилия, который уже установили на витрине, костюмов пилигримов и индеек — и индейские головные уборы. Как их ещё не запретили по соображениям политкорректности, конечно, оставалось загадкой. — Дэвид? — окликнул его кто-то. Гаан испытал очень сильное желание сделать вид, что не услышал, и пройти дальше. Потому что никакого настроения на раздачу автографов и совместные фото у него не было, как и на поддержание бесцельной и бессмысленной беседы. Что могут сказать друг другу фанат и музыкант? Обычно говорит всегда фанат, перечисляя любимые песни, концерты, которые удалось посетить, статьи и интервью… А тебе остаётся дежурно улыбаться, кивать, благодарить за внимание и планировать пути к отступлению. Как правило, пути эти лежали всегда в противоположном направлении тому месту, куда ты собирался изначально. Причиной, по которой Гаан так не поступил, была вовсе не необходимость поддерживать имидж, а то, как к нему обратились. Не «мистер Гаан» и не «Дэйв!». Он обернулся и тут же мысленно пнул себя — как можно было не узнать этот голос? — Такой целеустремлённый молодой человек, — губы растянулись, обнажая знаменитую зубастую улыбку, и Дэвид Боуи протянул свободную от пакета руку. — Чуть не проскочил… — Привет, мистер Боуи, — Дэйв поспешил пожать ладонь, холодную и чуть суховатую, будто её обладатель долго копался в старых книгах. — Я как-то… задумался. — Мы договаривались по имени, мистер Гаан, — рассмеялся мужчина и мягко высвободил руку из цепких пальцев. Гаан почувствовал укол стыда и смущённо опустил взгляд, совсем как мальчишка. Он только что рассуждал о том, как несладко быть звездой в компании фаната, а сам повёл себя точно так же, как собственные многочисленные поклонники и поклонницы — не хотел отпускать руки своего давнего кумира. — Ты куда-то торопишься? — Нет, — честно ответил Дэйв. — Я бесцельно шатаюсь по улицам. — В поиске вдохновения? — Растрясти завтрак. Боуи рассмеялся, поправил воротник рубашки и буднично предложил: — Кофе хочешь? Гаан не отказался ни от кофе, ни от десерта. Несмотря на прохладный ноябрьский ветер, они разместились снаружи, чтобы Дэвид мог курить. Больше желающих посидеть на улице не было. Официант выдал посетителям тёплые пледы, и это решило проблему, по крайней мере, для одного из Дэвидов. Боуи же, казалось, совсем не мёрз. Он пил много кофе, много курил и жестикулировал, размахивая сигаретой — так, что Гаан с удовольствием вдыхал дым его сигарет, на мгновение застывающий в воздухе таинственными линиями. — Чёрт, теперь мне придётся до вечера по улицам шляться, — вздохнул Дэйв, тем не менее, с аппетитом уплетая шоколадный фондан. — Чтоб это всё растрясти… — Есть куда более приятные способы терять калории, — смешливо сощурился Боуи. Против воли губы Дэйва растянулись в улыбке. — Да ну. — Например, бокс. — В последний раз, когда я боксировал, мне чуть нос не сломали, — ухмыльнулся Гаан. — Я, правда, был не то, чтобы сильно трезв, но… — Бывает, — согласился Боуи. Голос у него был мягкий. Голос, но не взгляд. Может быть, такое впечатление создавалось из-за разных по размеру зрачков, но когда мужчина смотрел чуть исподлобья, внимательно выслушивая собеседника, и когда его губы не озаряла обаятельная улыбка, на ум приходили не самые лестные сравнения с пустыми глазами акулы. Наверно, по этой же причине отвести взгляд от Дэвида казалось совершенно непосильной задачей. Так напряжённо следит за передвижениями хищника потенциальная добыча, опасаясь упустить момент, когда плавное и грациозное кружение подойдёт к концу и в один рывок всё завершится вполне ожидаемо. — Можно личный вопрос? — Попробуй. — Почему ты отказался от рыцарского титула? Боуи удивлённо приподнял брови, словно ожидал