Бог мелочей

и долго мне, лишенному ума, казался раем ад, а светом — тьма.

Шигараки уверен, что их встреча случайна и не должна была состояться. Он цепляется взглядом за Шинсо во время финальной битвы за Юэй, где у обеих сторон что-то пошло не по плану. Героика не ожидала предательства от Каминари, Лига не ожидала столь масштабный отпор от учеников. В итоге обе стороны оплошали. Их идеей было запугать выпускников и уничтожить проблемных учителей, но когда стеклянное здание обрушивается на стоящую толпу подростков, у Шигараки складывается впечатление, что он где-то налажал. Томура смотрит на Тогу, заливающуюся звонким, визгливым смехом, а потом на Курогири, кричащего об отступлении. Но прежде, чем он успевает открыть портал, из здания выбегает побитый и раненый Всесильный. Он тяжело дышит и, хватаясь за правый бок, кашляет кровью. Красная клякса шлепается о камень и растекается, собирая вокруг себя влажный круг. Время останавливается, и он слышит, как Тошинори кричит: — Это я во всём виноват, но я ещё могу тебе помочь. Шигараки хмурится в смятении. На него обрушивается поток информации. Все эмоции, чувства, кадры, голоса перемешиваются, пропускаются через огромную мясорубку, и Шигараки кажется, что он сходит с ума. Даби кладёт ему ладонь на плечо, и она остается ожогом на коже. Шигараки не замечает, как медленным шагом приближается к Тошинори, всматривается в его бледное измученное лицо и пытается найти что-то знакомое, что-то домашнее. И не находит. Впервые за несколько лет Шигараки чувствует себя заношенным, использованным, чужим. Когда его нож входит в чужую плоть по рукоять, он всё ещё погружен в свои мысли. Тошинори клонит в сторону, он падает на угловатые каменные обломки. Пыль вокруг поднимается клубами, и паническая духота заполняет сгустившуюся над школой атмосферу. Шигараки хочет сказать: слишком поздно. Он слышит болезненные вопли и не может разобрать, кому принадлежат все эти голоса. Шигараки должен злорадствовать, но вокруг пустота. Предсмертное «ты так похож на свою бабушку» отдается отголосками в подкорках сознания. Впервые за несколько месяцев Лига позволяет себе расслабиться. Помещение наполняется запахом усталых тел, радостными воскликами и нескончаемым шумом. Все хотят услышать воодушевляющую речь лидера, убившего символ мира, но воодушевляющий лидер бросает взгляд на ревущую толпу и скрывается в тени. Пройдя через длинный коридор, освещенный несколькими лампочками, он открывает самую крайнюю дверь. Его комната — мечта минималиста: небольшая кровать, стоящий неподалёку шкаф и стеклянный стол с разной аппаратурой. На стене висит прошлогодний календарь. Шигараки облокачивается о стену и с тихим стоном прикрывает глаза. Голова раскалывается, и он слышит звук разбивающегося фарфора. Его сознание отделяется от восприятия всего вокруг, и, пока что-то происходит здесь и сейчас, мысли, умноженные на бесконечность, где-то шумят сотнями голосами сразу. Шигараки только сейчас замечает, что при нём нет руки отца и вспоминает, как жабообразная девочка проскакивает молнией, и лицо умывает щедрыми лучами золотистого живого света. Шигараки бьет током изнутри, и паническая безысходность вылезает наружу земляными червями из непросохшей почвы. Он решает вернуться на территорию школы поздно ночью, когда весь мир будет оплакивать смерть бывшего героя номер один. Когда на часах три ночи, Шигараки думает, что пора. Предупреждает Курогири и, шагнув в черный туманный портал, оказывается посреди останков поля боя. Груды камней лежат нетронутыми, где-то виднеется засохшая кровь. Воздух смердит холодной смертью, скрытой безнадёжностью и тоской. Шигараки стоит на руинах и слышит похоронный зов. Окинув периметр взглядом, он тихо кашляет и пинает камешки носком пыльного кроссовка. Теперь-бывшую школу огородили лентой, и для того, чтобы почтить память усопших, оставили место траура до завтрашнего дня. Лишь спустя двадцатиминутного поиска Шигараки находит лежащую в каменной стружке руку отца, чувствуя, как изнутри ползет волна облегчения. Он слышит тихие шаги. Шигараки оборачивается, встречаясь с настороженным взглядом, обладатель которого клонит голову в сторону, и Томура отражает его действия. Он вспоминает, что видел это печальное лицо во время боя. — Ты Шигараки из Лиги? — голос у него подстать виду — усталый, помятый, гиблый. Вопрос звучит как утверждение, и Томура лишь злобно ухмыляется. — Ты — Кукловод из подпольной геройки, — Шигараки наконец вспоминает имя и то, что о нём столько же информации, сколько о высших следователях в системе — нихуя. Томура мысленно ругается. Он поворачивается к нему спиной, снимает кожаную перчатку и ждет, когда на него обрушится какая-нибудь неведомая сила, но происходит ровным счетом ничего. Шигараки наблюдает, как он присаживается на корточки и выуживает из кармана телефон, что-то фотографирует, а потом быстро печатает. У Кукловода тонкие, длинные пальцы и болезненно бледная кожа. Тусклый свет уличного фонаря жутковато высвечивает сгорбившуюся над камнями фигуру, и Шигараки хочет спросить: где твои слезы, геройка подохла. Но вместо этого лишь морщит нос, презрительно фыркает и пишет Курогири, что он закончил. Прежде чем испариться, Шигараки почти физически ощущает, как герой буравит его спину тяжелым взглядом.

***

Шигараки просыпается с мыслью о вчерашней встрече: самый популярный герой из подпольной дал ему уйти. Дал уйти — это без разговоров, без действий и кулаков по морде. Дал уйти — звучит слащаво. В голове крутятся заевшие «зачем», и Шигараки вводит в базу данных «Кукловод», но его встречает лишь пустая страница поиска. Имя — неизвестно. Причуда — неизвестно. Статус — неизвестен. Будто бы всё его существование — это один большой вопросительный знак. Шигараки задаётся себе целью найти хоть какие-нибудь крупицы информации и решает начать с Каминари. Шигараки находит экс-героя в небольшом ресторане, окруженным девушками за полцены. Он наблюдает за тем, как Каминари празднует геройский идиотизм, как Каминари заливает свою горделивость алкоголем, как прикуривает с горящих тел и смеётся фальшивыми масками. Посетители приветствуют его кивками и тихими «лидер-сама», но Шигараки не обращает на них внимание. Он лишь кидает на Денки напряженный взгляд и тот, поднеся протянутую руку дамы к губам, вылезает из-за стола и медленным шагом идет к нему на встречу. Шигараки игнорирует протянутую ему ладонь и решает перейти к вопросу: — Что ты знаешь о Кукловоде? На его веселом лице читается удивление, которое сменяется задумчивостью. — Ну, он из подпольки, — Денки отпивает большой глоток коньяка и щурит глаза, — поэтому я могу лишь сказать то, что помню со школы. — Валяй, — Шигараки облокачивается о барную стойку. — Его зовут Хитоши Шинсо, он сначала на общем образовательном был, но потом его перевели в класс Б, — он кривит губами и чешет затылок. — Ну, он очень странный и причуда у него ебанутая. Выдержав паузу, Каминари продолжает: — Я не уверен, как она называется, но он может брать под контроль разум и тело, стоит лишь с ним заговорить. Ещё он пиздец умный, сразу после выпускного его взяли в главный штаб по рекомендации Айзавы. Денки достает из внутреннего кармана пиджака сигарету и, прикурив, ловит на себе выжидающий взгляд. — Все, лично я больше ничего не знаю — он глуповато разводит руками, — Вот спроси ты меня раньше. — Раньше это было не важно, — Томура устало кивает головой. — У тебя есть кто-нибудь в подпольном? — Если бы! Туда попасть нереально, — Денки издаёт приглушенный смешок. — Но я попробую что-нибудь найти. Шигараки поворачивается к выходу и кидает холодное: — У тебя два дня.

