Tinker, Tailor, Soldier, Sailor, Rich Man, Poor Man, Beggar Man, Thief Who shall I marry? Rich Man, Poor Man, Beggar Man, Thief, Doctor, Lawyer, Indian Chief
***
Билл стоит в трусах и рубашке, застегивает запонки. Джим лежит на кровати, раскинув руки, и дышит. Морри сидит в ногах у Джима и пьет, оперевшись рукой о его колено. Смайли в кабинете – курит и читает. Хозяин в переговорной слушает и считает. Рикки Тарр заблудился в полях, Питер Гиллем девчонок соблазняет. Бип-бип, говорит хлебный фургон. Морри прижимается спиной к кирпичной кладке и вдавливает ладонь в глаз, по щеке течет кровь. Самое время кричать «Билли, вытащи меня отсюда!», ведь это он ее сюда притащил, выдернув из лекционного зала, втолкнул в затхлые серые коридоры, из которых Морри вывалилась в большой мир. Морри ищет дверь, послуслепая в темноте, поднимается по лестнице, шатаясь, вваливается в контору – пустую, еще слишком рано, никто не пришел – и падает на пол. На столе стоит печатная машинка, сквозь окно падает свет, и черные полированные бока сияют, как языческий алтарь. В глазнице стучит пульс, от его ударов череп трещит, лоб и затылок наливаются огнем. Морри громко дышит, изо рта течет слюна, и она закрывает глаза. – Потанцуешь со мной? Джим сидит совсем один, повернув стул и прислонившись спиной к стене. Перси, красный от пунша, в который уже влили бутылку водки, «сраный скупой шотландец не умеет смешивать пунш, от него не опьянеешь». Играет музыка, и, кивая головой в такт, Морри понимает, что это та самая песня, которую они слушали на каникулах – «там, за морем». – Я думал, что ты лучше потанцуешь с ним, – Джим показывает глазами в зал и гладит себя пальцами по колену. Он разбил колено на матче, который вышел в ничью, и врач говорит, что оно не должно болеть, а Джим говорит, что иногда болит. – Как и ты. Но он не подошел ни к тебе, ни ко мне, – Морри протягивает ему руку. Она очень пьяная, но стоит ровно, она пила с немцами и китайцами, и не падала. Эстерхази восхищается ее луженым желудком. Морри врет, что это потому, что она ирландка, на самом деле она не знает, почему так. Перепить ее может только Рикки, но Рикки здесь нет. Там, за морем, ты там, за морем, ждешь меня. Джим встает, и они с Морри выходят в центр зала, там, где столики отступают от сцены. Морри кладет Джиму руку на спину, у него мятый воротник, стрелка на пальце ползет у нее верх по чулку, показываясь из зеленой туфли, как японский штык – из-за маньчжурской сопки. Морри кладет Джиму голову на плечо, и Джим говорит: – Я думал, ты с ним в Гонконге, пока он не вернулся. – В Гонконге было интересно, – говорит Морри, наблюдая за залом из-под полуприкрытых век. – Весело. Первое, что они с Биллом сделали в Гонконге, это завели любовника и любовницу: Билл любовника, Морри любовницу. Все было хорошо, все было, как в Берлине и Дрездене, пока Билл не сказал Морри, что ей будет проще самой, не поцеловал ее в щеку, и не уехал. – Он не писал? – Нет. – Он написал мне только одно письмо за все это время. – А ты смотришь на него и умираешь. – Так заметно? – Всегда было заметно. Джим горячий, как будто больной, от его кожи веет сирокко. Пестрые флажки над головой, а тогда флажки были синими, над синими столиками на веранде среди белых стен. Белые яхты качаются на синих волнах, белые чайки как мазки краски на синем небе. Билл снимает шляпу и целует Морри, прикрываясь ей. Джим откидывается на спинку стула и ерошит волосы, залысина сгрызает его волосы надо лбом. – Побрей голову, будешь похож на турка, – советует Билл. – Нет, дождись, пока появится плешь, и зачесывай, будешь похож на польского школьного учителя, – советует Морри. – Идите вы оба к черту, – Джим смеется одними глазами и берет сигарету, то ли рассерженный, то ли смущенный, то ли просто разморенный жарой. Морри поднимается на локтях и