другого вопроса, и пожал плечами. — А зачем он мне нужен? Чтобы меня величали «сэром»? Вот уж спасибо. — Ну не знаю… Элтон Джон вон не отказался… — Ты бы сам хотел получить рыцарский титул? Гаан задумчиво отправил в рот кусочек своего десерта, прожевал и покачал головой. — Это было бы странно. К тому же, кто мне его предложит? В Британии нашу группу критики никогда особо не любили, да и если кому и предложат титул, то Мартину. Он же… поэт. — Это всё? — Ну… мне кажется, я бы глупо выглядел, будь я сэр Дэйв Гаан. Не сэровские у меня замашки. Я вон Симпсонов люблю… Боуи вдруг расхохотался совершенно искренне, даже запрокидывая голову от смеха. Дэйв помедлил, но тоже заулыбался, хоть и подумал, уж не сморозил ли сейчас глупость, но в смехе мужчины не было слышно обидных ноток. — Так, а всё-таки, — упрямо повторил он, когда Боуи отсмеялся. — Ты не ответил. — Разве? — Ты вопрос мне переадресовал. Я тебя умоляю, я с Мартином Гором работаю, я все эти ваши хитрые приёмчики изучил уже, — нахмурился Гаан. Тот посерьёзнел. Помолчав, выбил из пачки новую сигарету, закурил и только потом ответил: — Мне понравилось, как ты сказал. Про не сэровские замашки… у меня что-то вроде того. Не по-рыцарски я живу, Дэвид. — Дэйв. — Дэйв, — кивнул Боуи, и в его невозможных глазах промелькнуло что-то очень холодное. Гаан не заметил, он сделал глоток кофе и подумал, что если ты имеешь возможность вот так просто выпить кофе в компании кумира своей юности, то у тебя в жизни всё путём. Желание доказать Мартину, что он может и сам, что он на что-то годится, стало причиной того, что всё-таки ему удалось записать демо. Дэйв даже похудел слегка, так он старательно работал — и хотя результатом долгой и кропотливой работы явилась всего лишь одна демо-запись, которую, несомненно, Гор предложит улучшить так, как в своё время с его демо поступал Уайлдер — перекроить половину, а другую половину отшлифовать до невыносимого блеска — он был собой доволен. Результат ведь, на самом деле, вторичен. Работа, самостоятельная работа вдруг стала самоцелью. Дэйву нравилось осознавать, что он провёл день небесполезно, что он медленно, но верно работает над собой. — Я становлюсь лучше с каждым разом, детка, и тебе придётся с этим смириться, — довольно промурлыкал он, не опасаясь попасть в неловкую ситуацию. Гаан снова остался в студии один и, пробежавшись весёлой гаммой по клавиатуре синтезатора и споткнувшись только раз, рухнул на вертящийся стул без спинки. Повернулся-поднялся, крутанулся-опустился, и так несколько раз. А потом щёлкнул пультом, позволяя собственному голосу — вот ведь странно, на записи он звучит совсем не так, как в голове, к этому надо бы уже привыкнуть — запеть в полутёмной студии. Дэйв прикрыл глаза, раскачиваясь на своём месте под музыку, но плотно сомкнул губы, чтобы не начать подпевать. Ему хотелось в очередной раз убедиться, что запись получилась стоящей, а не просто неплохой. «Неплохие» Гор отметал, и винить его за это было бы несправедливо. Зачем соглашаться на неплохо, если можно брать хорошо? В этот раз, однако, ему не в чем было себя упрекнуть. Дэйв откровенно наслаждался своим исполнением своей же песни, позволяя себе даже дирижировать невидимыми музыкантами и самим собой. Он не считал это самолюбованием, в этот момент он просто радовался, что ему удалось что-то, что не удавалось раньше. И оставалось только получить чужое признание. Музыка смолкла, как и его голос, Дэйв глубоко и счастливо вздохнул, открывая глаза. И в повисшей тишине вдруг раздались звуки, которых здесь не должны были звучать. Хлопок. Второй… Дэйв рывком развернулся, пытаясь увидеть того, кто вздумал его подслушивать — и от неудачного движения полетел со