***

После разговора ему не становится легче — все факты запутываются в тугой узел несостыковок. На протяжении нескольких дней Шигараки пытается загрузить себя накопившейся работой — казалось, что со смерти Всесильного все стороны вдруг посходили с ума: герои патрулируют главные улицы днями напролёт, злодеи создают вдвое больше терактов, граждане жалуются на жизнь. В прочем, всё как обычно, но внезапно в этих актах он видит борьбу за свободу. Шигараки решает ослабить петлю на шее. Он толкает железную дверь нижнего этажа и проходит через темный коридор. Шигараки чувствует горький, искусственный запах медикаментов, раздражающий писк аппаратов, и с каждым шагом мысли в его голове путаются, завязываясь в узел Линча. Торшеры обливают бордовые шелковые ткани и дубовые панели темными, тусклыми пятнами света. Приборы тихо жужжат и проектируют голограммы, статистики, проценты. Толпящиеся возле панелей врачи быстро переглядываются и, не снимая халаты, направляются в сторону выхода. Один из них останавливается, протягивает Шигараки белую маску и еле слышно говорит: — Ему недолго осталось. В хриплом, басовитом голосе, Шигараки узнает старого, лечащего доктора Накаяму Тэкэко. Он снимает очки в тонкой оправе и грустно улыбается. Шигараки считает морщины на его усталом лице. — Возьмите, — Накаяму протягивает запечатанную в целлофан антибактериальную маску. — Просто, на всякий случай. Шигараки отрицательно мотает головой, но всё равно забирает пакет. Он слышит тихое клацанье каблуков, протяжный писк и звук автоматически открывающихся дверей. Температура в комнате понижается на десятки градусов и Шигараки почти физически ощущает груз своих раздумий (он сжимает упаковку в руках — она рассыпается в пыль). Балдахин из тонкого пластика, окружающий широкую кровать, висит непробиваемой бетонной стеной. Она возвышается над комнатой, и по сравнению с ней Шигараки ощущает себя побитым насекомым; он вспоминает, как, сидя на траве, собирал красных муравьёв в кулак, отрывал им лапки, давил пальцами и кончиком языка пробовал их кислый сок на вкус. Он думает, что ещё чуть-чуть, стоит ему увидеть лицо, и все сразу встанет на свои места. Все образуется. Томура скармливает себя горькой чепухой и, глотая пресную воду, плывет по холодным рекам из собственной лжи. Он подходит к койке, просчитывая каждый вдох, и его, стоящего в шаге от кровати, словно лавиной накрывает животная, ярая и разъедающая злоба; он хочет сорвать пластик одним резким движением, он хочет посмотреть в глаза человеку, который растил его в капкане своих заблуждений, причуд и желаний. Шигараки давится этими зачерствелыми вожделениями. Ему кажется, что умирающий на простынях труп уносит его за собой в леденящую могилу. Раздаётся тихий кашель, и Шигараки отодвигает клеенку пальцем, открывая для себя взор на лежащее тело. Оно старое, убитое временем и неровно дышащее. Томура уже давно перестал видеть в этой испорченной оболочке своего учителя. Он думает, что Тело спит, но оно вдруг поворачивает голову и улыбается. Оно говорит: — Томура. Шигараки не отвечает. Он роняет себя на стул и сутулится. — Тенко. Меня зовут Тенко. И в комнате воцаряется тишина. Она давит на черепную коробку — Шигараки глохнет. Всё вокруг глохнет, кроме нарастающего, режущего, скрежещущего шума, что вспарывает кожу тысячами иголок, и Томура перестаёт понимать, где начинается звук и где кончается его тело. Он шевелит пальцами ног, и его сводит сильной, ломающей кости, судорогой. Спина покрывается испариной, а волосы прилипают ко лбу. Томура готов закричать, вот сейчас, вот сейчас, но по-свински молчит. Он думает, что если бы ему всё ещё было двадцать, если бы он всё ещё был тем имбецилом, то непременно бы превратил все предметы в блядскую труху. Его разум кричит от боли. Его лицо выражает спокойствие. Тело лежит в безмолвии минуту, две, три, и Шигараки хочет проверить, дышит ли оно вообще. Раствор в капельнице все так же поступает в кровь, голограммы, статистики, проценты все так же показывают ровное сердцебиение, и его резко отпускает. Он чувствует заложенность в ушах и холодный пот на шее, понимая, что рассекающий воздух гул — кардиомонитор. Из приоткрытых губ вырывается тихий стон облегчения. Тело реагирует на звук и смотрит на Томуру невидящим взглядом. Оно открывает и закрывает рот, как рыба на суше, и Шигараки осознаёт своё превосходство. Он думает: на каждую отговорку у меня будет ответ. Он думает: твоя жизнь в моих руках. Он думает: пожалуйста, не ври мне, невримне, невримненевримненевримне — Понятно. Шигараки кривит лицо в кислом возмущении. Он думает взять с прикроватной тумбы лампу и размозжить то, что осталось от его головы. — И это все, что вы мне скажете? Томура наблюдает за тем, как Тело сжимает одеяло в кулаке, как ускоряется его сердцебиение на мониторах, как Тело пытается найти отговорку. Но вдруг расслабляется, и Шигараки слышит в его тоне что-то теплое, знакомое. — А что ты хочешь услышать? Томура жуёт внутреннюю часть своей щеки. Тело продолжает говорить голосом из детства. — Что я тебя использовал? Что я тебя растил как общественный эксперимент? Как трофей? Чтобы выхваливаться перед Тошинори? Чтобы в Аду я мог шептать Нане не слова любви, а слова о том, как уничтожил её семью? Что ты хочешь услышать? Тело дергает губой и выплевывает: — Тенко. Шигараки уже ничего не хочет слышать: ни сейчас, ни завтра, ни через ебаный год. Просто очнуться от этого нескончаемого земного ада — когда вместо вечной боли была приятная, обволакивающая, белоснежная пустота. Когда в саду стоял сочный аромат алиссума и яблок. Когда нежные руки касались его щеки. Когда мозоли на ладонях ссаднило из-за толстого каната качелей. Когда он не был оболочкой, сброшенной шкурой змеи. Он думает попросить его замолчать, но лишь буравит взглядом мониторы. — Ведь я такой плохой, ужасный и бессердечный труп, — его трясёт, и Шигараки не уверен от чего именно: от злости или обиды. — Лежачий мертвец в капкане квирков, пожирающих моё тело. Шигараки нервно заламывает пальцы, слышит своё учащённое дыхание, чувствует как кровь в венах обжигает холодным льдом, и вспоминает такое забытое чувство — жажду разрушения: превратить всё живое в неживое, в смертное. Он думает: ещё чуть-чуть. Он думает: сейчас. Его правая рука дергается, корпус наклоняется вперёд и Ничего не происходит. Шигараки сжимает и разжимает кулак, оставляя на взмокшей ладони белые лунки вмятины. Он умоляет себя сохранять спокойствие, идти наперекор выжженному клеймом на теле характеру, поэтому встаёт со стула и, не смотря на Тело, поворачивается к нему спиной. — Если уйдёшь сейчас, то выберешь ложный путь. Томура хочет кричать так сильно, так сильно. — Томура, пожалуйста, я желаю тебе только добра. Шигараки слышит быстро повторяющиеся сигналы аппаратуры или же звук синаптической передачи в голове, и внезапно улыбается — слабо, вымученно, но улыбается. Он не слышит (или не хочет слышать) оборванные фразы; они проходят сквозь него, разбиваются о стены волнами и стекают вниз, вниз, вниз. В комнату забегают несколько врачей и, словно навозные мухи, кружат вокруг столов с пробирками. Его разъедают все эмоции сразу: переполняющий сознание гнев, тягучая, словно карамель, радость, печаль, разрывающая аорту, убаюкивающее облегчение — и последнего немного больше остальных. Подошва кроссовок стучит по полу как громкий молоток по крышке гроба, и Шигараки чувствует на себе взгляд, взгляды чужих квирков, разъедающие Тело. Томура хочет пожать их невидимые руки. Когда он выходит в коридор, то слышит бесконечный стеклянный писк. Когда-то он звал тело «Сенсей». Но это было давно.

***

Сообщение от Каминари приходит во время важных переговоров с одной полицейской группой, согласившейся сотрудничать взамен на сохранность жизней. Шигараки смотрит на кучку офицеров и кривит губы в отвращении. Мир гниёт из-за таких людей, — когда собрание подходит к концу, Томура отдаёт приказ Тоге, чтобы та убила каждого. denk_i: приходи в бар. Шигараки кладёт телефон в карман кофты и решает пройтись до места назначения пешком — оно в двух кварталах отсюда. В крайнем районе Токио Шигараки чувствует себя как дома — каждое здание, каждая дорога, каждая улица запечатывается в сознании, и шаги оставляют на душе приятный осадок. Он получил этот район своими трудами, но Томура довольствуется малым: запахи, голоса, лица, власть. Когда он доходит до нужного переулка, на улице стоит полная темень. Узкая улочка освещается висящими на карнизах красными фонарями, таблички с надписями переливаются свежей краской, а горячий воздух гудит от напора громких голосов. Томура неспеша лавирует между телами, обходя небольшие толпы людей, скопившиеся возле разных заведений. Улица напоминает ему о семейном Киото. Шигараки пытается затолкнуть непрошенные воспоминания обратно. Томура находит Каминари сидящим за крайним столиком. Он уныло водит стаканом по столу и стучит пальцами по папке, но, когда видит приближающегося Шигараки, вымученно улыбается и отодвигает пустующий стул. Томура садится на свободное место и кивает в знак приветствия. — Ты просил, — Каминари пододвигает к нему тонкую красную папку тремя пальцами, — я сделал. Томура не отвечает. Он с любопытством и легким нетерпением погружается в предоставленные ему документы. Первая страница гласит — «особо секретно», и Шигараки ухмыляется себе под нос. «Особо секретно» сейчас покоится у него на руках, и информация плавно впитывается в разум. Он перелистывает школьные данные и останавливается на фотографии двухлетней давности, год после выпускного. У Хитоши Шинсо глаза бездонные, усталые и по-особенному грустные. Шигараки кажется, что они следят за ним через бумагу, но он старается не обращать на это внимание. Через каждую прочитанную строчку он возвращается к взгляду-пленителю. В итоге фактов оказывается немного, но достаточно для того, чтобы сложить куски в единую картину и понять, что этот Хитоши — герой с нихуевым стажем. Томура жует нижнюю губу, вчитывается в список пойманных злодеев и не замечает, как Каминари наклоняется и тихо произносит: — А ещё я слышал, что он пидор. Шигараки поднимает на него истребляющий, полный злости взгляд, на что Денки издаёт короткий смешок и хлопает его по спине. — Да ладно тебе, я угараю. — Денки откидывается на спинку стула. — Вон какую я тебе ценную информацию принёс. Что ни сделаешь ради друга. — Мы не друзья, — холодно отвечает Шигараки и закрывает папку. — А вот сейчас обидно было, — горько вздохнув, Каминари смахивает пальцем воображаемую слезу. — А как же наши десять лет знакомства? Не дружба ли? Шигараки предполагает, что да, дружба. Что если бы у него была дурная привычка беспокоиться за свою жизнь, то он доверил бы её Денки с закрытыми глазами. Детское «меня растили, чтобы я тебя защищал» материализовалось и эволюционировало в «я за тобой через все круги ада». На что Томура съязвил бы: тебе в девятый, нам не по пути. Каминари прикусывает язык и убирает волосы со лба. В глазах блестит что-то постороннее, спокойное, и когда он открывает рот, Томура уже знает, какие слова из него польются. — Не надо, — Шигараки чуть качает головой и морщит нос. — Мне всё равно. — Лжец, — Денки наклоняется вперёд и, уперевшись локтями в стол, продолжает:  — Что с телом? — Кремация. Голова гудит, и Томура мечтает, чтобы Каминари заткнулся. — А от чего он умер? — Денки скрещивает пальцы в замке и клонит голову в сторону. — Не могу вспомнить, как она называется. Болезнь Рахема? — Горхема, — Шигараки крутит стакан в руках. — Но он умер не из-за этого. Каминари вскидывает бровь, дергает уголком губ и щурит правый глаз. — Ты его кокнул, что ли? Шигараки хочет ответить, что да, но лишь обводит пальцем мокрые разводы из-под виски. — Не мели хуйню, — он поднимает взгляд на Каминари. — Он умер от остановки сердца. — Ну, я не удивлён, — Денки медленно кивает и приглаживает волосы на затылке. — Сколько ему было? Лет двести? Томура пожимает плечами. Он пытается ни о чем не думать, но замечает, что Каминари выстукивает ногтями знакомую мелодию, и внезапно чувствует, как его лицо опаляет горячее дыхание. — Ты что-то скрываешь, — Денки слащаво улыбается, — от меня. Шигараки кривит лицо в отвращении и толкает его в грудь, из-за чего Каминари падает обратно на стул и скалит клыки. — Ещё раз так сделаешь — убью. Каминари тихо хохочет. Они сидят в тишине несколько минут. Денки предлагает выпить за успех и процветание, и Шигараки соглашается. Каминари радостно улыбается, и привычное раздражение сменяется инородным, теплым чувством, растекающимся по венам — от Денки веет домашним теплом, и Шигараки почти улыбается в ответ. Каминари предлагает на брудершафт, но, почувствовав на себе испепеляющий взгляд, осушает стакан и с громким стуком ставит его на стол. Томура следует его примеру. Алкоголь саднит горло, терпкий вкус отдается в носу, и он спешит заесть его грецким орехом. — Правильно, грецкие орехи полезны для мозгов, — Денки злостно ухмыляется и стучит пальцем по виску. — А алкоголь как раз-таки убивает нейроны. Шигараки закатывает глаза и встает с места прежде, чем Каминари успевает затянуть разговор. Он оглядывается. Каждое второе лицо ему знакомо: убийца, мошенник, лжец — Томура представляет, как сжигает каждого, но его престол ещё не стабилен, и эти люди, как гребаный воздух — необходимы, поэтому он лишь прикусывает щеку, кладёт папку в специально отведенный для документов внутренний карман пальто и надевает руку отца. — Томура, — Шигараки не оборачивается на змеиный голос, — ты главное сильно не увлекайся. Люди, конечно, существа интересные, но не попадись. Эта игра не стоит свеч. — Больной, — он шипит себе под нос и кидает на стол несколько йен за напиток. — Есть немного, — Томуре не надо смотреть, чтобы догадаться, что Денки задорно улыбается, оскаливая ряд белоснежных зубов. — На этом мы и сошлись.

