***
— Знаешь, — задумчиво проговорил Элиот, — иногда я думаю о том, как я бы убил человека. Марго, порядком захмелевшая, потерявшая весь свой лоск, посмотрела блестящими темными глазами и фыркнула. Она была хороша даже сейчас, когда казалась обыкновенной девчонкой, отличавшейся от толпы остальных разве что крикливостью и особо дурным характером. В ней приятным было все, и иногда Элиот задумывался о том, что, возможно, в далеком будущем, после выпуска из Брейкбиллс, они оба не смогут найти того, с кем захотят встретить остаток дней, и буду наслаждаться друг другом. Может, они даже сыграют свадьбу, потому что, строго говоря, никто их обоих не выдерживал подолгу. Марго была чрезмерно наглой, он — чрезмерно самовлюбленным. Они издевались над всеми, а над собой — особенно изощренно и красиво. И никогда, абсолютно никогда не пытались влезть в души друг друга. Из них получилась бы отвратительная пара, Элиот знал это. Он бы с удовольствием понаблюдал за всем этим. — Да ну тебя, — Марго захихикала, откинула назад волосы и повела округлым плечом. — Я скорей готова представить твои руки в блестках, чем в крови. Ты феечка, Элиот. Милая феечка-душечка, несущая миру радость и алкоголь. — Волшебный нектар? — Элиот растянул уголки губ в улыбке. — Потыкать хоботком во все, что плохо лежит, — лицо Марго стало непроницаемым и серьезным. Потом, буквально через пару мгновений, они, конечно же, расхохотались, развивать серьезную тему дальше не получилось, и вскоре Элиот поднялся, чтобы сделать добавку.***
Если бы кто-то начал задавать вопросы после того, как все произошло, он бы, возможно, постарался выговориться, но вряд ли смог бы выдать что-то внятное. Казалось, Элиот помнил все абсолютно отчетливо и детально — и не помнил вообще ничего, будто память отключилась, поставила блок. Ему не хотелось раскрывать рта, хотя он мог ручаться, что периодически болтал какую-то чушь.***
— Мне кажется, это было бы по-настоящему плохо — осознавать, что ты лишил кого-то жизни, — Элиот смотрел исключительно на бокал для мартини, в котором на самом дне плескался голубоватый коктейль. Ответом была тишина, пришлось повернуть голову, посмотреть на Кью, встретить его абсолютно изумленный взгляд. — Ч-что? — в голосе Кью звучало самое настоящее недоумение. Он тоже был по-своему хорош, и иногда Элиот задумывался о том, как было бы занятно, пожалуй, сделать из него нормального человека, показать, что не обязательно быть размазней, можно говорить немного громче и уверенней, а знать о том, что тебя могут желать касаться — это правильно и даже хорошо. Кью шарахался, вздрагивал всякий раз, стоило только до него дотронуться, выжидающе замирал. Элиот понимал, что стоит только пойти дальше, отказа не последует. Но сам он сомневался, что может сделать счастливым этого человека, а не согнуть его под себя, а потом, когда цель будет достигнута, заскучать и бросить. Это ведь не болванка, из которой можно слепить вазу, не пластилин. Живой человек. Иногда Элиоту, как и сейчас, когда Кью смотрел в глаза, а его губы влажно блестели, было сложно об этом вспомнить. Только это, пожалуй, было бы сродни убийству. — Лишить кого-то жизни — это плохо? — он сформулировал иначе. — Ты прочитал Достоевского, Элиот? — Кью отвел взгляд, опустил голову и убрал волосы за ухо. Несколько мгновений ушли на то, чтобы вспомнить, о ком речь. Элиот усмехнулся, положил ладонь Кью на бедро провел ею выше и выдохнул, приблизившись к лицу: — После знакомства с Маяковским я стараюсь держаться от русских подальше, даже если это мертвые писатели. В ответ ему прозвучал понимающий смех. Кью не пытался убрать ладонь с ноги, то и дело посматривал на нее, нервничал. Не выдержав, Элиот отодвинулся сам.***
Если бы ему сказали, что на самом деле он ни в чем не виноват и вообще поступил правильно, он бы, наверное, согласился. У него не было выбора, и это даже не оправдание. Вопрос был не в сохранении его жизни, а в том, что случится со всеми в Брейкбиллс. И все же Элиот не мог понять, кого ему было больше жаль. Его тошнило от мысли, что тогда, когда отступало чувство пустоты, чаще появлялась жалость к себе. Он бы, возможно, даже попытался это описать: и как сжималось сердце, и как к горлу подкатывал ком, и как резко начинали дрожать руки. Вот только всего этого не было. Пустота тянула и давила, но не более того.***
— Ты бы смог убить? — Элиот подпер щеку кулаком и согнул одну ногу в колене — просто так, потому что мог, а не во имя заигрываний. — Да, смог бы. Тебя, например, мне очень хочется ебнуть за тупые вопросы, — на лице Пенни было написано абсолютное смирение, словно он разговаривал сейчас с умалишенным. Элиот следил за движением пальцев, не отрываясь. — И все же? Некоторое время Пенни молчал, а выражение его лица менялось: за смирением последовало раздражение, после — откровенная досада, под конец — равнодушие. — Смог бы. Если бы это было необходимо, то смог. Но это удовольствие для избранных, так что если решил кого-то грохнуть, просто предоставь дело профессионалу. — Ты такой милый, — улыбнулся Элиот. Пенни заулыбался во всю ширь рта, показал средний палец и громко, отчетливо послал нахуй.***
Если бы его попытались утешить, он бы не стал слушать. Элиоту не требовались ласковые слова и объятия, ему нужно было присутствие людей поблизости, иначе он терял самого себя. Оставаться в одиночестве было страшно. Думать об одном и том же — тоже. Он не знал, сколько нужно принять алкоголя или наркоты, чтобы мозг отключился полностью, просто не мог подобрать нужную дозу. Единственное, что он знал — трезвым быть нельзя.***
— Иногда я... — голос Элиота почему-то прервался. Он помолчал немного, поправил волосы и искоса посмотрел на Майка. — Иногда представляю себя в роли убийцы. — Ролевые игры? Детка, я предпочту что-нибудь попроще. Они засмеялись, Майк подобрался к Элиоту поближе, устроил голову на груди и задумчиво потер пальцем родинку на плече. Порой возникало желание просто лежать так, молчать и ни о чем не думать. Элиот даже почти задремал, поглаживая и ероша светлые волосы, ощущая дыхание и приятную тяжесть на груди. — Ты такой не один. Я тоже, — спустя несколько минут произнес Майк. Это не вызвало ни страха, ни удивления, разговор не показался прерванным. В комнате вновь было тихо, и эта тишина явно не была вызвана неловкостью. — Значит, все-таки ролевые игры, — пошутил Элиот, за что получил легкий, но звонкий шлепок по бедру.***
Если бы кто-то спросил, любил ли он Майка, Элиот ответил бы, что да. У него не хватило бы сил признаться, что он на коленях подполз к безжизненному телу, прижимал к себе, рыдал и гладил по волосам, целовал холодеющие губы и впервые не обращал внимания на то, что одежда может испачкаться. И он бы ни за что не признался, что рассказывал Майку, мертвому, окровавленному, убитому им, Элиотом, то, что никогда не смог бы сказать ни единому человеку. А потом, когда Майка забрали из его рук и когда кончилась истерика, он стал чувствовать себя никак. Если бы Элиот знал, что ему придется убить того, с кем он предпочел бы провести всю жизнь, он бы попытался покончить с собой раньше, чем окунулся в этот беспросветный кошмар.