Билет

Дина не предложила — поставила в известность, вручила входной билет и сказала приказным тоном: «Дунечка, тебе пора завязывать с анахоретством, и мы решили, что ты начнешь с ближайшего общественного мероприятия, а оно случается уже сегодня. Не скучай, мы милосердно заглянем к тебе после полудня за подробным отчетом». Она ушла, Дунечка — здоровенный лоб тридцати двух лет от роду, суровый детина, успешный инженер и преданный друг — наконец аккуратно выдохнул и поежился. Предполагать, что Дина не исполнит своего обещания — глупо. Считать, что смерть, авария на ТЭЦ, нашествие ящеролюдов с планеты Нибиру или обвал Евразийской плиты на уровень Марианской впадины послужит достаточным основанием не идти туда, куда ему вручили билет — глупо вдвойне. Дунечка перечитал надпись на билете и вздохнул еще тяжелей: ладно бы Дина подарила билет на выставку достижений животноводства. Или автомобильной индустрии. Или промышленную ярмарку, на которой выставлялись бы огромные турбины — Дунечка был бы не счастлив, но рад и чувствовал себя совершенно и абсолютно уместно. Но по какой-то странной причине и преисполнившись какого-то особо извращенного юмора, Дина — наверняка определившись с подарком не без участия Люськи — вручила ему билет на вечер ирландского танца. Не то чтобы Дунечка был против Ирландии per se: красивая страна, интересная история, все дела. Наверняка хореографическое искусство в полной мере отражает историю, ловкость и жизнелюбие ирландского народа. Беда в том, что Дунечка, Олег Андреевич Евдокимов, был бесспорно и несомненно гениальным техником, способным разобраться с любым механизмом, исцелявшим безнадежно больные мотоциклы, стиралки и несравненно более сложные промышленные приборы, но полностью и абсолютно лишенным музыкального слуха. Маменька его убедилась в этом после двенадцатой, что ли, попытки пристроить деточку в музыкальную школу, кружок или хор — руководители слезно умоляли ее не приводить его более; друзья имели несчастье удостовериться в этом на собственном опыте: раз-подраз Дунечка, пребывая в хорошем настроении, мог подпеть какой-нибудь музыкальной композиции по радио, например, и это было ужасно. Он, впрочем, был добрым настолько же, насколько огромным и милосердно помалкивал, даже когда дружеская компания в едином порыве горланила какие-нибудь песни и ему отчаянно хотелось присоединиться. Странным образом полное отсутствие слуха сказалось и на способности Дунечки танцевать. Либо, точнее сказать, ее полном, идеальном и совершенном отсутствии, что было не менее удивительно, потому что со спортом у него проблем не возникало никаких. Но танцы в его исполнении представляли собой конвульсивные подергивания, судорожные переминания с ноги на ногу и неестественные, никакой связи с ритмом и мелодией не имевшие движения рук. И со всем этим багажом идти на вечер танца? Дунечка печально вздохнул и печально погладил бритую голову. Он тоскливо покосился в сторону кухни — там где-то лежали спички, одно изящное движение, и билет осыплется пеплом; но его удержала необходимость объяснять Дине, отчего он повел себя так безответственно. Так что Дунечка, от отчаяния косолапя и раскачиваясь в стороны, как пьяный моряк на берегу, подошел к шкафу, достал выходные темно-синие джинсы — они отличались от будничных темно-синих веселенькой темно-зеленой строчкой, выходную же майку — она отличалась от будничных белых же только этикеткой (какая-то крутая марка, что отражалось на стоимости в соответствующем размере), провел несколько минут, выбирая из трех дюжин пар обуви наиболее подходящую для вечера и остановился на темно-вишневых мокасинах. Весело, фестивально, озорно и не слишком торжественно, удовлетворенно думал он, чистя их; можно было бы обуть зеленые — а их было у Дунечки, — но такой выбор был бы слишком буквальным. И наконец, тяжело вздохнув и схватив самую обычную джинсовку, он отправился на мероприятие, изначально настраивая себя