***

Похоронная процессия транслируется по всему японскому телевидению. Толпа народа, текущая одной большой волной, плавно передвигается вдоль Гинзы, полностью охватывая территорию дороги. Широкий красный гроб плывёт по головам: по скорбящим людям, по плачущим детям, по мрачным героям. Словно хоронят не лучшего героя, а нынешнего императора или Иисуса Христа. Камера приближается, и сквозь скопище безотрадных лиц виднеется главная составляющая героики — Шигараки различает новое поколение, неспешно шагающее в ритм марша. Картинка скользит по каменному лицу Тодороки младшего и останавливается на поникшем взгляде Деку. Томура победно улыбается и жалеет, что не стоит в первых рядах. Эфир длится ещё час, после чего прерывается со словами репортера о том, что погребение предназначено лишь для друзей и семьи. Шигараки давится воздухом и издает приглушенный нервный смешок. Он хочет сорваться с места и закричать: у Всесильного семьи нет — он её либо просрал, либо похоронил. Следующий день встречает его сухим ветром и спокойными тротуарами. Шигараки решает прожить утро обычного человека, словно он — занятой студент токийского университета и бежит на очередные пары. Томура позволяет себе представить свою судьбу если бы не квирки, если бы не мутация, если бы не равнодушие. Какая она, на вкус, когда всё, что от тебя требуется — это хорошие оценки и стабильный заработок. Он громко шмыгает носом и, запахнувшись в пальто, ускоряет шаг, — мокрый асфальт скользит под подошвами. Шигараки не замечает, как вскоре доходит до Гинзы. Улица снова пестрит дорогими магазинами, громкими разговорами и рабочими, и туристами, и школьниками, и живёт, отныне очнувшаяся после вчерашнего траура. Шигараки сравнивает себя с тринадцатым апостолом, следующим по ложному пути — он идет вдоль усыпанной птицемлечниками дороги и наблюдает за тем, как дворники разгребают кашу из цветов, вынимая из кучек пластмассовые фигурки, которые сразу же летят в пакеты для переработки мусора. — Ебаный символизм. Шигараки жуёт губу и останавливается у ближайшего автомата с напитками. Через дорогу какой-то парень покупает фиалки. Продавщица громко вздыхает, приглаживает седые, уложенные в пучок волосы и молча перебирает цветы. Когда она поворачивается к помощнице за ножницами, её взгляд задерживается на экране телевизора, вещающем недавние новости. — Это ужасно, — её огрубевший от старости голос сочится искренней печалью. — У меня сын, тоже героем был, не особо популярным, правда, но на еду денег всегда хватало. Так вот он тоже погиб. Она медленно разворачивает бумажную плёнку и выкладывает по одному цветку. — А потом, Сакурай-чан, жена его — повесилась, дура, — старуха кивает в сторону девочки и тяжело вздыхает. — Оставили на мне ребёнка и теперь она тоже хочет в эту свою академию. Томура закатывает глаза, но дергается, когда слышит: — Думаете, у него была семья? Шигараки смеется. Когда Томура проходит ворота, на часах ровно шесть. Окружность остается неизменной: воздух всё такой же легкий, птицы всё такие же разговорчивые, город всё такой же занятой. Шигараки фыркает, вспоминая, как представлял себе кладбище чем-то внушительным, зловещим, и удивляется, когда место скорби встречает его тихим спокойствием. Он спускается вдоль широкой дороги, покрытой гравием, и, смотря себе под ноги, проходит ряды старых могил. По сравнению с возведенным памятником в Уэно, надгробие «Тошинори Яги» выглядит по-скучному заурядно и, если бы не лежащие охапками цветы и высеченное «лучшему герою и другу», то Томура бы подумал, что в гробу лежит не лучший герой мира, а лучший работник месяца из бюро переводов. Томура растягивает рот в спазме мускулов, схожим со счастливой улыбкой, после чего разливается злорадным тихим смехом, переходящим в скрипучий, безумный. «Вот, вот оно» — мелькает в голове, и по телу растекается незнакомое чувство восторга и эйфории: что он живой, и дышит, и думает, пока его враг спит вечным сном в шести футах под землей. Он хочет растоптать цветы и плюнуть на лежащий венок, думает разрыть свежую землю и плюнуть на гроб, думает открыть крышку и плюнуть в лицо, и смеяться, смеяться, смеяться. Шигараки отступает на ватных ногах, пробегается взглядом по стоящему рядом надгробию и внезапно кипящая ненавистью кровь леденеет, закупоривает сосуды, перестает доставлять в организм кислород, потому что земля становится мягкой, продавливается, пока смешавшиеся в голове кандзи выстраиваются в одну линию, сформировывая имя Шимура и Нана. Оно ложится на язык острым стеклом, и Томуру внезапно тошнит. Ему вроде бы наплевать, вроде бы это не его дело, но он на секунду жалеет, что рука отца осталась лежать на столе, потому что испортить такой шанс на семейное воссоединение — как блядское надругательство. После чего приходит злоба, и Томура дергается от резкой головной боли. Он жуёт сухие слова и сглатывает горькую слюну, текущую по желудку склизкой бомбой. И взрывается. Шигараки слышит этот ебаный «бум» и чувствует, как органы свертываются в одну большую кашу. Шигараки хочет уничтожить любое напоминание о том, что Всесильный когда-либо существовал. Он подносит руку к надгробию и чувствует на себе изучающий взгляд. Поворачивает голову и понимает, что все вокруг — просто одна большая картина на грани сюрреализма. Потому что в нескольких метрах стоит Кукловод, Хитоши Шинсо, ебаная-машина-геройки. Без костюма и в обычной одежде Хитоши похож на больного раком или туберкулёзом, или всем сразу; его кожа почти прозрачная и покрывает синие, как червяки, вены тонкой калькой. Кто-то шепчет над ухом: выживай, и Шигараки улыбается этому абсурду. У Хитоши взгляд остекленевший, выцветший и немного ядовитый, — Томура вспоминает фотографию, но видит перед собой другого человека. Шигараки думает спросить: сколько друзей ты похоронил, но только усмехается, потому что такими глазами возглавляют морг. Томура знает, что Шинсо наблюдает за тем, как он убирает занесенную над камнем ладонь, как он поднимает с пола завядший цветок и как он небрежно кидает его на могилу бывшего родственника. Под холодным взглядом Шигараки чувствует себя подопытной крысой. Он кривится и открывает рот для того, чтобы сказать что-то вроде «ты за мной слежку устроил», но осекается и быстро сжимает губы в тонкую линию. — А, — Шинсо оживает и тихо произносит. — Вижу, тебе уже рассказали. И нет, я за тобой не слежу, Шигараки хмурится и вскидывает бровь в удивлении. Он хочет спросить: ты еще и мысли читаешь, но молчит. — И не читаю мысли, — Хитоши снисходительно пожимает плечами. — С таким квирком как у меня — учишься понимать людей. И флегматично добавляет: — Я умею читать по губам. Шигараки смотрит ему в спину и думает, что в своей безразмерной кофте и узких джинсах он выглядит как школьник — хлипкий и неказистый. Но вспоминает, что это совсем не школьник, а Кукловод, который тянет за ниточки с прочностью стали и сгрызает чужие кости в порошок. Томура злится. Его передергивает, перекашивает и он брезгливо поводит плечом. — Если дохуя наших поймал, значит весь из себя важный? — Шигараки слышит как его голос срывается в раздражении. Шинсо останавливается и поворачивает голову в его сторону; его рот приоткрыт в немом удивлении. Шигараки замечает, что на его бесцветном лице темные круги под глазами ползут лесными слизнями. — Интересно. Развернувшись, Шинсо уходит прочь.

***

Шигараки не имеет привычку придавать снам особое значение — экзистенциальные крайности на грани безумия, и Фрейд с Юнгом дышат ему в спину тухлым углеродом. Ему мерещатся неписанные черновики Климта с набросками Жизни и Смерти, и тонкие нарисованные линии сжимаются у горла жесткой петлей. Томура дышит свободно, вбирая в себя мертвый воздух полной грудью, — он разъедает бронхиолы до сильного жжения, но Шигараки чувствует, что живёт. Томура проходит через длинные коридоры воспоминаний, переплетающиеся между собой, словно голые тела, где он вдруг способен почувствовать текстуру пространства на вкус и услышать запахи. Он прикасается к двигающимся фотографиям, и они, словно обгоревшая бумага, распадаются на частицы, и пепел уплывает в бесконечное, черное марево вверх. Оно сгущается под ногами, над головой, в трещинах на изображенных картинах и накрывает его вуалью. Шигараки прикрывает глаза и видит как всё плывёт яркими узорами, пятнами, словно диковинные рыбы на глубине Марианской впадины. Они разбегаются, оставляя за собой неоновый шлейф; где смеются детские голоса, где пахнет скошенной травой после долгого ливня, где волны щекочут его лодыжки белой пеной, а мелкие камни приятно колют пятки. Ему так хорошо, так хорошо. Шигараки внезапно падает. В животе образуется дыра, и Шигараки выворачивает наизнанку. Он тянется к удаляющимся фотопленкам, тянется к голосам, но летит вниз. Шигараки открывает глаза, лежа на операционной кушетке, оклеенный проводами. Шебуршащий звук раздаётся где-то рядом, где-то со спины, и Томура пытается обернуться. Он щурит глаза, чтобы разглядеть помещение, но комната кажется нескончаемой, словно края обрываются и стекают в беспроглядную аспидную муть. Томура теряет ощущение своего тела, когда чьи-то холодные пальцы сжимают его плечо. Словно чужие руки — это его руки, что это его пальцы сжимают чужое плечо. Будто бы его тело, не его вовсе. Это нечто появляется перед ним неожиданно, как часть скримера в дешёвом японском фильме ужасов. У фантома длинные волосы, обрамляющие лицо густыми волнами, и тонкая линия губ. Он освещает помещение яркими, белыми, исходящими от ауры лучами. Шигараки думает, что свет лжет, когда нечто улыбается ему нежно, почти любяще — как улыбалась мать. Но Томура лишь видит оскал, пронзающий эпидермис тысячами иголок. Нечто похожее на сгусток мерцающего тумана присаживается на появившийся рядом стул и проводит тонкой ладонью по его щеке; подушечки пальцев грубые, от них исходит электричество. — Отныне я твой вечный спутник. Тихий, колыбельный голос забирается ему под кожу, и Томура вздрагивает. Он хочет свернуться в темном пространстве клубком. Облизнув верхнюю губу, он спрашивает: — Кто ты? Глаза вспыхивают красным огнём. И оно шипит: — Смерть. Шигараки просыпается.

