***
Она просыпается от собственного вскрика, садится на кровати, чувствуя невыносимую головную боль. Это тоже не проходит уже долгое время. Элис не глядя высыпает на ладонь таблетки, в тайне надеясь, что переборщит с дозой и умрет, но подозревает, что ей нужно проглотить целую горсть. Она в красках представляет, как будет валяться прямо здесь, у кровати, как изо рта пойдет пена — а больше ничего представить не выходит, потому что ей никогда не доводилось видеть смерти от передоза лекарств. Пересчитывает кончиком языка таблетки, когда отправляет их в рот. Три капсулы. Нет, точно не помрет. Холодильник мерно и привычно гудит, на улице темно, в соседнем доме погашены все окна, кроме одного. Элис знает, что там живет студент, бледный и растрепанный все независимости от времени суток, очень искренне желающий привлечь ее внимание. Они ни разу не говорили друг другу длинных предложений, Элис не смотрела ему в глаза, а ему, кажется, была нужна прекрасная дама, которой можно посвящать стихи, страдать до рассвета, что она не отвечает на чувства, не смотрит, не говорит... Отпущенная штора закрывает окно, босые ступни ступают по чистому полу. Элис заходит в ванную, несколько секунд смотрит на себя в зеркало, убеждается, что никаких непоправимых внешних изменений нет. Ей всегда казалось, что когда в жизни человека происходит что-то настолько хреновое, как произошло в ее, должны появляться хотя бы синяки под глазами. Хоть что-то, хоть какое-то напоминание. Единственной памятью остается безобразный шрам, опоясывающий плечо как раз там, где Зверь отрубил Элис правую руку. Она все еще помнит, как вставала с колен, глядя на мертвого Квентина, как ее тошнило, как поднимала валявшуюся в траве собственную же руку и несла ее обратно, надеясь, что в Брейкбиллс остался хоть кто-то, кто поможет... А потом воспоминаний не было. В момент, когда Элис снова осознала себя, рука была уже на месте и болела так, что ее хотелось отрубить. Элис раздевается, залезает в душ и долго стоит под прохладной водой, пока головная боль не притупляется настолько, чтобы можно было жить. Иногда мерещится, что по ногам стекает кровь, но теперь это частое видение. Порой Элис даже кажется, что она слышит этот тяжелый, похожий на металлический запах. Ей не удается есть половину продуктов, вообще все, что хоть немного напоминает запах или привкус крови. Она понимает, что если раньше была, возможно, не до конца психически здорова, то теперь дошла до той грани, когда нужно обратиться к врачам, но Элис страшно. В зеркале, вылезая из душевой кабины, привычно видит за спиной силуэт и отводит взгляд. — Я обязательно вас всех спасу, — шепотом обещает Элис силуэту. Она со второго раза справляется с пуговицами на рубашке, уходит в комнату, даже не пытаясь высушить волосы, садится на диване, делает глубокий вдох и выдох. На столе около двух десятков книг, и впереди слишком много работы.***
— Пожалуйста, — плачет Элис, — пожалуйста, Квентин, не уходи, умоляю, пожалуйста. Она ничего не может сделать: это другой мир, другое время, Квентин просто садится в автобус, смеясь с друзьями, едет куда-то, даже не глядя по сторонам. Он выглядит гораздо лучше, чем ей помнится, его глаза сияют жизнью, нет нервных движений. Кажется, в его жизни в этом мире все удалось, вот только у Элис нет ни малейшего шанса остаться здесь. Мир выталкивает ее обратно, на грудь давит, она задыхается, но стоит, держась за столб, и пытается не согнуться пополам. Смотрит во все глаза, как Квентин — не ее, но живой, здоровый и счастливый Квентин — усаживается на свободное сидение автобуса, перед ним встает женщина с ребенком, и Элис навсегда теряет его из вида. Кто-то сталкивается с ней, но не обращает внимания. Никто не может контактировать с Элис, и она стоит, обнимаясь со столбом, тщетно зажимает рот ладонью и не понимает, рыдает от горя или облегчения. Она смаргивает слезы, чтобы еще раз посмотреть на удаляющийся автобус, но не успевает — ее кружит в водовороте из тошнотворных ярких красок. Элис падает на пол собственной гостиной, сносит столик и сворачивается, лежа и обнимая колени. Где-то далеко, там, в другом мире, в жизни Квентина все хорошо, и это единственный раз, когда она видит его живым, а не приходит к могильной плите, к валяющемуся покореженному трупу, не видит очередной вариант смерти, но ей почему-то больно настолько, насколько было от самой первой его смерти.***