стула. Но то, что он увидел, заставило сердце упасть куда-то в район живота, где, кажется, плескался ледяной океан ужаса. За спиной никого не было. В студии никого, кроме него, не было. Но аплодисменты, а их Гаан легко отличал от посторонних шумов, привыкнув к ним за свою карьеру, звучали громко и отчётливо. Дэйв с трудом поднялся, потому что тело будто налилось свинцом, и сиплым, ломким голосом спросил: — Кто здесь?! Хлопки смолкли. — Кто здесь, мать твою?! Я тебе рожу разобью за такие шутки, козёл! — крикнул Дэйв, сжав кулаки и пытаясь почувствовать гнев. Всё лучше страха, всё, что угодно лучше мысли «Я схожу с ума». Преодолев неподвижность, он ринулся тигром по студии, пытаясь отыскать шутника — и доказать, что это не игра его воображения. — Где ты, сукин сын?! — голос дрогнул. — «Нет, Господи, пожалуйста, я же завязал, Боже мой, не сейчас… это… нечестно!» -«А кто сказал, что я играю честно?» — раздался в его голове мягкий голос. Дэйв замер, совершенно бешеным взглядом окидывая студию. — Сыграем? Гаан обернулся в ту сторону, откуда это прозвучало, но, как и следовало ожидать, там никого не оказалось. — Что ты такое, мать твою… — едва-едва выдохнул он, отчаянно хватаясь за крупицы сознания. Казалось, он пытается удержаться на поползшем вниз слое земли во время лавины. Ещё чуть-чуть — и всё. Погребёт. — Знаешь, как играть в жмурки? — в призрачном голосе проступило веселье. — Сейчас тебе не надо даже закрывать глаза. Дэйв обхватил голову руками, коротко выдохнул и кивнул. — Поймай меня, Дэвид… — дунул ему в спину сквозняк. А потом, лишь спустя секунду, уже от окна донеслось извиняющееся. — Дэйв. Гаан вдруг засмеялся. Он чувствовал, как взмокла футболка на спине, но это был холодный пот. — Я, блядь, не знаю, что ты такое… — хрипловато произнёс он, всё ещё улыбаясь в пустоту. — Но я тебя поймаю. -«… потому что я не сумасшедший», — добавил он про себя. Если бы эти фортели выкидывало собственное сознание, то оно явно не стало бы называть его «Дэвид». Так он себя сам никогда не звал. — Поймаешь… — эхом откликнулась студия. — Получишь награду. -«Если у этой твари есть рот, чтобы говорить, значит, есть и морда, чтобы её набить», — подумал Гаан и выкинул руку в сторону, наугад. Ответом послужил смех справа. Он шатался по студии, словно пьяный, хотя был до обидного трезв. Казалось, Дэйв вдруг лишился зрения — он двигался, широко расставив руки, будто опасаясь налететь на что-то с трудом осязаемое. — Я здесь… нет, вот здесь… слишком медленно… — дразнил голос. И каждым словом, с каждым указанием, полученным от пустоты, Гаан чувствовал, как всё ближе он подходит к той грани, перешагнув которую просто сядет на пол, заходясь высоким истеричным смехом, и будет смеяться, смеяться… и вряд ли сможет остановиться. Дэйв замер и закрыл глаза, учащённо дыша. Слева что-то тихо прошелестело, но мужчина не двинулся с места, дожидаясь, когда сердце перестанет рваться из грудной клетки. Ему всё ещё было страшно, но теперь страх становился осознанным, реальным. -«Со мной в комнате что-то есть», — подумал он, физически ощущая на себе внимательный взгляд. Но глаз не открыл, опасаясь встретиться со взглядом этого… существа. — «Если я сейчас позвоню… кому-нибудь… меня посчитают сумасшедшим». Дженнифер, скорей всего, решит, что он сорвался и… У Дэйва вдруг возникла странная уверенность, что обладатель насмешливого голоса двигается кругами, совсем как акула, всё ближе и ближе подбирающаяся к жертве. Почувствовав колебание воздуха, он вдруг рванулся вперёд и крепко сжал руки на пустоте… оказавшейся вдруг плотной. Жёсткая, костлявая пустота, скрытая одеждой, зашуршавшей в его захвате. — Молодец… — чуть сдавленно отозвался тот, кого так