***

— Вы же не серьёзно намерены внедрять во второй штаб очередного шпиона? Встреча с преступной бандой «Скорпионы» проходит без особых происшествий, спокойно и довольно уныло. Ничего нового совещание не приносит: главарь по прозвищу Р. монотонно читает свой доклад о плохо проделанной работе, Компресс протирает бархатным платком свой золотой перстень, а Каминари, положив ноги на стол, раскачивается на задних ножках жалобно скрипящего стула. Руки свисают мертвыми петлями, пальцы стучат по бархатному вкраплению. Когда последний представитель садится обратно в кресло, Томура наблюдает за тем, как сидящий по ту сторону длинного стола мужчина нервно постукивает пальцами. Шигараки видит прогорклый запах отчаянного страха. Он делает неопределенный жест рукой, и Каминари словно по щелчку вскакивает с места. Стул с грохотом падает на плитку. Когда Денки вальяжной походкой приближается к креслу, лицо предводителя искажается в страдальческую, жалкую гримасу. Он что-то жестикулирует руками, сбивает со стола бокал с вином, и осколки разлетаются в разные стороны. Р. подбегает к Томуре и с глухим стуком спускается на колени. Он склоняет голову, осторожно берёт Шигараки за запястье и целует его изящную, тонкую руку; прикасается пухлыми губами к каждому пальцу, к каждой редкой царапине, к бинту на мизинце, будто бы он — пастырь, всепрощающий святой, стоящий у врат рая Пётр. Несостоявшийся бог. И Шигараки позволяет ему. Наблюдает с интересом за тем, как Р. качается из стороны в сторону, как его лысина блестит под яркими лучами солнца, как он, словно побитая псина, жалобно скулит. Томура чувствует, как по телу ползёт скользкая, тягучая волна отвращения и эйфории. Он окидывает комнату охмелевшим взглядом; перед ним двухэтажное строение с большими окнами и красными перилами. На улице воркуют голуби и раздаётся тихий смех охраны. Где-то неподалёку стоит Твайс, разрезающий свежий воздух табачным дымом и стряхивающий пепел с сигареты. Томура прикрывает веки и пытается представить, что всего этого не существует, что его усталость фантомна, а головные боли — лишь последствия чрезвычайного воображения, запертого в тюрьме из костей. Он представляет как вдыхает свежий, чистый кислород и выдыхает остатки скопившихся леденящих кошмаров. Шигараки считает небольшие толстые колонны и останавливает свой взгляд на пятой. Он думает, что это из-за трещин, но, приглядевшись, замечает скрывающийся в тени силуэт. Томура хмурит брови и наклоняется вперёд, на что Р. вздрагивает, прислоняясь к него ладони мокрым лбом. Силуэт отражает его действия словно мимикрия, и свет падает на его лицо. За стеной прячется Кукловод, и Шигараки думает, что все эти действия связанные какими-то эпифорами, словно вся его жизнь — одна большая ошибка фаталиста-неудачника. Томура не двигается, Томура наблюдает за тем, как легенда подпольной системы разглядывает его лицо. Ухмылка выжигает кожу, но Томура держится непроницаемой статуей. За маской разглядеть лицо нет возможности, но Шигараки и без этого запомнил его черты наизусть. Когда Шинсо тянется, чтобы снять решеточные защитные очки, атмосфера вокруг тяжелеет, и Шигараки способен потрогать парящие вокруг молекулы руками, поймать их губами и почувствовать горечь сложившейся ситуации. Он думает, что геройка окончательно обнаглела, раз столь бесцеремонно распоряжается опасными фигурами, отправляя их в чужое логово. Карточные домики сталкиваются с шахматными комбинациями. Когда он встречается со взглядом Хитоши, то его прорывает на сиплый, безумный смешок. Он вспоминает свой сон, светящиеся в темноте глаза и смерть, и слышит тихий шепот тварей: убей его, убей его пока есть возможность. Но Шигараки бездействует. Подобно парализованному, он двигает глазными яблоками, осматривая Шинсо, тени и цвет свежей малины. Он видит тонкую, почти прозрачную нить из еле заметных частиц пыли блестящих в солнечном свете. Томура проваливается в вакуум и не замечает, как Каминари подкрадывается к Р. со спины. На его лице задорная улыбка. Он проводит большим пальцем по тонкому ножу и, звонко щелкнув языком, широко разводит руки в сторону. — Да здравствует свобода! Радостный голос Денки раздаётся эхом, пробираясь в каждый угол помещения, бумерангом отскакивая от стен. Он вспарывает горло Р. одним движением, и если бы Шигараки смотрел на свернувшегося у ног тело, то смог бы разглядеть, как под напором ножа кожа отслаивается словно трехмерная конструкция. Р. тихо хрипит и хватается за горло пальцами. Левой он всё ещё держит ладонь Томуры. Чужая теплая кровь умывает его руки, растекается по полу противной лужей, и Шигараки кажется, что она меняет форму; преображается в корчащегося от боли младенца и кричит, кричит, кричит. Шигараки держит зрительный контакт. Шинсо закрывает глаза и исчезает в темноте.

***

Они выходят из здания спустя пятнадцать минут. Компресс протягивает Шигараки платок, но Каминари перехватывает ткань и с непринужденным видом вытирает свой перочинный нож. Томура бросает на него грозный взгляд, но в ответ Денки подмигивает и передает ему заляпанный в багровой крови бархат. Шигараки думает, что в этом есть своя символика: Каминари всегда делал за него всю грязную работу. Когда появляется Курогири, Томура бросает на дом обреченный взгляд и, прежде чем шагнуть в черное облако, останавливается. В воздухе пахнет чувством déjà-vu. — Вы идите, мне нужно кое-что забрать. Он ступает на пропитанный кровью ковер, мерзко хлюпающий под ногами, и доходит до стола переговоров. Сидящие на стульях тела смотрят на него пустыми глазницами, все головы, словно приветствуя, повернуты в его сторону. Он оглядывается, присаживается на край антикварного бюро и кривит губы. — Выходи, Хитоши Шинсо. Выходит Хитоши Шинсо не сразу; Шигараки пересчитывает все лужи на полу и набрасывает примерный план на завтрашний день. Он успевает подумать, что на самом деле никакого Кукловода здесь нет и всё это — лишь потуги воображения разыграть его усталый разум. Но, когда внезапно чувствует резкую головную боль, то понимает, что нет, не ошибся. Его черепную коробку сдавливает тисками и ему кажется, что в его мозгу появилась огромная опухоль, давящая на череп изнутри, вызывающая рвотные позывы, и Шигараки думает, что у него будет приступ. Но внезапно всё затихает, и его разум снова накрывает привычным щебетанием собственных мыслей. Кровь из носа капает на пол. Шинсо спрыгивает со второго этажа и, приземлившись, с опаской оглядывается по сторонам. — Тут никого нет, — Томура поводит плечом и указывает рукой на бывших Скорпионов, — только трупы. Шигараки не видит, но догадывается, что Хитоши хмурится. — Откуда мне знать, что ты не лжешь? — его голос теряется в ткани защитной маски, и Томура отрицательно кивает головой. — Ты задаешь неверный вопрос, — Шигараки поднимает верхнюю губу, оголяя верхний ряд зубов. — Глупо, правда, зная твой квирк. Томура пытается вывести Шинсо на разговор, на конфликт, на какие-либо эмоции. Но Шинсо лишь согласно мычит и снимает с глаз защитные очки. — Откуда ты знаешь моё имя, — монотонно произносит он, после чего щурит глаза и кивает в осознании. — Каминари. — Все дороги ведут к Каминари, — Шигараки опирается рукой об стол. — Источник ваших проблем. Шинсо не отвечает. Он подносит указательный палец ко рту и оттягивает маску. Шигараки видит, как Хитоши сжимает губы в тонкую белую линию и тяжело вздыхает. — Я не буду спрашивать зачем тебе понадобилось моё имя, но… Почему ты меня не сдал? Ты видел меня, но молчал, и мои теории накладываются одну на другую. Я бы попросил тебя не врать. Это сэкономит мои силы и твои тоже. И Томура думает, действительно, почему? Легкий, возбуждающий нервные клетки интерес бьёт слабым током, и он внезапно осознаёт, что причина всему этому абсурду — его разум, требующий постоянных схем, идей и сложную для восприятия информацию. Построенный им фундамент идёт трещинами, и Шигараки отдает себя импровизации. — Я хочу предложить тебе сделку, — вырывается у него прежде, чем он успевает подумать. Шинсо недоверчиво хмурится, его малиновые глаза темнеют. — Ты тоже меня не сдал. Ни сегодня, ни на кладбище, ни после боя за Юэй. Но можешь не отвечать, я и так знаю почему, — Томура наблюдает за тем, как Хитоши поворачивает голову в сторону, — Я тебя увлекаю. И ты меня, честно говоря, тоже. Поэтому да, сделка. — Сделка? — Шинсо кривит лицо в издевке. — С самым разыскиваемым преступником? Я похож на человека, который готов пожертвовать своей жизнью ради какой-то мнимой выгоды? — Да, — Томура щелкает пальцами и наклоняется вперёд, — я позволяю тебе тайно присутствовать на наших собраниях с группировками, а ты их сдаешь геройке, тем самым устраняя мой геморрой. В выигрыше останутся все. Хитоши забывает как говорить, и непробиваемая маска безразличия ползёт небольшими трещинами, тонкой паутиной — Шигараки чувствует себя пауком. Он открывает и закрывает рот словно ящерица, пытаясь подобрать нужное слово, нужный символ, чтобы алгоритм запустил цепочку других, более сложных задач. — Почему ты так уверен, что я соглашусь на такой суицид? Шигараки сосредоточено выжидает ответа и наблюдает за тем, как Хитоши взвешивает все «за и против». Кто-то кричит ему, что «против» в несколько раз больше любых других заключений, но он всё равно надеется, потому что на самом деле жизнь — это адская скука. Он уже думает уйти, думает наслать на Кукловода Даби и Тогу, может даже сделать всё самому, но — Хорошо, — и Томура вздыхает с тихим облегчением и радостным трепетом от небольшой, но такой значительной победы, — Я согласен с тобой сотрудничать, но только до поры до времени. — Отлично! — Шигараки хлопает в ладоши и подносит их ко рту, — С тобой свяжутся. Денки или Курогири — я ещё не решил. — Боюсь, что если это будет Денки, то я не сдержусь и убью его. — Или он тебя. — Красный Бунтарь, — Шинсо выдерживает паузу и теребит заусенец на пальце, — он умер из-за Каминари. Бакуго очень зол. — Он всегда зол, — Томура дергает уголком губ и мысленно закатывает глаза. — Ты не понимаешь, — Хитоши устало вздыхает, убирая лезшую в глаза прядь волос. — Если он доберётся до Денки первым, то размажет его хитрые мозги по асфальту. В прямом смысле. — А как же всеми обожаемые геройские принципы? — Шигараки пытается скрыть в голосе издевку, но уголки губ сами ползут вверх. — Лишь фасад. Может только не для Деку. — Герой номер один, — сквозь зубы шипит Томура. — Но думаю, что он тоже не прочь размазать по стенке содержимое твоей черепной коробки. Не могу сказать тоже самое про Каминари. Кажется, он всё ещё верит в его искупление, — Шинсо натянуто усмехается. Структура его персоны отражает полнейшую диссоциацию — пока его голос мягок и бархатен, как обивка антикварного кресла, тело напряжено, и облегающий костюм натягивается на угловатые плечи. Шигараки представляет, как исследуя его тело, находит в нём трещины и расщелины, и ввинчивается в раны ржавым гвоздём. Как трансформирует себя в целостный поток информации и, словно ураган — необузданный и громкий, устраивает в системе Шинсо полный погром. Томура блаженно улыбается своим фантазиям. — Мне будет интересно на это посмотреть. За спиной трупы тихо смеются.

***

Они договариваются о встречах раз в неделю у заброшенного здания в трёх часах от центра Токио. Шигараки лениво потягивается на диване и отпивает из кружки дымящийся кофе. Телевизор монотонно вещает новости, и Томура наблюдает за тем, как мир раскалывается на две части: те, кто отстаивает и пропагандирует геройскую фальшь, и те, кто кружатся вокруг Лиги защитным куполом, отражая городские нападения. Те, кто между, кто понимает и наблюдает со стороны — самые опасные из списка — давно были изъяты из всеобщей сети. Про таких говорят: он умер молодым. Про таких говорят: он мог бы достичь таких высот. Но апогей их деяний — секционный стол, медицинский клей на глазах и созданная религия, где вместо Книги Жизни — записанные от руки имена в амбарной книге. Сидение отдается скрипом, и чья-то голова ложится к нему на колени. Тога сворачивается клубком словно пушистый кот. Распущенные мягкие волосы спадают по лицу светлой волной и промеж прядей он замечает довольную улыбку. Сидя на этом же месте три года назад, Томура бы немедля спихнул её на пол. Но он позволяет, потому что уже давно перестал считать количество раз, когда Химико брала на себя удар ножом в спину. Он слушает звон вокруг: карты резким шлепком приземляются на стол, лёд приглушенно бьётся о стакан, тихий шелест листами для самокруток. Он прикрывает глаза и чувствует, как они невольно закатываются, а волосы щекочут шею. Шигараки просыпается от того, что Даби дает ему щелчок по лбу. Место у ног давно пустует, и Томура ежится от мерзкого, одинокого холода. Даби открывает рот, чтобы что-то сказать, но, вероятно, передумав, фыркает под нос и протягивает ему мятую записку. Она написана от руки и Шигараки замечает как несколько букв размазались и поплыли синими пятнами. Он аккуратно берёт лист двумя пальцами и скользит взглядом по ровному почерку.

