Послушный сын

— Ты не хочешь есть, сынок? — спрашивает мать, и ему кажется, что в ее голосе он слышит любовь. А может, жалость? — Нет, спасибо, — отвечает он, а в его голосе нет вообще ничего. — Да, он будет есть, милая, — говорит отец, и приказ — империус! — в его тоне заставляет подчиняться. — Да, я буду, — повторяет Барти тем же пустым голосом, берет вилку в левую руку, нож — в правую, как учили когда-то, и начинает есть, отправляя в рот кусочек за кусочком. Барти чувствует, как мать смотрит на него с умилением, и не может стереть это выражение с ее лица, потому что отец тоже внимательно глядит на него. Его челюсти покорно пережевывают все, что она сготовила. Наверное, это даже вкусно, но он не ощущает — это ему приказать забыли. Размазанная по тарелке дрянь в Азкабане была приятнее. Наверное, если перед ним сейчас насыплют гвоздей, он съест и их. Возможно, он уже давно их ест, но не должен останавливаться — империус! — пока не закончит. Вилка звякает по пустой тарелке. — Спасибо, — говорит Барти, повернув голову к матери. Его голос по-прежнему пуст. — Тебе не понравилось? — беспокоится она, взволнованно заглядывая ему в глаза. — Ему понравилось, — говорит отец прежде, чем Барти успевает открыть рот, и уже — империус! — не важно, что он сам хотел сказать: — Да, мне понравилось. Беспокойство не оставляет мать: — Барти, сынок, я же вижу, что тебе не понравилось. Ты, вон, и не улыбаешься даже… — Ему понравилось, и он улыбается, — нажимает отец. И на лице Крауча-младшего — империус! — возникает улыбка. Цветущая, радостная, с морщинками вокруг глаз. Пустых — империус! — глаз. — Мне понравилось, мама, — повторяет он, и видит, как она успокаивается, обнимает его за плечи, целует в щеку. Ему хочется отшвырнуть ее, пнуть так, чтоб отлетела к стене, а потом, смеясь, смотреть, как кровь хлещет из ее разбитого носа, пусть тогда она попробует также упорно делать вид, что сын любит ее и делает это по своей воле. — Барти поможет тебе убрать со стола, — говорит отец. Крауч-младший все еще улыбается, хоть и знает, что это дело для домовых эльфов. — Я помогу, мама, — повторят он. Мышцы сводит от улыбки. *** За окном дождь. Мокрое стекло холодит полыхающий лоб. Чтобы расслабиться хоть на мгновение, ему приходится еще сильнее напрячься, лишь бы оттолкнуть империус. В голове также пусто, как и в то время, когда он был Азкабане. Там все сжирали дементоры, здесь у него нет сил ни на одну мысль, кроме империуса. — Барти! — слышит он — империус! — голос отца, и виски прошивает болью. Иногда ему кажется, что вместо империуса Крауч-старший произносит круцио. Может, пожаловаться на это в Министерство магии? Безумная улыбка — еще одно пронзающее усилие. — Да, я иду, — за то мгновение у окна приходится платить трясущимися руками и раскалывающейся головой. — Я не хочу, чтобы ты был один в своей комнате, — отец, подозрительно щурясь, смотрит на него. — Будешь сидеть рядом с матерью. Если она что-то захочет, ты — сделаешь. — Хорошо, — кивает Барти. Его мутит от того, сколько приказа — империуса! — отец вложил в свою речь. Барти понимает: он боится, что сын выйдет из-под подчинения, если он передаст управление жене, и поэтому ставит такое заклятье, силы которого хватило бы на десяток Пожирателей Смерти. Но от этого понимания не легче. У него кружится голова, когда империус сжирает его собственные мысли, разъедает независимость, уничтожает волю. Когда он приходит в себя, то уже сидит на диване рядом с матерью. Отец поддерживает его за плечо, чтобы он опять не упал. — Прости, сынок, так надо, — слышит он слова отца и подчиняется: — Я прощаю тебя. *** — Может быть, показать его врачу? — обеспокоенный голос матери. — С ним все хорошо, — сердитый голос отца. — Как с ним может быть все хорошо, Бартемий! — возмущается она. — Ты же видишь — он не в себе! — С ним все хорошо, — с еще большей злостью отвечает отец. Она чуть не плачет: — Может, он под проклятьем? Или подцепил какую-то из магловских болезней? Отец молчит. — Бартемий! — она пытается до него докричаться. — Ты что, не замечаешь, что Барти может сидеть и смотреть в одну точку целый день? — Так для него будет лучше, — ворчит отец. — Что ты несешь, Бартемий Крауч? — А ты, миссис Крауч, разве не помнишь, что наш сын — прислужник Сама-Знаешь-Кого? — наконец взрывается он. — Ему бы сидеть до скончания жизни в Азкабане и кормить дементоров. Она начинает плакать. Барти слышит ее всхлипы даже через стенку и запертую дверь. — Успокойся, — требует отец, но она все равно плачет, потому что весь империус он приберег для сына. — Не надо, ладно? — Не смей так говорить больше, — она шмыгает носом. — У нас лучший сын. Не наговаривай на него. — Хорошо, — лжет Крауч-старший, как и каждый день, а жена, как и каждый день, делает вид, что верит ему, ей так спокойнее. — Я завтра съезжу за доктором. Барти слышит скрип кровати, наверное, мать прижимается к отцу. — У нас с тобой хороший сын, — добавляет муж. — Послушный. В своей комнате Барти чувствует, как покрывается холодным потом. Отец приказал ему спать, но кошмары не дают этого сделать. Он сжимается в углу за кроватью, прижимает колени к груди, обхватывает их руками и закрывает глаза. Ему снится Азкабан — последнее место, где он мог быть собой.