на то, чтобы не разочаровываться в мироздании и себе слишком сильно. Все оказалось совсем не так плохо: вечер проводили в знакомом Дунечке баре, под это действо перед небольшим возвышением для сцены освободили площадку для танцев, и на ней уже находились три пары танцоров — они то обсуждали что-то, то расходились к разным концам площадки и неожиданно синхронно начинали танцевать, а парень из четвертой пары, стоявший у сцены, хлопал в ладоши. На сцене лежали музыкальные инструменты, и кто-то негромко играл на пианино. Столы и стулья были раздвинуты к стенам и все заняты; Дунечка, потоптавшись, оглядевшись и убедившись, что ни Дины, ни Люськи не наблюдается, отправился к бару. Обзаведясь бокалом пива, он повернулся к площадке и настроился как можно веселее просидеть два часа, после которых с чистой совестью можно будет отправиться домой. Не тут-то было. На экране над сценой помимо картинок с видами Ирландии (как предполагал Дунечка: изумрудно-зеленые луга, упитанные лоснившиеся коровы, пони, бодро тянувшие повозки, танцы, танцы, танцы) субтитры транслировали и слова песен, которые пели музыканты. Дунечка не мог не усмехнуться: поначалу он думал, что с программой что-то не то, потому что слова почти не менялись, потом вслушался — они и правду были почти одинаковыми, на три повторения одной строчки одна новая, и все по кругу. Но даже это было неважно, потому что главными все-таки оставались танцы. Перед каждым один из музыкантов говорил, что именно они будут играть, немного рассказывал о том, как именно это танцуется, и обменивался шутками с танцорами. И начинался танец. Он мог смениться песней — и вот она была грустной, надрывной даже, Дунечка, заказавший второй бокал, заслушался, под конец даже носом шмыгнул: что-то там о несчастной любви одной девушки — парень обещал ей златые горы, а затем позарился на другую девицу с богатым приданым; слова были простыми, народ вокруг начал подпевать, солистка охотно повторила строчки припева, чтобы спеть их вместе, и даже Дунечка поддался общему настроению и начал мурлыкать слова под нос— но совсем тихо, чтобы окружающие не услышали. И снова танцы. Поначалу на площадке находились только танцоры в своих костюмах, но и в зале находились энтузиасты: кто-то в зеленой рубашке, девушка в салатово-зеленом корсете поверх белой майки, еще одна в мшисто-зеленом платье. Они-то и потащили народ на площадку: кто-то сопротивлялся, отмахивался, мотал головой; кто-то, напротив, с готовностью вставал и шел к остальным, чтобы там стоять, нетерпеливо переминаясь, и оглядываться, поджидая, когда наберется кворум. Перед площадкой столпился народ. Кто-то хлопал в ладоши, подбадривая танцоров, кто-то смеялся, кто-то подпевал и пританцовывал в такт. Музыканты сбавили темп, чтобы начинающим было проще справиться с движениями, какими бы незамысловатыми они ни были, и подбадривали их — то скрипач, то ударник, то аккордеонист солировали пару фраз, что каждый раз сопровождалось востороженными аплодисментами и выкриками зрителей. Дунечка вытянул шею, пытаясь разглядеть, чему именно учат народ, затем, не утерпев, подошел поближе. Танцоры взяли себе в пару по одному зрителю и под подбадривания певца начали учить их кадрили. Затем, после нескольких кругов они отвели партнеров из публики на их места и потянули на площадку новых. Одна из девушек, широко улыбаясь, направилась было к Дунечке, но он затряс головой и попятился, смущенно ухмыляясь. Девушка все-таки подошла к нему и ухватила за предплечье, и к полному смущению Дунечки, солистка и гитарист радостно заорали со сцены: — «My one’s over six feet tall, six feet tall, six feet tall…» Девушка обернулась и погрозила им кулаком, сама при этом напевая: — «My one’s over six feet tall, she likes the sugar candy». Любишь конфеты, красавчик? А я угощу тебя, если пойдешь со мной! — озорно предложила она. Дунечка еще раз покачал головой и с самым виноватым видом пожал плечами, отцепляя