«завтра, у назначенного места»

«Я уничтожу его», — он нервно кусает внутреннюю сторону щеки и сминает бумагу в руке. Пепел стелется по паркету ровным слоем. Даби тяжело вздыхает, тянется к заднему карману брюк и достаёт черничную жвачку. Он закидывает в рот две небольшие подушечки и Шигараки наблюдает за тем, как он с забывчивым взглядом перекатывает их из одного угла рта в другой. Треск раскусанной твердой оболочки раздаётся в помещении, и вкус ягоды отдается у Томуры на языке. — Не ссы, я никому не скажу. — Даби отмирает спустя мгновение. Его голос спокоен и бесстрастен, — Мне похуй, с кем ты трахаешься. Шигараки давится воздухом от возмущения и гнев накипает в его жилах жидким металлом. Сегодняшний день застрял во временной петле; сейчас в бар забежит Тога, за ней угрюмый и усталый Твайс: он что-то недовольно замычит в маску, но Химико схватит его за руку и всё будет хорошо. Курогири не спеша потирает ножку бокала для вина и кидает на Даби осторожные взгляды, пока Мистер Компресс, сидя за столиком, помашет Твайсу вслед рукой — настоящей — и залпом допьёт кровавую Мэри. Где-то из комнат снизу раздастся громкий крик Спиннера, проигравшего в GTA. Томура со свистом вбирает в себя воздух через нос и Кто-то из игравших в покер радостно вскрикивает. Даби разворачивается и размашистым шагом удаляется вглубь тусклого коридора. Все сценарии уже давно были прожиты. Шигараки надеется, что завтра не наступит.

***

Томура облокачивается о стену кирпичного дома, пока над ним висит напряженная серая завеса — небо, готовое прорваться дробящим кости ливнем. Он вдыхает в себя ледяной воздух и слышит, как ветер предупреждающе трещит, воет о скорой непогоде. Кофе отдается горьким привкусом во рту и, оторвав алюминиевый язычок, Шигараки превращает банку в пепел. Он кладёт его под щеку и осторожно, стараясь не задеть язык, кусает клыком дырку. На часах шесть вечера: время, когда геройка официально закрывает двери в штаб для посторонних и госслужащих. Шигараки надеется, что он не ошибся, — впервые за столько лет, — потому что на карниз падает первая жирная капля; она разрезает тишину и за ней, рокот десятков, тысяч идентичных капель, стреляющих по железу над головой. Шигараки подставляет руку, и остро жалящий кожу ледяной поток оставляет на ней красные пятна. Вода смывает пот с ладони, и Шигараки перебирает влагу пальцами. Где-то рядом раздается тихая, печальная мелодия. Шигараки лениво качает головой в такт. Он терпеливо ждёт, пытаясь не сорваться с места, не передумать об обыгранных в голове сценариях и с закипающим раздражением выплевывает кусок металла. Язычок отлетает; со звоном падает на мокрый, темный асфальт. Шигараки выходит из своего сухого убежища и, запахнувшись в пальто, наступает каблуком на железку. Его обливает водой и капли стекают по шее, за воротник. Он зло шипит и ступает по лужам. Лакированные туфли тяжелеют, наполняя подошву грязной дождевой. Шигараки поднимает голову и видит идущий ему навстречу силуэт. Шинсо лениво перебирает ногами, перешагивая через глубокие лужи, а Шигараки очень хочется, чтобы герой наступил на какое-нибудь собачье дерьмо. Он останавливается в нескольких метрах, озираясь по сторонам, напрягаясь; скулы отчетливо выделяются на его сморщенном лице. — Тяжелый день для геройства? — насмешливо спрашивает Шигараки и не ожидает никакого ответа. — Ты опоздал. Шинсо расслабляется и подходит ближе, ветер уносит его тяжелый вздох в бесконечное серое небо. — Кажется, мы упустили время, — он безразлично пожимает плечами и заходит за угол дома, останавливаясь под прикрытым от ливня местом. Шигараки наблюдает за тем, как Шинсо выуживает из кармана пачку Камэл. — Будешь? — Можешь оставить эту гадость себе, — скривив лицо, он бесстыдно врёт, сжимая в кулаке портсигар. — Твоя потеря. Шигараки не спешит начать разговор. Он старается запомнить каждую черту, каждый мазок тени на бледном, покрытом ссадинами лице. Он смотрит на то, как Шинсо затягивается, стряхивает пепел и выпускает клуб дыма. Ветер дует в их сторону и он рассеивается, становится прозрачным, сливаясь с мерзлым воздухом. Шигараки замечает неровный слой тональника, покрывающий зеленоватого оттенка синяк на подбородке. «Точно пидор, — Шинсо поворачивает к нему голову и Томура может сосчитать все капилляры в его глазном яблоке. Их десять с одним небольшим расплывчатым красным пятном.» — Ты меня позвал, чтобы пялиться? В следующий раз я пришлю тебе фотографию. Шигараки пропускает его слова мимо ушей, пытаясь сосредоточиться на одной единственной мысли, просящей его убить, превратить Кукловода в пепел, в прах, собрать в банку от колы и подать героям на ужин вместо приправы. Или развеять по небу где-нибудь на свалке потерянных вещей. Если бы Шигараки мог искупиться, встать на колени перед самим собой в умоляющем жесте, то непременно бы это сделал.

***

— Хотя бы сделай вид, что тебе грустно. Похороны Все За Одного проходят тихо, почти безлюдно, словно закапывают останки ничейной кошки, к которой успели привязаться незнакомые друг другу люди. Словно всё это — механизм квантовой механики, принцип неопределенности, где все почему-то вращаются вокруг одного протона, и Шигараки начинает понимать, почему вся система рушится на глазах подобно Помпеи. В выкопанное в земле отверстие ставят погребальную урну, кто-то подавляет тихий всхлип. Томура ненавидит лицемерие. Ложь — смерть его и отец — как извращенная бутылка Клейна и уроборос в одном лице, где змея, продетая через саму себя, образует бесконечность. Он не оборачивается на язвительный голос со спины. Каминари стоит настолько близко, что их энергетические поля смешиваются и кричат под напором несовместимых частот. Он отходит в сторону, но Каминари следует за ним, не давая отступить, и Шигараки вспоминает давно забытую временем змейку. Томура не успевает опомниться, как его толкают в спину и он оказывается напротив памятника. Цикады внезапно смолкают, и зрители, словно сломанные куклы, приковывают к нему свои взгляды. Священник, зарезавший свою семью, протягивает ему золотое кольцо. На нём; смерть — освобождение. Раскрывая ладонь, Шигараки старается не прикасаться к патеру руками.

***

— Катсуки хочет тебя убить. Они идут вдоль проложенной камнями тропинки. Теплое солнце греет спину, и Денки снимает своё пальто из замши, придерживая его рукой. Молчание обволакивает тонким гусеничным коконом и словно под водой где-то слышится тихий шепот, смех и детский радостный визг. — А это — смерть! Печален мой удел, — Каминари прикладывает руку ко лбу и наигранно вздыхает. — Что? — Это Шекспир, — Денки закатывает глаза и теребит золотую запонку на рукаве. — Шига-кун волнуется за мою жизнь? Шигараки бросает на него грозный взгляд и думает, что обязательно его убьет. Впрочем, это он и говорит. — Придёт время и я сверну тебе шею. — Знаешь, я проходил тест Роршаха и вычитал, что склонен к мазохизму, — Каминари хитро щурит глаза. — Понимаешь о чём я? — Странно, что не к психозу. — Я просто очень импульсивен, — он наблюдает за тем, как семья Риверов из Франции почтительно клонит голову. — Ты хотел поговорить. Шигараки оборачивается на голос Денки, который теперь, опустив руки в карманы брюк, плавно идёт позади. Он наблюдает за тем, как последние люди разошлись по группам; из альянса остались лишь Курогири, Гиран и скучающий Компресс. Последний замечает на себе взгляд и мирно улыбается в знак уважения. Шигараки думает, что воспитал отличных гончих псов. — Кажется, мне было одиннадцать, когда нас познакомили, — Томура смотрит на цветущую азалию, на фахверк из клееного бруса, на прячущихся за дверьми-вагами детей, на чистое небо без облаков. — И ты подложил мне дохлую крысу на кровать. — Да, — Денки позволяет себе краткую улыбку и тонет в древних воспоминаниях, когда тело не разрушалось под неподъёмным грузом ответственности, моральных долгов и устоев. — Но ты начал первым. Плюнул мне под ноги. — И сделал бы это ещё раз. Денки качает головой и вынимает из-под пояса кожаную фляжку. Встряхивает; полупустая. — Если со мной что-либо случится, я хочу, чтобы ты возглавил Лигу. Рука замирает в воздухе. Шигараки следует по тропинке вниз.

***

Шигараки отрывается от планшета, когда слышит громкие шаги за стеной, и успевает закинуть ноги на стол до того, как дверь распахивается и, чуть ли не слетая с петель, ударяется о стену. На пороге стоит покрасневший от злости Мигура из банды Зелёных Быков и тяжело дышит. Он смахивает рукавом пиджака стекающую по виску к подбородку каплю пота. — Имейте совесть! Томура лениво переводит взгляд на мужчину и ставит игру на паузу. Он чувствует, как сидящий на диване Даби напрягается и поддается вперёд. Снова слышатся шаги. Твайс вбегает в комнату следом за Мигурой. — Шигараки, прости, он требовал, чтобы ты пришёл, но не хотел ждать, — он разводит руками и встает перед Мигурой. — Мы обернуться не успели, как он уже убежал. Шигараки машет ему рукой и Твайс отходит в сторону. Встать с места — слишком большая прерогатива для нарушителя его покоя, поэтому он лишь скрещивает пальцы, положив их на живот. — Дай мне хотя бы одну вескую причину, чтобы не расщепить тебе горло к чертям собачьим. — Геройка узнала о местоположении нашей банды, вот вам всем веская причина, — Мигура, кажется, задыхается и, пытаясь перевести дыхание, бледнеет,.— Я еле убежал, они всех схватили, даже мою дочь! — Обычно капитан тонет со своим судном, — Томура скучающе раскачивается на стуле и проводит рукой по потухшему экрану девайса. — Это всё ещё не повод врываться ко мне в штаб и устраивать погром. Мигура грозным шагом подходит к столу и смахивает со стола все документы, которые с громким шелестом расстилаются по полу. Планшет летит следом и разбивается о стену. Шигараки пытается отсчитать до десяти, но слышит тихий назойливый писк в ушах. Он поднимает взгляд на Мигуру и думает выколоть ему глаза. — Мне оставался последний уровень, — его голос дергается от злости и он скрежещет зубами, игнорируя ноющую боль в челюсти. — К чёрту уровень! Кто-то из Альянса сдал меня героям! Люди, простые горожане, — он переводит дыхание. Его нижняя губа дрожит и Мигура кажется настолько взволнованным, что в любой момент готов расплакаться. — Там такой пиздец. — Бред, — Даби подает голос прежде, чем Шигараки успевает ответить. — Но ты смелый, если вот так легко обвиняешь нас в неверности. Он медленно поднимается с места и старый диван жалобно скрипит. Звук разносится по комнате и неприятно режет слух, от чего Томура морщит нос. Мигура делает шаг назад и спиной врезается в Твайса, который выглядит грозным и рассерженным; из-под маски слышится тихое щёлканье языка. Опустив руки в карманы, Даби наступает вперёд, и Мигура сжимается словно пружина, — его тонкая шея втягивается в воротник куртки, а сам он пытается придумать ход отступления. — Мои люди никогда бы так не поступили, — из губ вырывается оробевший голос и его тело вздрагивает, когда Твайс тянет его за рукав. — Не хорошо, — Шигараки знает, что Твайс еле сдерживает улыбку. Ситуация могла быть забавной со стороны случайного зрителя, если бы не заработавший в голове Томуры часовой механизм — крутящиеся колесики и шестерёнки бьют тревогу, и он понимает, что облажался. Его сдавливает вакуум, многотонная паранойя и глаза Кукловода на прошлом собрании, где Мигура отказывался платить ему по долгам. «Идиот», — Шигараки прикрывает глаза и тяжело вздыхает. — Где? — Томура встаёт с кресла, ступая по хрустящим под ногами осколкам экрана, и бумага скользит, накладывается одна на другую. На нарисованном повешенном человечке отчетливо виднеется отпечаток подошвы. Даби отходит в сторону. Шигараки тянет руку к мокрому лбу Мигуры и кривит губы; он оттопыривает средний палец, смотря испуганному мужчине прямо в глаза, — они готовы вылезти из орбит, — и рыжие, почти прозрачные ресницы касаются опухших век. Мигура резко выдыхает, и Томура чувствует запах жареной рыбы и табака. — Главный штаб, — он опускает глаза и переходит на еле различимый шёпот. — Пожалуйста, не надо меня убивать. Я всё заплачу. Оставлять его в живых нет смысла и опасно — один лишь пущенный слух, что геройские псы узнали подробности встречи собрания может разорвать всю его ловчую сеть, которую он плел годами, одним лишь вопросом: «А может ли?» И кто-то обязательно ответит: «Может», когда герои снова ворвутся в здание очередных злодеев, бывших в тесном контакте с Лигой несколькими днями раннее. Люди — хоть и глупые, слепые котята и белые мыши, смотрящие на Шигараки красными пустыми фарами, начнут прозревать, сопоставлять факты с действиями, и тогда его прочная паутина начнёт гнить. Достаточно отпустить на волю одну лишь крысу, чтобы запустить цепочку болезней; чума или бешенство, не важно. Томура смыкает на его горле все пальцы.