крепко держал Гаан. Дэйв и хотел врезать сразу, но боялся разжать руки. — Теперь пусти. — Хрена с два! — он стоял, зажмурившись, будто ребёнок, который должен принять горькое лекарство, и всё не мог заставить себя открыть глаза от какого-то потустороннего страха перед тем, что может увидеть… или не увидеть. — Дэвид. — Я не Дэвид! Я Дэйв! — буквально рявкнул Гаан и, почувствовав злость, понял, что больше не боится. Он раскрыл глаза, полные негодования, и встретился с холодным, но таким манящим и таким знакомым взглядом. Знаменитый левый зрачок сейчас походил на выходное отверстие пули, его неровные края пульсировали той первозданной тьмой, которой боялись пещерные люди, потому что в ней скрывались хищники. Дэйв вдруг понял — неким подспудным знанием, что заставляет птиц спешить в гнёзда перед грозой, что это не просто тьма, это воды забвения. Окунёшься один раз, и вся жизнь покажется сном. Гнев исчез, а на его место пришло что-то вроде обиды. Зачем? Этот человек лучше других должен был знать, как страшно сходить с ума, как страшно было ему сейчас… и надо бы сказать что-то другое, либо значительное и значимое, что подчеркнёт нереальность момента, либо рациональное, что вернёт миру хоть чуть-чуть нормальности. Вместо этого Дэйв спросил почти обвиняюще: — За что ты так? — Я же говорил, Дэйв, я живу не по-рыцарски, — улыбнулся Боуи, но не глазами, не губами… зубами. Белыми, словно отборный рис. На них хотелось и не хотелось смотреть. — Мне скучно… уже давно так скучно. «Давно» в его устах отчего-то прозвучало страшно. — Что ты такое, Дэвид? — очень серьёзно спросил Гаан, уже заранее понимая, что ответ его не обрадует. Ответ этот сделает невозможной жизнь, что лежала до него. Боуи опустил веки, обрамлённые длинными ресницами, и перед внутренним взором Дэйва, сметая друг друга, пронеслась вереница образов: заброшенные дома, затянутые паутиной; зеркала, потускневшие от времени и отражающие что-то невнятное; тёмные провалы колодцев, похожие на беззубые рты, раскрытые в крике; треснувшие песочные часы, из которых сочится тонкой струйкой песок; холодные и мёртвые воды, где айсберги движутся с траурной медлительностью… Последний образ оказался неожиданно волнующим — бледные губы прижимались к тонкой коже у основания горла, и тогда Дэйв понял. Он разжал руки, делая шаг назад, и подавил дрожь, скользнувшую по спине. — Но ты же ходишь по солнцу! Ты же отражаешься в зеркалах! У тебя же… у тебя же есть тень! — почти возмущённо бросил Гаан, словно Боуи его в чём-то здорово подвёл. Тот задумчиво улыбнулся, пожав плечами, будто признавая свои ошибки, и очень обыденно произнёс: — Пригласишь меня к себе в дом? Дэйв уже раскрыл рот, чтобы ответить утвердительно, и вдруг, подумав о маленькой дочери и жене, сам того не ожидая, твёрдо ответил: — Нет. Дэвид посмотрел на него без улыбки, вытащил из кармана пачку сигарет и, закуривая, поинтересовался: — А моё приглашение примешь? Гаан подумал о человеке, который пленил его воображение ещё в молодости. О голосе, который каждый раз мог звучать совсем по-новому, об образах — ярких, цепляющих, удивительных, о его музыке… если кто-то и имел полное право быть не-человеком, сверхчеловеком, то именно он, великий Боуи. — Да, — просто сказал Дэйв. В квартире, куда привёл его Боуи, не было никаких атрибутов из фильмов про вампиров. Ни вычурных подсвечников, истекающих свечным воском, ни плотных портьер, которые не пропускали бы дневного света. На кухне тихо гудел холодильник, в котором не было даже пакетов с медицинской кровью, зато было молоко. — «Голод» — это такая автобиография? — вдруг спросил Гаан, уже не боясь показаться смешным. — С таким же успехом и «Лабиринт» можно назвать