ее руку. — Я тебе все ноги оттопчу, ты уж прости, — признался он и вздохнул. — Давай вот… Он оглянулся и обрадовался, увидев, что рядом с ним стоит парень, и тут же подтолкнул ее в его сторону. Девушка с упреком посмотрела на Дунечку, погрозила ему пальцем и схватила за руку того, другого. Он ткнул Дунечку кулаком в предплечье и даже погрозил, но послушно пошел на танцплощадку, и Дунечка ревниво следил за ним, как наседка за цыпленком, внимательно выискивая подтверждения бесспорных способностей случайного знакомого, к которому почувствовал необъяснимую, но вполне отчетливо ощущаемую привязанность. Его наконец можно было рассмотреть чуть получше, потому что место, где стоял Дунечка, было тускло освещено, да еще и отблески огней над сценой искажали все вокруг. Парень был высок, одет — Дунечка прямо заумилялся — в темные джинсы и белую майку. А еще у него были длинные волосы, то ли русые, то ли каштановые. Прямо до лопаток, немного вившиеся, разобранные на прямой пробор и заложенные за уши. Он был высок, и это особенно было заметно, потому что девушка, пытавшаяся научить его кадрили, была ниже его почти на голову. Дунечка азартно аплодировал, подбадривая их, выкрикивал слова песен, пытаясь хотя бы в ритм попасть, и притоптывал: танцевать получалось у одного, в лучшем случае двух людей, но их неловкость компенсировалась детским почти старанием и искренней, непосредственной радостью. Солистка поблагодарила за участие и пообещала, что немного позже они организуют настоящий кельтский хоровод, в который обязательно вовлекут всех присутствующих и даже барменов — Дунечка даже вздрогнул, представив, сколько людей падут жертвами его ног. Парень с длинными волосами снова встал рядом с ним и уставился на экран. Дунечка робко покосился в его сторону: он кивал головой в такт музыке и старательно подпевал. Парень был тонкокостен, немного сутул, светлокож, и уголки его рта лукаво приподнимались вверх, словно он умел и любил много смеяться. Словно почувствовав Дунечкин взгляд, парень повернулся, удивленно подняв бровь. Дунечка покачал головой и повернулся к сцене, но не утерпел, стрельнул взглядом в его сторону. И парень подмигнул ему, довольно ухмыльнувшись. Танцоры на площадке показывали различия между ирландскими и шотландскими танцами, по экрану пошли волынщики; парень покосился в сторону бара. Дунечка тронул его за руку. — Ты не хочешь? — спросил он, глазами указывая туда и щелкнул средним пальцем по шее под челюстью. Парень с готовностью кивнул и повернулся. — Я угощаю. Парень хлопнул его по плечу. — С чего бы, большой человек? — Ну, травма и все такое. Мало кому нравится, когда его вытаскивают во всю эту канитель, да еще вместо других. — Дунечка пожал плечами остановился перед табуретом. — Я просто совершенно безнадежен в музыкальном плане. Если попадаю в такт, так это случайность, и та настолько редкая, что ее впору заносить в Красную книгу. Он переступил с ноги на ногу и посмотрел на собеседника — тот уже оседлал табурет и смотрел на него прищуренными глазами. — Это ужасно, — согласился он, решительно кивнув. — Ну хорошо, если тебя устроит, я признаю твою вину и что ты нанес мне непоправимую душевную травму. Это было ужасно: обнимать за талию прехорошенькую Пэг и получить от нее поцелуй в щечку. Мое сердце разбито! Он трагично приложил к сердцу руки. Дунечка грустно вздохнул и поднял на бармена печальный взгляд. — Нам нужно лекарство от разбитых сердец, — сказал он. — Сделаем, — понятливо кивнув, откликнулся бармен и взял бокал. Сидеть рядом с ним было неожиданно приятно, пусть за все время, необходимое, чтобы выпить пиво, никто из них двоих не сказал ни слова. Просто когда танцоры демонстрировали особенно привлекательные связки, Дунечка и его сосед переглядывались, почти синхронно кивали, одобрительно поднимали большие пальцы и с удовлетворенными физиономиями делали по глотку пива. Они допили его почти одновременно, парень поставил