***

Он наблюдает за тем, как город оживает — в районе Адати забастовщики устраивают пожар, бросают коктейль Молотова на стоящие у торгового дома машины. Пламя вспыхивает с небольшим взрывом, охватывая автомобили и кружась над ними искрами и черным дымом. Люди наступают, текут по улице рекой, и свысока толпы похожи на корабли пускающие греческий огонь. Шум, сотканный из позывных и яростных криков, из раздражающих слух сигнализационных писков, из бьющегося стекла и лопающихся от напряжения бутылок, ложится на кожу мягким покрывалом, и Шигараки заполняет легкие хаосом. Герои выбегают из здания, выводя за собой участников Зелёных Быков. Они защищают преступников от летящих им в головы бутылок, ножниц и яиц, и Томура замечает во всей этой мельтешне Уравити и героя, покрывающего себя железом (Шигараки не может вспомнить его имя). Они перекрикиваются, кидаются обеспокоенными взглядами и заталкивают псевдозлодеев в подъехавший бронированный автобус. Уравити что-то остервенело объясняет в рацию, держа за локоть подростка мёртвой хваткой, и крутит головой в разные стороны. Она останавливается на десятиэтажке и медленно скользит взглядом вверх, и выше, выше, пока улыбка на лице Шигараки расползается кровавым пятном. Проходит секунда; широко распахнутые глаза сменяются стальными зрачками, и волчица геройского муравейника колотит кулаком по затемненным окнам. Из машины высовывается голова Призрачного Рыцаря, — Нейто Мономы, — доставивший Лиге проблем не меньше грозного Тодороки младшего. Очако что-то неразборчиво говорит и показывает пальцем на крышу здания, и Шигараки наблюдает за тем, как Монома прожигает в нём дыру. Кто-то надрывает горло: надо звать Деку. Уравити отрицательно качает головой и отвечает, что это бессмысленно. «Умная девочка», — Шигараки кидает на бушующих людей, на героев, на отпетых ужасом злодеев лукавый взгляд и разворачивается, скрываясь с места, словно его там никогда и не было.

***

— Прежде чем разбалтывать своим друзьям о новой информации, ты будешь думать головой, иначе я убью тебя, — Томура сжимает перила черного входа и они рассыпаются в ничто. Он вытягивает ноги вдоль ступени лестницы, и камень неприятно холодит его ноги. Шинсо стоит, облокотившись о стену, и его взгляд кажется расфокусирован. — Это могло быть просто совпадением. Никто тебя не заподозрит из-за одного разоблачения, — Хитоши пожимает плечами. — В конце концов, у них тоже могли быть предатели. — Не учи меня жить. Шинсо поворачивает голову в сторону и улыбается, почти непринужденно. Шигараки замечает на его щеках еле заметные выемки. На идеальном лице они выглядят инородно, будто бы на натянутый бархат прижали два камня и вот он — уродливый отпечаток. Шигараки бессознательно тянет руку вверх и ловит пальцами воздух. Шинсо делает вид, что ничего не замечает.

***

Недели пролетают птицами по чистому небу, и Шигараки не успевает набрать воздух в легкие — его жизнь сменяется кадрами: он сидит на собрании у банды убийц, насильников, и наркоманов; он ухмыляется скрытым взглядам и малиновые глаза прожигают в нем небольшую дыру; он ждет Шинсо на лестнице, в прощелье между домами, на крыше старой заброшки; он слушает как глубокий голос покрывает его тело тонким слоем спокойствия и замечает родинки на шее, шрамы на руках, легкий запах пота, и желание прикоснуться к нему разрастается, завязывается в тугой узел когда Шинсо уходит, ускользает, как скользит меж пальцев проточная вода (или прах). Шигараки ходит по улицам, вниз по склонам, сворачивает в мелкие проулки и думает о вселенном, о ничтожном, о планах на будущее десятилетие, на неделю, на завтра и совершенно не знает, что будет делать в следующую минуту. Поток мыслей заглушает в нём главную проблему — зародившийся эмбрион сомнений, знакомое чувство человеческой привязанности. Его кутают новые нити, связывают руки и ноги и тянут куда-то на край целого мира: похожее он чувствует к Каминари — азарт и доверие, похожее он чувствует к Деку — злобу и принятие, похожее он чувствует к Курогири — уважение и смирение. Шинсо отдается в нём пропастью — чувством одиночества и опасности. Томура останавливается посреди коридо- Томура останавливается посреди Томура останавливается.

***

Холодные пальцы прикасаются к его шее и Шигараки резко поднимает голову с колен, встречаясь с умиротворенным взглядом; некогда полыхающие огнем глаза притягивают его к себе, погружая на самое дно. Шигараки перестает дышать. Шинсо не убирает руку.

***

Шигараки ступает ногой в наполненную ванну и его спина медленно скользит по стенке вниз. Тело накрывает теплой оболочкой, пока разум, — оголенный и уязвимый, — наматывает вокруг него свою петлю и сквозит, просвечивает иными картинами в сознании. Он видит аккуратные ладони, пальцы и представляет, что подушки грубые и мозолистые, кожа на вкус соленая и бархатная. Руки, колени, ключицы — Шигараки пытается собрать из всего увиденного куклу, которая подозрительно похожа на — малиновые глаза, большие глаза, мешки и пустота, много пустоты, и сжатые в линию губы тонкие, голос грубый, усталый словно смерть смерть смер- Томура резко вбирает в себя воздух и погружается под воду. «Какого хуя, — думает он, — какого мать его хуя.» Мускулы лица расслабляются, когда Шигараки прислушивается к окружающему спокойствию, к бесконечной тишине, пронизывающие его всего изнутри. Он представляет всё, что поможет ему забыться и уничтожить все воспоминания о Шинсо. Он представляет, как тонет в средиземном океане, как стихия уносит его к морякам, к разбитым кораблям и заброшенным статуям — тепло сменяется еле ощутимым холодом, и Шигараки протягивает руку, чтобы схватиться за бортик, но натыкается на покрывающую воду плазму; она растягивается, и за ней, жидкость наполняет пустующее место. Он прикасается к ней ладонью, но ничего не происходит, и Томура испуганно дергается, хочет открыть глаза, но не может. Невидимые цепи сковывают внутренности, и видит, чувствует душащую безысходность. Шигараки раскрывает рот и слышит тихий писк доносящийся издали, за пределами его досягаемости, словно откуда-то извне. Будто бы он — замороженный в вечном капкане своих кошмаров, что проходят часы, годы, прежде чем пленка резко лопается и Шигараки понимает, что тихий писк, звук извне — его собственный крик.

***

— Хреново выглядишь. Шигараки сдерживается, чтобы не обернуться, и кривит губы в раздражении на самого себя; словно он собака Павлова, рефлекторно реагирующая на голос Шинсо. Шаги приближаются и Томура снова чувствует холодные костяшки пальцев на коже (он хочет прикрыть глаза, но не может, видит Бог, не может) и дергается, перехватывает его запястье (тонкое и хрупкое как хрусталь), с силой сжимая в руке, надеясь, что Шинсо больно. Что-то хрустит, но он не двигается; чуть улыбается, но его глаза не выражают ничего — полную пустоту. Шигараки жалеет, что мизинец покрыт бинтами, что он не может оставить себе тонкую кисть как сувенир прошлых ошибок, не мож- Изящные пальцы ложатся ему на предплечье, как пауки обхватывая свою жертву, и Шигараки в неверии, в немом ступоре, смотрит на интимное рукопожатие. — Прекрати, — он шипит Шинсо в лицо, пытаясь выстроить свои мысли в линию, уподобиться порядку, но обрывки фраз и эмоции летают вокруг, и Шигараки не знает за что ухватиться, что может дать ему опору, поэтому лишь сжимает его запястье сильнее. — Я ничего не делаю, — на этот раз Шинсо морщится, но руку не убирает. — Это! Прекрати это! — Шигараки не знает, что именно он имеет в виду: прикосновение или внезапную вспышку непонятных эмоций, будоражащих его сознание со времен первого контакта, тогда, на пепелище бывшей школы, на костях детей и слезах родителей. Шинсо медленно кивает. Потирая запястье, Шигараки наблюдает за уплывающей в дневном свете фигурой, и совсем не уверен, что холодная пустота — то, чего он действительно желал.

***

Наблюдая за тем, как мир вокруг расслаивается и обновляется, Шигараки решает, что от Шинсо пора избавляться. Подстроить встречу и вместо себя послать Каминари, Курогири или даже может быть Даби. Но Шигараки останавливается на том, что лучшим выбором будет сделать все самому. Шигараки решает дождаться следующей недели, когда Шинсо успеет появиться на встрече с трухой из Якудза и передать информацию дружкам-героям. «Да», — думает он, делая рассеяный круг на стуле, — «Тогда я это и сделаю. Я всё это породил, я и уничтожу. В крайнем случае, я всегда смогу найти ему замену.»