автобиографией, Дэйв, — улыбнулся Боуи и, сложив пальцы в пистолетик, вдруг выстрелил в гостя. — Я не соглашусь на автобиографию никогда. Иначе получится бесконечная история. — Ты помнишь Войну Роз? — сгорая от любопытства, Дэйв даже не подумал о том, что это могло быть невежливо. — Я помню строительство пирамид, — ответил Дэвид и, поставив закипать чайник, поинтересовался. — Чёрный или зелёный? — Охренеть можно, — потрясённо откликнулся тот и, помедлив, сел за стол. — Чёрный. Дэйв принял, как само собой разумеющееся, что Иман в этой квартире никогда не бывает и вообще не была. Не чувствовалось здесь женской руки или хотя бы тепла. Зато здесь была тишина, здесь была музыка, здесь было огромное, во всю стену окно, перед которым они сидели в креслах, потушив свет, и смотрели на огни мегаполиса. Дэйв крохотными глоточками тянул вино, растягивая два бокала на всю ночь, а Дэвид пил что-то, что он назвал «кумыс». Гаан скривился от одного глотка и больше не пытался продолжать. — Ты больше никогда не будешь употреблять, — голос Боуи был прохладным и очень спокойным. Дэйв всегда представлял голоса вампиров иначе — глубокими, вкрадчивыми, искушающими. — Скоро и алкоголь бросишь. — Правда? — Конечно. И курить тоже бросишь совсем. — Ну я-то не железный, как ты. Мне за здоровьем следить надо. — Вот именно, — соглашался Боуи задумчиво. И взгляд у него бесцельно блуждал по огням за стеклом. Дэйв не знал, зачем порой приходит в эту квартиру, в которой заставал хозяина далеко не всегда. Наверно, он приходил за спокойствием, за той уверенностью, которой дышал голос Боуи — ровесника пирамид. Тот, кто так долго прожил, не должен ошибаться, верно? И если иногда Гаан сомневался в себе и в своих возможностях навсегда закрыть дверь в прошлое, то Дэвид в этом не сомневался. — Иман знает? Ну… про тебя? — Конечно, знает. Она же моя жена, что за глупые вопросы. Иногда они слушали музыку. Как ни забавно, но часто слушали старые записи самого Боуи. Он улыбался с лёгким сожалением и кивал в такт. — Знаешь, Гейл Энн тоже узнала, — произнёс как-то он. — Гейл Энн Дорси? — Да… она просила больше не встречаться с ней намеренно… умная девочка, очень талантливая, — в голосе мужчины проступила нежность, и Дэйв вдруг подумал, что ревнует. — А ты почему не попросил? — Ну, во-первых, я не боюсь, — немного сердито отозвался Гаан. Боуи повернул к нему своё бледное лицо и молча смотрел на того несколько секунд. Дэйв взгляд выдержал, хотя сердце и забилось с такой частотой, будто у него в прыжке парашют заклинило, и Боуи хмыкнул. — А во-вторых? — Во-вторых, ты мне нравишься, Дэвид. Я ещё пацаном был, а ты мне нравился, — хмуро отозвался Гаан, отворачиваясь. — А если хочешь, чтобы я перестал сюда ходить, так скажи нормально и сразу. — Я опасен, Дэйв, — помедлив, мягко произнёс Боуи. — Риск — благородное дело, — мрачно ответил тот. Холодные и сухие пальцы скользнули по его щеке, мягко заставляя повернуться, и Дэйв понял, что это значит. Он машинально сглотнул, торопливо подаваясь вперёд, и жадно ответил губам Боуи. Они отдавали ненавистным кумысом, но совсем немного, так, что можно было терпеть, а когда перекочевавшие со щеки на затылок пальцы Дэвида жестковато сжались в его волосах, Гаан против собственной воли тихо застонал. И тут же смутился этого, ведь не девчонка и не девственник, а так вот… Кровать у Боуи была широкой, но без балдахина. Обычная кровать, мягкая и аккуратно убранная. Она едва слышно поскрипывала во время секса, и в ней хватало места раскинуться обоим после. — Мне больно, — стиснув зубы, говорил Гаан. — Бывает и больней, — не утешал его Боуи и кусал в загривок, словно призывая подчиняться. Иногда Дэйв нащупывал потом царапины, но