бокал на стойку и встал — соскользнул плавным, изящным, почти змеиным движением. Дунечка зачарованно смотрел на него, а у него уже забирали пустой бокал, уже тянули к площадке, уже толкали в спину, чтобы он подбирался как можно ближе к ней. — За мной не видно будет ничего! — крикнул ему через плечо Дунечка. — А мы сюда не смотреть пришли, большой человек! Мы будем танцевать! — Парень стал рядом и потер руки. — Вот сейчас она постенает еще раз о несчастной любви, и мы покажем земле, благодаря кому она крутится! Дунечка засмеялся. Против воли он посмотрел на экран — субтитры доверительно сообщили ему, что ее возлюбленный отправился в море и не возвращается оттуда уже который год. Скрипка с гитарой рыдали вместе с солисткой, на танцевальной площадке парень с девушкой объяснялись друг другу в вечной любви, не говоря ни слова — только глаза, только тела. Дунечка, зачарованный, следил за ними, приоткрыв рот. И по его спине скользнула рука, успокаивающе похлопала и мирно затаилась на плече. Он задержал дыхание, боясь верить своему счастью, и не решился даже посмотреть в ту сторону, чтобы подтвердить себе самому, что ощущает то, что ощущает. Парень же подался вперед, когда солистка начала рассказывать о следующей песне, и азартно произнес: — Вот сейчас мы и зажжём. Готов ли ты, большой человек? Ответа от Дунечки ждать не стали. Просто потянули вперед, и через три секунды он стоял на углу условного квадрата, внутри которого другими четырьмя парами был образован еще один квадрат. Он запоздало подумал, что их полностью мужская пара будет выглядеть как минимум глупо — но рядом с ним стояли в паре две женщины, и в квадрате внутри еще две таких же. На них с его новым знакомым внимания обращали не больше, чем на овечек на экранах. В любом случае, Дунечка приготовился к трем самым катастрофальным минутам в своей жизни и смущенно улыбнулся остальным, заранее извиняясь за неудобства — или травмы малой степени тяжести, которые он не сможет не причинить. Песня началась, и Дунечка, к собственному удивлению, обнаружил, что если он не пытается делать ничего по собственной инициативе, у него получается. Парень разворачивал его в одну сторону, другую, дергал за руку, обращая его внимание на ноги, и Дунечка старательно пытался повторять шаги; он стоял, и парень кружился вокруг него — или наоборот, и его рука на спине прожигала тонкую ткань майки, заставляя сердце биться в сотни раз быстрее. Им пришлось поменяться партнерами, и Дунечка убедился в собственной неповоротливости, совершенной беспомощности. Он облегченно выдохнул, когда знакомые уже, почти родные руки его нового знакомого снова легли на его талию, и двигаться вместе с другими оказалось куда проще. Его перехватила одна из танцовщиц, выкрикнула что-то веселое, оживленно сверкая зубами и белками глаз; Дунечка, не расслышав толком, осклабился и затряс головой, и его снова кружили в танце, и снова тот длинноволосый парень выхватывал его, брал за руку и разворачивал к себе. У него были темные глаза — неожиданно для светлых, в общем-то, волос, если Дунечка не ошибался. У него были высокие скулы и тонкие, подозрительно правильные брови. У него была одна серьга в правом ухе и четыре или пять, соединенных цепочкой, в левом. Татуировка на правом предплечье — что-то ящероподобное, если Дунечка не ошибался. И, кажется, пирсинг в пупке — это отчего-то особенно заинтриговало. Дунечка не удержался: когда танец снова развел их, он обернулся, чтобы повнимательней изучить спину. Кажется, на лопатках тоже были татуировки, и оставалось только грустно вздохнуть, что шанс рассмотреть их пристальнее едва ли предоставится. Он мельком глянул на наручные часы и присвистнул: временной лимит, им же для себя установленный, уже был превышен на три часа, и было мало, хотелось, чтобы ночь длилась еще несколько суток. Увы, уже через один танцевальный номер музыканты благодарили публику за горячий прием и отлично проведенное