***

Сидя на мягком кресле, Шигараки наблюдает за тем, как Каминари ведет переговоры; разводит руками в сторону, оживленно болтает и пытается доказать всем сидящим правоту своих аргументов. Шигараки слушает его в полуха, концентрируя все свое внимание на ожидании появления Шинсо. Атмосфера вокруг него сгущается, дыхание выравнивается, и Томура выстукивает пальцами неопределенный ритм на колени. Хитоши приходит лишь спустя полчаса, когда Каминари получает документы по продажам оружия от главаря. Опаздывает, думает Шигараки, и расслабляется под обнажающим, вспарывающим душу взглядом. Он не двигается с места, но знает, что Шинсо стоит за углом кабинета и разглядывает уже заученное наизусть лицо. Шигараки спокоен настолько, что приходится через силу вспоминать об убийствах и планах на неделю. Вся встреча проходит без происшествий и Томура почти этому рад, но — Я не собираюсь слушаться какого-то сопляка на побегушках. Шигараки открывает глаза и видит как Каминари бледнеет от злости, пронизывающей каждую клетку его тела. Шигараки ругается под нос и успевает поднять ноги со стола прежде, чем Каминари пускает электричество, поджаривая Якудзу на стульях. Он видит вспышку света и раскрытые рты. Он медленно поднимается с места, стараясь не обращать на Шинсо никакого внимания. — Кажется перестарался, — в его голосе ни капли сожаления, и Шигараки тяжело вздыхает. — Я вижу, — он поднимает на Каминари взгляд и видит слабую улыбку. — Забей. Все равно я послал бы кого-нибудь, чтобы их убили. — Ага, или герои пришли бы по их души. Шигараки останавливается, но не подает виду, что удивлён. — Не понимаю. — Конечно не понимаешь, — Каминари озирается по сторонам и шумно вбирает в себя воздух. — Здесь кто-то есть. Третий глаз или запасное ушко. Из геройки, да? Кому ты заплатил? — Что за херню ты несешь? — он кидает на Денки раздраженный взгляд и надеется, что Шинсо уйдет прежде, чем их тайна будет раскрыта. Смех у Каминари звонкий, остро жалящий и Шигараки морщится от резкого звука. — Да, действительно херню. Каминари проходит ряд небольших столов и уходит в глубь коридора к выходу. Шигараки следует за ним.

***

Шигараки разъедает нетерпение. Его план идеален: разведать, знает ли кто-нибудь о сливе информации, демонстративно положить руку ему на шею и поставить жирную точку. Тогда все странные сны, видения, чувства исчезнут и он снова сможет чувствовать целое ничего; одиночество — как целый, новый, доступный для пряток мир. Он облокачивается о ступеньки заброшенного дома. Шигараки выбирает новую локацию — вокруг покрытые мхом небольшие домики некогда живого места и асфальт с разноцветными разводами пролитого масла. Над небом пролетает вертолет и его шум наполняет мертвый район, как вода стеклянную банку. Тихий шаг приближается откуда-то издалека и Шигараки улыбается, предвкушает долгожданное освобождение. Теплое солнце светит в глаза и Шигараки щурится, смотря на возвышающуюся над ним фигуру. Шинсо выглядит усталым. Залёгшие круги под глазами, — темнее обычного, волосы неряшливо растрепанные, — кажется, впервые не забраны вверх, — и Шигараки может разглядеть, как вода стекает с них каплями на черный бомбер. Он садится рядом, расслабленно достает из кармана сигарету и закуривает. — Я так понимаю, это наша последняя встреча? — произносит Шинсо. Шигараки лениво поворачивает голову и кидает на него быстрый взгляд из-под ресниц. — С чего такие мысли? — Не знаю, — Шинсо пожимает плечами и мнет фильтр сигареты в пальцах. — Предчувствие. Шигараки старается не улыбаться; он напрягает лицо и снова поворачивается к небу — чистому, разделенному на две части толстой белой полосой, — чтобы не рассмеяться в голос. Он чувствует гордость за столь четкую проницательность, за себя, что выбрал во временные союзники правильную и умную пешку. Но пешками следует жертвовать. И Томура ждет любую провокацию, любого прикосновения, чтобы ответить тем же, финальным действием — шах и мат, дорогой сообщник. Но ничего не происходит. Шинсо, докурив, трет бычок о дерево лестницы, оставляя на нем черные круги и осыпающийся табак. Его пальцы, белые и хрупкие, крошат остатки фильтра на мелкие кусочки, и Шигараки замечает, что его руки покрыты толстыми венами под тонкой кожей. Он представляет, как она мнется под его пальцами, как бледное пятно появляется и исчезает, и что кожа на ощупь не гладкая, а сухая, шершавая. Шигараки отрывается, чтобы встретиться с взглядом Шинсо, — он спокоен, и Шигараки не терпится посмотреть как его лицо загрязнится испугом, как глаза, большие с глубокими угольными зрачками, распахнутся в изумлении; Томура хотел бы оставить их себе на память, — положить на полку перед кроватью и смеяться, вспоминая как несколько месяцев назад Хитоши Шинсо был загадкой, небольшим, но сложным пазлом, и сейчас не представляет собой ничего интересного. Он улыбается и Шинсо смотрит на него с пониманием. Он улыбается так сильно, что чувствует, как скулы сходятся спазмом, и Шинсо взирает головой вверх, смотрит в ответ почти вызывающе. Шигараки тянет к нему руку, демонстративно показывая, что мизинец покрыт слоем бинта, бояться нечего и Томура слышит собственный смех в голове. Хитоши, парадоксально живой, несмотря на болезненную бледность, и Шигараки чувствует как под пальцами бьется ровный пульс. Он пытается не замечать, как Шинсо тихо выдыхает, и они сидят настолько близко, что Томуре кажется, как исходящее от тела Хитоши тепло медленно переходит к нему. Свободный от оков палец парит в нескольких миллиметрах от его шеи, но Шигараки, как замороженный, ничего не может сделать. Всё сменяется черной картинкой, и в голове шумит целый радиопередатчик. Он чувствует стекающее по рукам тепло, запах гнили наполняющий его изнутри, но пытается этого не замечать. Всё быстро рассеивается. Его дыхание вдруг становится дыханием Шинсо, тело больше ему не принадлежит, а разум перебирают чужие пальцы. Шигараки слышит голос Каминари: не увлекайся. Шигараки понимает, что он не увлекается, нет, он тонет.

***

Дни проходят слишком быстро, чтобы ими можно было насладиться. Шинсо приходит к нему каждый раз когда мысли снова начинают путаться, сжиматься в конденсат и расслаиваться словно ДНК, перетекающее во фракталии. Шигараки, кажется, может сказать, что всё хорошо. Всё точно выглядит хорошо; совместное ночное молчание и спокойная утренняя тишина, бьющаяся в унисон со внутренней пустотой. Шинсо умалчивает о своём, а Шигараки не спешит делиться внутренностями. Так или иначе, Хитоши следует умереть. Шигараки чувствует необузданное, сидящее в нём паразитом, необъяснимую тайну, которую стоит держать в миллионном потайном сундуке. Это что-то заставляет его сердце биться быстрее и голос становится мягче, нрав более вспыльчивым, и Томура вспоминает себя несколько лет назад: забитого подростка со злобой на весь мир. Он уверен, что с тех пор поменялись лишь обстоятельства и взгляды. Система всё такая же гнилая. Мир всё так же рушится на глазах.

***

Он наблюдает за тем, как дыхание Шинсо становится тихим, мирным, сонным и хочет к нему прикоснуться. Томура боится, что Хитоши исчезнет как мираж, как нелепый сон. — Близкий мне человек умер, — Шигараки двигает губами, Шигараки пьянеет от запаха лежащего рядом с ним тела. Он засыпает, но голову вдруг бьют молотком, и его череп раскалывается на миллион осколок, кто-то тонкой отверткой ковыряется в его мозгах, и боль пронизывает его нервную систему с такой силой, что Шигараки начинает чувствовать каждую вену под тонкой кожей. Ему кажется, что эта боль — бесконечна. Он понимает, что в сознании, но видит как картина перед ним визжит, искажается, дергается и горит красными, черными пятнами. Он слышит, как все звуки мира сливаются в одну единую массу, ревут ему прямо в уши, и его начинает тошнить. Томура напрягается и с титаническим трудом пытается закрыть глаза, но лишь наблюдает за тем, как тени вокруг проплывают волнами и сгущаются, сгущаются, сгущаются. Шигараки дышит и — Всё хорошо? — Шинсо теребит его за плечо, — Ты несколько секунд пялился в пространство, словно увидел что-то страшное. Томура, почувствовав облегчение, резким движением приподнимается на матрасе. Он бросает испуганный взгляд на Хитоши и прижимает ладони к глазам. — Да просто… — голос с непривычки хриплый и измученный. — Сонный паралич, скорее всего. — Ясно, — Шинсо кивает головой и ложится обратно на подушки. Он прикрывает глаза, шумно вздыхает и, отодвинув одеяло, протягивает руку. Шигараки смотрит на него в немом недоумении и, поднеся пальцы к губам, надкусывает ноготь безымянного пальца. Хитоши устало вздыхает и закатывает глаза. — Ложись и не тупи, пожалуйста, — в голосе недовольство, но на лице появляется слабая полуулыбка, — иначе я подумаю, что связался не с гением, а идиотом. И Томура ложится, кладя подбородок на острое плечо, и шепчет едва слышно в изгиб шеи: — Но мне кажется, что убили меня. Шинсо не отвечает.

***

Шигараки возвращается в убежище на утро. Мертвая тишина сменяется беспорядочным гулом голосов. Курогири всё ещё натирает стаканы до блеска, пока несколько членов Лиги сидят за барной стойкой и играют в наполеона. Даби восседает в кресле и, лениво отпив двойную водку с одиноко плавающим в стакане лимоном, еле заметно ему кивает. В главном холле витает тяжелый запах алкоголя и сладкой афганской. Томура хватает со стола недопитую самбуку и, пройдя через длинный коридор, освещенный лишь несколькими лампочками, открывает самую крайнюю дверь. Шигараки роняет себя на жесткий стул, откупоривает гейзер и пьет из горла. На телефон приходит сообщение от Даби: завтра переговоры с бандой из киото. не ужирайся в слюни. Томура хочет ответить: спасибо за заботу, урод. Но пишет: отъебись. Проходит меньше часа, когда Шигараки ставит пустую бутылку на заваленный документами стол. В голове, звук работающего системного блока шумит морским прибоем. Свет монитора рябит в глазах, поэтому Шигараки устало потирает пальцами лоб и откидывается на мягкую спинку кресла. Он вспоминает Шинсо и в груди что-то ноет, что-то режет, что-то разливается необъятным теплом. Шигараки всем сердцем желает избавиться от этого чувства уязвимости. Томура резко встаёт, доходит до кровати и падает лицом в одеяло. В голове полный конфуз. Он думает поспать, но поток спутанных мыслей прерывает громкий звонок. Томура не смотрит на экран и кладет телефон на ухо. По ту сторону слышится тихое шуршание и щелчок зажигалки. — Томура. Голос у Шинсо убитый, хриплый и немного безжизненный. — Томура. Шигараки дергается и прижимает к скуле электронный девайс. Язык заплетается, но он выговаривает: — Что ты хочешь? Хитоши молчит минуту, две, три. Шигараки раздраженно скрипит зубами и думает сбросить звонок. Забраться под одеяло и помереть как жалкая псина. — Томура, я тебя… — Шинсо запинается и тихо ругается под нос, — Мне жаль. Шигараки хмурит брови и, оперевшись рукой о матрас, принимает сидячее положение. Он прочищает горло и выдавливает из себя холодное: — Что? — Я говорю, прости меня, если сможешь. Если не сможешь, то оно и к лучшему. Томура не успевает ответить — раздаются громкие гудки.