встает, хватаясь за стену, красные отпечатки ладоней кричат на выцветшей желтой стене. Она слышит шаги на лестнице, и, качнувшись назад, роняет засов, падая вместе с ним. Кожа на колене лопается, во рту стоит вкус соленого железа. Каблук сломан, нога подворачивается, дверь трясется и Морри с трудом, но встает. Она волочет себя к стулу, хватается за спинку, нога подворачивается снова, жилы тянет, как лебедкой и Морри кричит, зажимая рот рукой. Дверь падает, когда она набирает «И вся королевская конница, и вся королевская рать». Удар бросает ее лицом в клавиши. Солнце на старом медном желобе на крыше через дорогу пускает солнечных зайчиков, один из которых теплым поцелуем скользит Морри по лицу. – Ты пришла в себя? – спрашивает Джордж Смайли. В отеле нет никого, кроме него, если стукнуть каблуком по полу у него в кабинете, эхо отзовется по всему этажу, а вот голоса совсем не слышно. Гиллема не видно, но Морри чувствует запах его сигарет. – Более или менее, – отвечает Морри, и достает сигарету. Мизинцы и безымянные пальцы у нее так и остались наполовину согнутыми, как у куклы, и она работает большим, указательным и безымянным, захлопывая портсигар. Пальцы чужие, как деревянные. – Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала, – говорит Смайли, и глаза у него становятся, как две стальные счетные машинки. Морри затягивается и кашляет, ее активы невелики: у нее нет глаза, у нее травма шеи, у нее нарушена мелкая моторика пальцев и смещены позвонки, к тому же, она больше не полевой агент, она координатор, и она знает, что ей не нужно вмешиваться. – Что именно? – спрашивает Морри. Пальцы у нее дрожат, и, когда по ночам ей снится, как ее выводят во двор, обливают ледяной водой и тащат в подвал, она кричит до тех пор, пока не начинает плакать. В разведке мало женщин, и Морри идет за Биллом не только потому, что он зовет, а потому, что для нее он обозначивает это отдельно. «Мало женщин». «Мата Хари?» – говорит Джим. Билл заводит глаза к потолку и треплет Джима по волосам. Джим не любит, когда Билл так делает, но все равно перестает хмуриться. Морри берет билет на поезд и устраивается на сиденье. Девочка через ряд ноет и канючит у матери: – Ма-ам, хочу газировки, ма-ам, ну ма-ам. Когда женщина отворачивается, Морри оттягивает веко и вынимает стеклянный глаз, показывая глазницу, которая внутри похожа на слизняка без раковины. Девочка визжит, Морри быстро вставляет глаз обратно и разворачивает газету. – Ма-а-а-ма, ма-а-а-ма, тетя ведьма! Женщина обхватывает девочку руками и гневно смотрит на Морри. Морри поджимает губы, поднимает брови и читает о том, что случилось в Стамбуле, а в Стамбуле – ничего; праздник, день рождения Ататюрка, а между строк красной линией: «Рикки провалился». – Купаться голышом! – кричит Морри и сбрасывает платье. На ней нет белья, полоска вьющихся волос чернеет на белом лобке между загорелых бедер. – Вплавь наперегонки, до камня, – командует Билл, скидывая шорты. Член болтается у него между ног, шлепая по внутренним сторонам бедер. Джим снимает штаны и первым бросает себя в воду, яростно загребая руками, и Морри любуется его спиной, долгой и изящной, как будто отлитой из меди. Два пальцы проваливаются внутрь, третий создает приятное натяжение, и Морри дрожит, как струна. Билл большой, согретый солнцем, ласковый, как волна, и Морри позволяет ему ласкать себя так, как ему хочется, зная, что это будет приятно. Джим раскаленный, как медь, и Морри гладит его по спине в то время, как Билл трогает и целует ее между ног. У Билла стоит, как деревянный. Десятидюймовый, огромный, как у коня, такой, что было больно. Джентльмен с огромным хреном, когда Джим сосет, он давится и кашляет, изо рта у него течет слюна, слезятся глаза – он совсем не умеет сосать. Билл берет его за подбородок, гладит по лицу, и спрашивает: «Отдышался?». Джим кивает, и Билл кладет ему руку на затылок, от этой сцены Морри всегда кончает, она любит мастурбировать, глядя на них. – Какую сегодня дырку? – спрашивает Билл, поднимая голову. Морри запускает ему пальцы в волосы, волосы у него жесткие от морской соли и вьются, как у барашка. – Обе. – Обе? Милая моя, у меня нет столько членов, – смеется Билл. Морри ерзает под его пальцами, и обнимает Джима, приподнявшегося на локтях, за шею. – У него есть один, и у тебя один. Билл берет Джима за член, и Джим вздрагивает. Когда Билл берет Морри спереди, то Джим сзади, когда Морри забирается на Джима, то сзади Билл; или Билл просто смотрит и оттягивает, как и Морри, он любит смотреть. Джим отпрянывает, и Морри спрашивает: – Разве ты не хочешь поиграть? – Я не люблю игры, – говорит Джим, по выражению его лица сложно понять, что он думает или чувствует. Он убирает руку Билла со своего члена, и член подскакивает, ударяя его по животу. Билл смеется. В Дувре идут дожди, шофер привозит Морри к школе, но останавливается перед воротами, дальше я вас, леди, не повезу. Морри отсчитывает деньги и вынимает ноги из машины, грязь туго чавкает, принимая ее туфли. До ближайшей дорожки идти по раскисшей земле, и Морри проклинает погоду, замшевые туфли и захолустные школы для мальчиков. Она останавливается, прижимая сумочку локтем, чтобы достать портсигар, и роняет в грязь зажигалку, взрываясь новыми ругательствами. – Леди ругается, как шлюха, – кричит пробегающий мальчишка с мячом, и, гогоча, убегает, комья грязи так и летят из-под бутс. Морри приподнимает бровь и наклоняется за зажигалкой, пальцы погружаются в холодную грязь, в которой шевелится червяк. Морри курит на крыше, забившись между трубой и стеной и кутаясь в пиджак. Джим стоит, прислонившись к стене, и сует руки в карманы. Проплешина у него на голове растет, темный пух ее почти не скрывает. – Ошибкой было думать, что может быть как-то иначе, – говорит Джим, поднося сигарету к губам. После войны Джим провожал Билла и Морри на пароход, он расплатился с носильщиком и смотрел, как заносят чемоданы. Билл погладил его и на прощание поцеловал в щеку, нежно, как своего ребенка. Морри обняла Джима, и сказала, что однажды они все еще встретятся. Билл стоял на краю пирса в белом костюме, щурясь на солнце, и усмехнулся уголками рта. Морри, все еще обнимавшая Джима, и Джим, державший ее за локти, отчего-то обернулись и посмотрели на него одновременно, как два выученных пса. – Теперь ты счастлив? – спрашивает Морри. – Я больше не его любимая игрушка. Я узнала об этом так же, как и ты. Пепел обжигает ей пальцы, и она роняет сигарету. Джим смотрит на окурок, тлеющий у мыска ее туфли. – Нет. Теперь я не счастлив. Я не был счастлив с тех пор, как вы уехали. Когда Морри с Джимом танцуют, Морри вспоминает этот разговор. Она думает об Энн Смайли, красивой, неверной Энн Смайли, и о том парне, который был херувимом, но не был ангелочком, и о той хористке. Никто из них не был особенным, как не были особенными Морри и Джим, и Джордж Смайли опять держится лучше, чем любой из них. – Так бывает всегда. Нет никакого счастливого конца, – говорит Джим над головой Морри, из-за того, что он сутулится, она забывает о том, какой он высокий. Смайли сидит за столиком, положив ногу на ногу, а руку на столешницу. Наполовину пустой стакан с пуншем стоит у него рядом с пальцами, и Смайли трогает его мизинцем. Перси Аллелайн клонит голову на грудь Барбары, по сравнению с которой у Морри в лифчике два прыща, в ее сшитом на заказ сайгонском лифчике из белого шелка. Гиллем подходит к Биллу, они смеются, Гиллем показывает ему на новую секретаршу, и Билл разглядывает ее, почти не скрываясь: на новогодней вечеринке каждый может быть собой настолько, насколько решает сам. – Ты когда-нибудь был счастлив, Джимми? – спрашивает