время. Дунечка поглядывал на парня, прикидывая, как спросить у него номер телефона. Или имя. Или предложить что-нибудь криминальное вроде встретиться снова. И мысли отчего-то терялись не хуже овечек на ирландских холмах. — Надо такси вызывать, — тяжело вздохнув, пробормотал парень, достал смартфон, разблокировал экран, но смотрел при этом совсем в другую сторону. — Не ходит ведь ничего, ни автобусов, ни метро. — Можешь у меня переночевать, — предложил Дунечка, глядя перед собой. У него загорелись уши. Встревожившись из-за молчания, он скороговоркой пояснил: — Я живу в двух улицах отсюда, можно на такси, но и пешком совсем недалеко. Если хочешь. — Да я не против. Стеснять не хочу. Дунечка повернулся к нему, счастливо улыбаясь, и покачал головой, с благодарностью принимая любопытствующий, довольный и самую малость насмешливый взгляд. Ночь была теплой, Дунечка нес джинсовку в руке, слушая голос собеседника, думая о том, что у него еще осталось немного Люськиного пирога, диван в гостиной совершенно идиотский, не приспособленный для людей его сложения — потому что гость может и должен спать на кровати, что утром можно будет сделать замечательный континентальный завтрак — или, если он решит развлечься, ирландское рагу. И о многом другом, в чем, пожалуй, не хотел бы признаваться никому постороннему. В прихожей его квартиры парень неожиданно развернулся и протянул Дунечке руку. — Олег, — сказал он. — Да? — рассеянно спросил Дунечка, пожимая ее. Парень потянул его на себя. — Меня зовут Олег, — пояснил он, губами почти касаясь его подбородка. Дунечка моргнул и хмыкнул, затем засмеялся. — И я, — признался он. — Олег. Теперь засмеялся его новый знакомый и сделал это, уткнувшись ему в плечо. Дунечка прикрыл глаза, осторожно вдыхая запах его туалетной воды, пота, тела, осмелев настолько, что погладил его по спине. Олег — не он, другой — поднял голову. — Я могу рассчитывать на чашечку чая? — спросил он. И Дунечка не смог не подумать, что он хотел сказать что-то совершенно иное. — Конечно, — тихо ответил он, мягко улыбаясь. — Пойдем на кухню. Там еще есть медовик. И печенье. — Ага, как там? «My one’s over six feet tall, she likes the sugar candy», м? Дунечка только пожал плечами и повел его на кухню. Он не стал включать верхний свет, зато зажег свечу. И на кухне установилась тишина, лишь изредка прерываемая вопросами или совсем краткими репликами Олега. Причем она, эта неожиданная тишина не беспокоила никого из них — напротив, казалась странно уместной, умиротворяющей, располагающей. Дунечка почти не сводил взглядов с Олега — а тот не отводил глаза. Не то чтобы они что-то обещали или требовали, скорее примерялись — примеряли к себе и находили сделку или что там стоящей внимания. — Ты не боишься? — неожиданно спросил он. Дунечка недоуменно посмотрел на него. — Ты знаешь меня меньше четверти суток. Не опрометчиво ли приводить незнакомца домой и поить чаем? — Не опрометчиво ли тебе идти к незнакомцу домой и пить чай, который он тебе предлагает? — усмехнувшись, отпарировал Дунечка. Олег тихонько фыркнул и встал. — Я могу стоять на ногах, я все еще вижу свет и рассчитываю проснуться утром живым и здоровым. Дунечка осторожно сделал один шаг ему навстречу и бережно провел по волосам. — Вот и хорошо, — прошептал он. — Я сделаю тебе самый лучший в мире завтрак. В полдень Дунечка топтался перед дверью Дининой квартиры, дожидаясь, когда она соизволит открыть дверь. — Ну? — суровым шепотом спросила она. — Спят? — виновато глядя на нее, прошептал он. — Прости, я не хотел вас будить. Дина оглянулась вглубь квартиры и сурово посмотрела на Дунечку. — Тебе чего? Он протянул ей огромный сверток из кондитерской. — Спасибо за билет, — радостно сказал он. — Все, я убежал. И он потопал вниз по лестнице. — Так сработало, что ли? — недоверчиво воскликнула Дина. Дунечка поднял большой палец в приветственном жесте и притормозил, чтобы сообщить ей: — Мы едем на ярмарку!