***

Эти гудки звенят в ушах во время сорвавшейся операции, когда Деку и его прихвостни вламываются к ним на переговоры в Киото. Всё вроде бы шло по плану: без следов, без зацепок, через Курогири. Шигараки лишь успевает подписать договор об обоюдном молчании, как за дверью слышится громкий взрыв, а потом знакомое «пошёл на хуй, уебок». Томура узнает раздраженный, басовый голос из миллион других похожих голосов. Он отсчитывает секунды, прежде чем стена пойдёт трещинами и через дыру вломится Катсуки. А за ним на всех парах Деку со своим раздраженным: «Каччан, стой». Шигараки видит знакомые из геройки лица и даже успевает удивиться их количеству. Но удивляться долго не приходится — его отрезвляет очередной взрыв и Даби, создавая стену из огня, кричит, что пока Курогири нет, надо валить через окно. Они спрыгивают на нижнюю крышу и разбегаются по огромному японскому саду. За спиной слышатся крики и острый: не уйдёшь, сукин сын. Шигараки поворачивается и видит покрасневшее, озлобленное лицо, а на фоне дым и гребаный хаос из дерущихся тел, где не видно, кто из геройки, а кто, вроде бы, за него. Томура ловит взгляд Даби и кивает. Даби убегает куда-то вглубь. Шигараки смотрит на Катсуки, в ожидании. Тот тяжело дышит, а потом кидается на него, как камикадзе, и, кажется, даже задевает. — Это тебе за Киришиму, уебок, — Бакуго подносит ладонь к его уху прежде, чем Шигараки успевает заблокировать удар. Нитроглицерин взрывается, и Томура слышит белый шум, а потом, чувствует, как барабанная перепонка не выдерживает давление и разрывается. Катсуки опять вопит, на что Томура устало вздыхает и касается земли. Вокруг все идёт трещинами, и Бакуго, потеряв равновесие, падает. Он кричит: двумордый, и прежде, чем лёд успевает коснуться его ног, Шигараки отскакивает и теряется в поле боя. Если бы Шигараки умел видеть будущее и читать между строк, то послал бы эту встречу к хуям, потому что, творящееся вокруг могло пойти в сравнение лишь с бойней за Юэй. Сейчас, казалось, что вся озлобленная геройка вдруг вылезла из своих убежищ и решила покончить с Лигой раз и навсегда. Шигараки думает, что это не лучший стратегический ход и что всё это непрофессионально настолько, что план нападения скорее всего был написан ребёнком. Хотя, глядя на геройскую составляющую из только-только закончивших школу выпускников, неудивительно. Томура наблюдает за тем, как Каминари, громко смеясь, отбивается от ударов Катсуки. Взрывы не успевают достичь цели, и Денки заряжает правую руку, ударяя ею прямо в солнечное сплетение напавшей со спины Очако. Она хватается за живот и падает на локтевую. Катсуки краснеет — точно от гнева — и кидается на Каминари, как овчарка пораженная бешенством. Шигараки замечает, как к ним бежит Тога, но останавливается, когда Каминари машет ей рукой. — Томура. Шигараки оборачивается на внезапно появившийся голос Шинсо со спины, но видит Деку, с распахнутыми глазами. С правой брови стекает кровь и попадает в глаз, но он не спешит её стирать. — Герой номер один, — он улыбается и сводит челюсть. — Как поживает Всесильный? Деку бледнеет ещё сильнее, и веснушки кажутся черными ползущими муравьями. Томура кривится ему в ответ, чувствуя кислотный вкус ненависти на губах. — Как ты мог его убить? — Изуку пытается перекричать громкий звук борьбы и обьясняет что-то ещё. Что-то, что должно быть важным для Шигараки: про Нану и Тошинори, про искупление и систему, про великое и всемогущее добро, про прощение. Он говорит долго. Шигараки чувствует как его распирает изнутри, как воздух подкатывает к горлу комком и он смеётся — лающе и совершенно дико. Внезапное понимание всего происходящего бьет его кувалдой: в системе сидят дети. Дети, делящие мир на черное и белое, отчего всё рушится, рушится, рушится. Он не замечает, как Деку срывается с места и еле уворачивается от удара с правой. Они дерутся недолго — оба усталые, раненые и уклоняются от пинков лишь по инерции. Шигараки всё ещё слышит в левом ухе раздражающий гул, а Деку морщится и хватается за правый бок: по зеленой ткани расцветает красное пятно, и он предполагает, что задел какой-то шов. Деку бьёт его кулаком в грудь — со всей своей вселенской силой и Шигараки слышит хруст, после чего его охватывает резкой болью и на глаза наворачиваются слезы, — он сплевывает кровавую слюну, а потом и вовсе кровь — густую и теплую. Она подкатывает к горлу новой волной и её слишком много. Картина перед ним покрывается белыми пятнами, как старая плохо спроецированная фотография, но он успевает заметить блеск в глазах Деку, словно он — победитель, а Шигараки — побежденный. Он думает: нихуя, и хватает его за запястье. Изуку, кажется, осознаёт что происходит только когда руки нет по локоть, а Шигараки, потеряв равновесие, падает на землю. Совсем близко, на заднем плане, за громким писком в голове, он слышит животный, болезненный и протяжный крик, и Деку падает следом; Шигараки отдал бы многое за то, чтобы посмотреть на искаженное лицо, но не может пошевелить и пальцем. Кровь вытекает тонкой струйкой изо рта. Плотной пеленой, его накрывает усталость — она ледяная и тело подрагивает от холода. Он умирает и смерть придерживает его за плечи костлявыми пальцами. Где-то рядом слышатся шаги и Шигараки знает кому они принадлежат. Шинсо предстает перед ним иконой, святым, но он знает, что Кукловод совершенно не собирается его спасать. Даже после великого месива у Шинсо бархатная кожа. Шигараки хочет, так сильно хочет к ней прикоснуться, почувствовать кровь на своих губах, прожить последние месяцы снова, и он не уверен, что бы сделал: послал всё к черту или обезумел. Он смотрит ему в глаза и видит проигранную войну. Шинсо отворачивается и рассеивается пеплом по небу. Шигараки разрывает от боли.

***

Шигараки просыпается рывком. Перед ним — легкая дымка, которую он пытается проморгать. Вокруг него приборы и плотно обвязанный бинт на груди. Левое ухо больше не пищит, наоборот, он слышит гробовую тишину. — Добрый день. Шигараки косит взгляд в сторону и видит стоящего в дверях Накаяму Тэкэко, плотно сжимающий в руках бумаги. Он морщится и поправляет съехавшие на кончик носа очки. — У вас... — Мне всё равно, — Шигараки прерывает его на полу слове. — Где остальные? — Вы должны знать, что чуть не умерли и если бы не кровь вашего друга, то Лигу возглавлял бы покойник, — Тэкэко тяжело вздыхает и роется в бумагах, — Вот, он просил передать это когда вы очнётесь. Врач подходит к кровати в разворачивает листок перед его лицом.

Теперь я везде. С любовью. :)

«Каминари, — думает он и в ответ, рана на губе пульсирует сильнее. — Зараза.» — Позови Курогири.

***

Курогири приходит спустя несколько часов и Шигараки успевает заснуть. Впервые за полгода он видит целое ничего: черную пропасть и зияющую пустоту — она накрывает его морской пеной, уютным одеялом в мягкой постели. Разноцветные круги вспыхивают яркими огнями и он пытается поймать их рукой. Шигараки не хочет просыпаться.

***

Ему рассказывают о потерях и победах; многие смертельно ранены, лежат на нижних этажах, либо в геройских машинах. Деку увезли сразу после того, как он отключился, а Катсуки оставил Каминари шрам на пол-лица — по слухам, он перестал видеть правым глазом. Тело всё ещё неприятно ноет, но Шигараки находит в себе силы чтобы приподняться на локтях. На прикроватной тумбе кипа разных бумаг, небольшая фляга и телефон с одним пропущенным сообщением. unknown number: погром в системе ты всё же не устроил. Впервые за несколько дней Томура чувствует, как его тело прекращает свой скулёж; меж ребрами охает. Он задыхается.

***

Шигараки ищет Шинсо. Проходят дни, недели, но Кукловод провалился сквозь землю; его существование стерто, словно его никогда и не было. Он ходит по местам бывших встреч, бьет пустые банки мыском ботинка, распугивает птиц и кошек, снова сдирает кожу с запястий (потому что на шее больше нет живого места), оставляет ему пустые смс и пытается, так сильно пытается вспомнить любые намеки. Их не оказывается; Шигараки понимает, что знает о Шинсо одно сплошное ничего — ни проживание, ни любимые места посещения, ни любимый цвет, книгу, игру, словно он призрак-пустышка. Пройдя несколько кварталов, он останавливается. На его лице полное смятение, и всплывает вопрос: а был ли Шинсо реален? Шигараки прокручивает у себя в голове все события последних месяцев и чувствует, как его окатывают льдом: прикосновения — их много, и становится больше, кто-то раскручивает его мысли пленкой от старого фотоаппарата и воспоминания умножаются вдвое; сбои в картине, как программная ошибка, вызывающая чувство потерянности, и всё снова на месте. Краткие улыбки, пальцы на груди и сердце — оно настолько громкое, что даже сейчас Шигараки слышит его стук. Дрожащей рукой он снова отправляет пустую смс и unknown number: Мацуя Гинза. Шигараки срывается с места.

***

Прежняя тревога испаряется теплым паром по воздуху. Томура проходит несколько улиц быстрым и строгим шагом, думая о том, что убьет его, размажет по крыше торгового центра. Лавируя между людьми на переходе, он толкает прохожего в плечо, содержимое пакета падает на дорогу; зеленые яблоки скатываются по мокрому асфальту вниз, и ниже, и Шигараки успевает заметить, как ребёнок в синей шапке в звездочку поднимает с улицы фрукт. У ребёнка пронзительный красный взгляд, преследующий его до двери на лестницу вверх. Крыша покрыта тонким слоем снега, и следы от обуви отпечатываются черным пятном. Мерзлый ветер воет под ухом; Шигараки щурит глаза, заслоняя лицо рукой и замечает стоящий на краю силуэт. Шинсо кажется прозрачным — свет проходит сквозь него, уличные звуки стекают вниз по лицу и он не шевелится, когда Шигараки нарочно шаркает ногами, скапливая снег в небольшую кучку перед собой. Он подходит ближе, совсем близко, настолько, что чувствует запах его тела — синтетический и могильный. — Какого хуя? — Шигараки шипит ему над ухом и отходит в сторону, чтобы посмотреть на его профиль. — Где ты пропадал? Шинсо отмирает, но не сразу — сперва он закрывает глаза, и угол его рта дергается, как дергается у Шигараки в груди, и он не понимает, если это от недавней раны, покрывающей шрамом его тело или — Нигде. — Нигде? — Шигараки хватает его за предплечье. — Ты исчез. Просто, блять, испарился. Я подумал, что спятил. Я подумал, что тебя никогда не было. Шинсо поворачивает голову и Шигараки видит в его взгляде то, что видеть не хотел: принятие неизбежного и всего человечного, что в нём осталось. — Может быть, я правда нереален, а ты меня убил, и сейчас всё это — игры твоего больного разума. Во рту становится сухо, к горлу подступает твердый ком, и Шигараки старается побороть рвотный рефлекс. Он не замечает как расслабляет хватку, как рука съезжает вниз и как Шинсо, почти невесомо сжимает его ладонь. Шигараки думает, что вся его жизнь была лишь прелюдией. Шинсо наблюдает за ним словно это их первая встреча, словно они — чужаки, враги, вершители апокалипсиса и Шигараки испускает смешок. Ему так хорошо, так хорошо — его кости дробятся изнутри, как внутренности скручивают сильные, слабые руки, и ему больно настолько, что он снова сходит с ума. Шинсо поднимает на него безмятежный взгляд — и Шигараки утопает. Шигараки смотрит в бесконечное никуда, когда его пальцы сплетаются с чужими, и впервые чувствует противоречивое нечто. Красная лампочка тревоги вдруг загорается и происходит короткое, но в тоже время мощное замыкание. Нечто похожее на скачок напряжения; внутри что-то рождается, а затем умирает — он просыпается. — А может быть я живой и сдохну завтра или через год. Может, это будешь ты, — Шинсо пожимает плечами и смотрит куда-то вперед, скользит по разноцветным высоткам и людям, уплывающим в разные стороны. — Но, впрочем, какая нахрен разница.