чувствовал себя совсем обычно. Он успел уже забыть, как это бывает под мужчиной, ведь стал примерным мужем и хорошим отцом, но хватило пары таких спонтанных раз, чтобы вспомнить. — Почему ты мне рассказал? — Мне скучно, Дэйв, мне так скучно… мне казалось, что ты меня любишь и не будешь против узнать. — Да кто угодно был бы не против! — Это верно, — нескромно соглашался Дэвид. — Но ты не визжащий от восторга фанат, ты и сам… прошёл медные трубы. — Fame! — подражая Боуи, пропел Гаан, стараясь побороть разочарование. Ему и хотелось бы думать, что Дэвид разглядел в нём что-то такое, чего не было больше ни в ком, совсем как в романтических историях, на которые богат Голливуд. — What you get is no tomorrow! — What you need you have to borrow, — спокойно согласился тот и вдруг пытливо глянул на Гаана. — Тебе нравится Бледный Герцог? — Ну… он шикарный, — неуверенно ответил Дэйв, пытаясь подобрать слова. Боуи вдруг рассмеялся. — Он такой мудак, Дэйв, такой мудак… иди сюда. Дэвид засыпал с трудом в отличие от Гаана, сворачивался в клубок и позволял обнимать себя. Сперва Дэйву это не очень нравилось — он всё не мог привыкнуть к холодной коже, которая очень медленно нагревалась, но потом смирился. Рождество каждый праздновал со своей семьёй. В январе было не до встреч. Демо-запись Мартин не увидел и, если уж на то пошло, никто больше не увидел. В начале февраля Гаан отправил её по почте на знакомый адрес, снабдив корявой припиской «Я не знаю, что с ней делать. Показывать никому не хочу, так что это тебе». Боуи позвонил 13 февраля и поблагодарил за подарок. — Почему ты никогда не просил у меня крови? — А ты никогда не предлагал, — пожал плечами мужчина и щёлкнул пультом кондиционера, чтобы прогнать душное Нью-Йоркское лето из комнаты. Гаан некоторое время нервно поигрывал одним из своих массивных перстней, которые периодически менял, чтобы не надоедали, потом надел его обратно и косо глянул на собеседника: — Хочешь? — Да, — кивнул он и, пересев поближе, быстро расстегнул рубашку Дэйва, оттягивая ворот в сторону. — Будет немного больно. Он не соврал. Гаан дёрнулся в его руках, но уже в следующее мгновение сжал зубы. — Бывает и больней, — пробормотал он через некоторое время, заслужив тихий смешок, а потом боль ушла, и её сменило удовольствие. И губы Боуи были уже не только на горле, они были везде. Руки скользили по телу Дэйва, их было слишком много, этих рук, ловкие пальцы трогали, гладили, пощипывали, проникали, а губы целовали и обволакивали, и шептали что-то заманчивое. — Если бы я знал, что это так клёво — я бы раньше предложил, — устало произнёс Дэйв утром. — Почему ты не сказал? — Я ждал, — мужчина курил у окна и наблюдал, как бледнеет небо. — Те, кто ждёт, всегда дожидаются. Может быть, он добавил ещё что-то, но Гаан уже уснул. — Шестьдесят девять, Дэйв, это моя цифра. Дэйв расхохотался и подмигнул, но Боуи даже не улыбнулся. — Я серьёзно. У каждого своя цифра, моя — шестьдесят девять. Это цикл, круг, звенья цепи, если хочешь… моё личное число зверя. Гаан пытливо глянул в лицо Боуи. Ещё пару лет назад он выглядел гораздо хуже, а теперь вроде помолодел даже. Поговаривали о пластической операции, но Дэйв знал, что это совсем другого рода операция… донорство, если угодно. — Ты… — собственный голос показался Гаану незнакомым, когда он вдруг озвучил догадку. — … на чём-то? — Умный мальчик, — Боуи лениво улыбнулся и пригладил волосы. И в этом жесте, таком простом и небрежном, вдруг проступил совсем другой Дэвид Боуи. — Кокаин? — Да. Это не важно. Помни о цикле, Дэйв, ты же запомнишь? — Д-да… — Гаан вдруг понял, что медленно пятится к входной двери, а левый глаз Дэвида смотрит неотрывно на него. — Шестьдесят