Морри. – Хоть раз в жизни ты был счастлив? Мне кажется, я не была счастливой ни одного дня в жизни. Только думала, что была. Джим морщится, и Морри опережает его: – Я жалкая, я знаю. Но о том, какая я жалкая, знаешь только ты. – Меня, конечно, можно не брать в расчет. Джим отстраняется, рот у него кривой, как прорезь, и Морри качает головой. – Вовсе нет. Со стороны это выглядит, как размолвка любовников. Конни Сакс опускает черепаховые очки, глядя на них сквозь окружающий ее и ее мальчиков сигаретный дым. Билл фланирует по залу со стаканом в руке, Гиллем идет на два шага сзади, патрулируя таким полуклином, они не пропускают ни юбки, но Гиллем смотрит на зад Билла, а Билла выдает спина – он знает, что делают Джим и Морри. – Поцелуй меня, – говорит Морри. – Нет, – Джим говорит «нет» так, как никогда бы не сказал Биллу, и Морри требует: – Поцелуй, или мы оба будем выглядеть жалко. Конни Сакс отдает бокал Гиллему, проходящему между ней и фуршетным столом, и Гиллем, опережая официанта, наливает в него пунша. Билл чокается с Перси, на время оторвавшимся от грудей Барбары, а кто-то уже забирается на сцену в костюме Санты и в маске Ленина, чтобы под звуки гимна повторить старую шутку. Джим целует Морри, и Морри закрывает глаза. Морри наконец-то выбирается из грязи на дорожку и стучит каблуками об асфальт, вытирая подошвы об дорожку. Комья грязи отваливаются от подошвы, но мазки глины плотно въелись в замшевую кожу. Пухлый человек выходит из школы, звеня ключами на поясе, и строго спрашивает Морри, к кому она. – К учителю французского, – говорит Морри, выкидывая сигарету, и улыбаясь расколотой, как зеркало, улыбкой. Розовый человек отступает, и Морри поднимается по ступенькам в здание. Внутри пахнет пылью, мелом, потными подростками, капустой и тальком. Морри считает двери, она заранее знает, как расположены кабинеты: все старые школы одной планировки. Морри теребит портсигар в кармане, когда она уходит с новогодней вечеринки и приглашенный метрдотель подает ей пальто, она тоже теребит в кармане портсигар. – Решила утешить Джимми? – спрашивает Билл, появляясь из ниоткуда, уже в своем сером кашемировом пальто с едва заметным лиловым отливом, так ловко подходящему к его темному костюму. – Утешь его. Он чувствительный. От Билла пахнет шампанским и чужими духами. Морри краем глаза видит движение в коридоре, смотрит – это Джим стоит там, в темноте, с бокалом пунша и незажженой сигаретой в руке, между залом и лестницей на крышу. – Не понимаю, о чем ты, – говорит Морри. Когда Билл стоит так близко к ней, она чувствует слабость в коленях, и старается не смотреть ему в глаза, большие, влажные; насмешливые и, одновременно, ласковые, сводящие с ума. – Впрочем, неважно. Я устала и еду домой. Когда Билл приводит Морри знакомиться с Джимом, чужими духами и шампанским пахнет Морри, которая весь вечер праздновала свою первую напечатанную статью. Они встречаются в университетской пивнушке за перегородкой. Джим сидит, сложив руки на груди и скрестив вытянутые ноги, когда Билл, приобнимающий Морри за плечи, подходит, Джим неохотно встает. – И все-таки мне придется познакомиться с твоей подружкой. – Не сердись, Морриган скоро станет и твоей подружкой, – Билл целует Джима в губы, и Джим смотрит в сторону, но сбоку от столика только стена. – Было бы преступлением принадлежать только одному мужчине, – Морри бросает перчатки на стол и отпивает пива из стакана Джима. Джим и Билл смотрят на нее, и кровь Морриган играет. – А я могу поцеловать Джима при встрече? – спрашивает Морри у Билла, и Джим с Биллом одновременно говорят: «Почему бы и нет», и «Лучше не стоит». Морри говорит им, что с таким согласием они оба далеко не уедут, и, когда она наклоняется через стол поцеловать Джима, он отпрянывает, как жеребенок. Когда, через два года, Джим целует Морри под терновым