Тот паренек из соседнего дома смотрит очень внимательно, будто пытается увидеть в Элис что-то новое. Она ощущает пристальный взгляд, старательно делает вид, что читает что-то на обороте коробки с хлопьями, идет до кассы и мысленно просит никого не заводить с ней беседу. Вести с кем-то диалог, осмысленный и хоть сколько-то долгий, кажется невозможным вот уже добрый месяц, может, дольше. Элис не помнит. Она вообще плохо помнит себя с момента, как пережила нападение Зверя. Потом ей пришили руку, потом каким-то чудом достали всех ее друзей из Филлори, похоронили. Элис с содроганием думает, каково Пенни и Элиоту в одной могиле: понять, где кончается один и начинается другой, ни у кого не получилось, двое взрослых парней превратились в месиво из переломанных костей, вывернутого наружу мяса и грязи. Грязь была везде. Элис помнила, как смывала ее с лица Квентина, а потом с ужасом поняла, что оно, это самое лицо, сходит с одной стороны слоями, кожа остается на ее собственных пальцах, и... Нет, больше ничего не было. После были бессонница, постоянная тошнота, таблетки и попытки сделать хоть что-то, найти способ обернуть время вспять и всех спасти, а если не получится так, то пробраться на тот свет и выторговать их обратно у самой Смерти. Элис была готова отдать собственную жизнь, но почему-то никому это не требовалось. Все древние боги, к которым удавалось обратиться, разводили руками, ни в одной книге не было заклинания, приблизившего бы ее к успеху хоть на немного.***
Психического здоровья все меньше, физическое теряется следом за ним. Встретивший Элис паренек-поклонник прошел мимо, так и не узнав, а она, вернувшись домой, гладит собственное отражение и улыбается. Под глазами залегли тени. Элис отдала половину собственной жизни и возможность рождать новую за способность перемещаться между вариациями этого мира, и теперь тело неумолимо разрушалось. На животе появлялись пятна, природы которых узнать не получалось, они темнели, чесались, а иногда, казалось, горели огнем. Элис старается к ним не прикасаться. Ей страшно, но всем, в том числе и ей, наплевать на этот самый страх. Впереди слишком много дел. Голова начинает кружиться, и Элис, наконец, обращает внимание на обрубки пальцев, тщательно промывает их под проточной водой, стискивает зубы, когда поливает антисептиком, заматывает эластичным бинтом. После этого она пытается вспомнить хотя бы одно лечебное заклинание, в голове всплывают исключительно боевые, и это опять вызывает неуместное веселье.***
Свет меркнет, а потом все вокруг начинает мигать. Элис стоит, пытаясь понять, что происходит, и когда видит перед собой Квентина, живого и настоящего, теряет дар речи. Так долго идти вперед ради того, чтобы его оживить, а после — забыть, как связывать слова? Это почти нелепо. Они говорят, Квентин серьезен, он задает вопросы, она отвечает, но больше всего хочется до него дотронуться. Квентин говорит, что нельзя. Поверить до конца, что они правда находятся рядом, не получается. Элис не знает, в каких они отношениях были здесь, может, даже не были друзьями, но, похоже, в этом мире она мертва, раз может явиться так, с помощью магии. Вот только выдержать и не выговориться не получается, и Элис наконец-то рассказывает, что осталась одна, что любила Квентина и не хотела расставаться, что очень скучает, что готова сделать абсолютно все, чтобы его спасти, чтобы всех их спасти, что страшно устала. Она хочет говорить дальше, но свет меркнет. Вокруг все та же гостиная, в которой ничего не изменилось, машинально протянутая рука касается пустоты, а слезы душат все сильнее и сильнее. Элис медленно выдыхает, это не дает никаких результатов, и тогда она тратит около получаса на то, чтобы прийти в себя, после же, умывшись и выпив стакан воды, садится за книги. У Элис слишком много работы. И больше точно нет права на ошибку.