девять, верно? — Да. Если ты хочешь… а теперь уходи. Я опасен сейчас… не беги. Дэйв, не отрывая взгляда от Бледного Герцога, нашарил ручку двери. — Или, может быть, останешься? — вдруг предложил он вкрадчиво и мягко, протягивая руки. — Оставайся, Дэйв… скучно не будет. Гаан выскочил за дверь, захлопнув её за собой, и привалился к ней спиной. За дверью раздался высокий смех, похожий на треск льда под ногами, и Дэйв вдруг понял, что он едва успел. Дети выросли, группа не распалась, несмотря на мрачные прогнозы, более того, никогда прежде им не работалось втроём так легко и хорошо. Дэйв любил Мартина, любил Энди, любил свою работу — и счастливо улыбался на камеры, приобнимая одной рукой жену, другой дочь, жалея, что не может обнять всех тех, кого так сильно любит, сразу. С Дэвидом они встречались нечасто, в одну постель ложились не каждый раз, но всегда много говорили. Гаан касался его суховатых ладоней, целовал их, и любил его — так сильно, как только мог любить. Он всё ещё помнил цифру, что бы она ни означала, даже если и хотел бы забыть. Дэйв разливал кофе по кружкам и напевал себе под нос какой-то джингл из рекламы. Дженнифер, появившаяся на кухне, подошла к нему и положила ладонь на плечо. — Дэйв… — Я буду омлет с беконом, и… — Я только что услышал в новостях… Боуи умер. — Что? — Гаан обернулся, непонимающе глядя на жену. — Мне очень жаль. Я знаю, как много он для тебя… Он больше не слышал слов Дженнифер, только видел, как шевелятся её губы. Дэвид очень аккуратно отставил кружку и кофейник, отстранённо приобнял жену за плечи, и произнёс что-то вроде «Я побуду у себя немного». Дженнифер понимающе кивнула. Дэйв включил компьютер, вышел в интернет, и первая же выскочившая новость подтвердила слова Дженнифер. «В возрасте 69 лет скончался…» Дэйв почувствовал, что в нём что-то сломалось, что он сам сломался и, закрыв лицо ладонями, он вдруг разрыдался, срываясь на что-то, отдалённо напоминающее вой. Тур Spirit начался в мае. Дэйв пел Heroes на сцене в Стокгольме и думал, что не вытянет… вытянул. Чёрный флаг за спиной и чёрное море перед сценой, потому что из-за софитов чаще всего зрители кажутся чёрным пятном. В номере он бросился на постель и попробовал заснуть, чувствуя, что вымотан — и не смог. Он вспоминал, как нехотя обнимал Дэвида и какой холодной была его кожа, а теперь никакой кожи нет, и никакого цикла тоже нет, и никакое магическое «69» не сработает. Прах к праху, дух к духу, что там ещё? Кремировали. Развеяли. Следующим был Амстердам, седьмое мая, а потом, на его день рождения, будет Антверпен. Перед концертом Дэйв закрылся в своей гримёрке, как и обычно, но не чувствовал в себе сил выходить на сцену. Просто не было их — и всё. Мобильный телефон, стоявший на беззвучном режиме, замигал, показывая незнакомый номер. Гаан некоторое время мрачно разглядывал его, потом поднёс к уху и коротко поинтересовался: — Кто это? — Шестьдесят девять, Дэйв. Гаан, неверяще глядя в пространство, привстал со своего места и тяжело опустился обратно. — Дэвид? — тихо-тихо переспросил он, всё ещё не позволяя себе поверить. Четыреста восемьдесят три дня. Шестьдесят девять недель. — Спой сегодня Heroes, как я. — Как ты — не получится. — Тогда спой лучше, — знакомый смешок, щелчок зажигалки. Дэйв быстро заморгал. — Примешь приглашение после тура? — Да! — Тогда до встречи в Америке. Этой ночью после концерта Дэйв, оказавшись у себя в номере, лёг в постель и, покопавшись в телефоне, поставил Station to Station. После выступления он чувствовал себя ужасно измотанным, но улыбался, слушая перестук колёс призрачного поезда. Измождённый Бледный Герцог возвращается раз за разом. По крайней мере, к тем, кто ждёт — и к тем, кто помнит о нём.