кустом, Морри придерживает на голове шляпу, балансируя на камнях, и кладет Джиму руку себе на бедро, потому что он не знает, куда ее девать. Билл лежит на полотенце, согреваясь на солнце, у него тело атлета, и ласковые руки, в которых тела Морри и Джима поют, как свирели, но поцелуй под терновым кустом слаще, потому, что украденный. – Ты больше не ревнуешь Билла ко мне? – спрашивает Морри, и Джим толкает ее в плечо и уходит. Он ложится на полотенце рядом с Биллом, открывает книжку и Морри смеется, а Билл снимает солнечные очки и поднимает брови. – Скажи ему, чтобы он не брал мои книжки. Почему он все время берет мои книжки? – спрашивает Морри, хохоча. – Почему ты не можешь сказать ему об этом сама? – Билл как будто нарочно сгибает ногу в колене и упирается пяткой в полотенце, показывая крепкий живот и укромные выступы бедер у него на боках, там, где мышцы спускаются в пах, образуя твердый валик лобка над членом. – Потому что он слушается только тебя, – порыв ветра сдувает шляпу и шляпа летит над волнами, размахивая лентой в горошек. Билл провожает шляпу взглядом, а Джим вскакивает с полотенца. Член у него тоньше, чем у Билла, и в задницу с ним намного лучше. Морри толкает скрипучую дверь в класс, и встает в дверях Джим сердито стирает мел с доски, держась за нее рукой, солнце бьет ему в бок и меловая пыль оседает, как снежная буря, на его горчичном свитере. Он поворачивает голову на звук одновременно с тем, как Морри входит, и Морри проглатывает его имя: – Джимми. Морри боится увидеть мумию из пыточной комнаты, но наваждение проходит – Джим не похож на мумию. Он постаревший, полысевший, зубы у него стали плохие, а рубашка и туфли дешевые, из магазина готового платья, но это он, пусть даже и выцветший, как фотография. Только глаза не изменились: глаза прежние, зеленые и пронзительные, как у попавшего в неволю зверя. – Морри. Его рука живет своей жизнью, притыкая губку в пах под доской. Он держится за доску, как за костыль, и Морри понимает, что ему тяжело стоять. Морри, закрывает дверь. Она поворачивает ручку, Джим поворачивается спиной к доске, опираясь на паз рукой. Она плохо видит его, когда он стоит спиной к свету, и, когда Джим подходит к Морри, хромая, и обнимает ее, она издает то ли вздох, то ли стон. Джим прижимает ее к пахнущему мелом и крепким табаком свитеру, поддерживая под затылок, как ребенка, и в голове у Морри стучит: это стучат колеса. Чай дрожит в стаканах, ложка бьется об край, темный мельхиор кажется почти черным. Джим сидит на полке, положив ногу на ногу, ноги у него длинные, как бесконечность. – Он хочет проверить, – говорит Джим. – Поэтому Будапешт. – Это может быть кто угодно. Мне не нравится сама идея ловли на живца. Морри сидит у окна. Она едет в одном купе, а Джим – в другом, но она все равно приходит к нему поговорить, они могут это сделать, по легенде они коллеги. Джим кажется одновременно собранным и озабоченным, Морри помнит, что он быстро стал главой охотников за черепами, это вызывает у нее уважение. Что он читал о ней: что в Германии она была тенью Билла и по-настоящему дебютировала в Индокитае только когда Билл ее бросил? – Это не ловля на живца, это другое, – Джим качает головой, и Морри делает пасс руками. – Это магия. Быстрый обмен взглядами, Джим слушает и Морри говорит, как и всегда. Джим сомкнутый, собранный, закрытый, выглядит старше своих лет, а Билл набрал пару фунтов, и костюмы сидят на нем плотно, вприсадку. Морри кажется, что Джим повзрослел лучше, чем Билл, хотя так и не научился быть представительным: Билл обещает увять быстрее. – Ты говорил с Биллом? Морри щелкает портсигаром и, встав, пытается открыть окно. Окно заело, Джим поднимается и ставит руки поверх ее рук, дергая окно вниз. Он почти не пользуется парфюмом, никогда его не любил, и не пахнет ничем, кроме чистоты. – Я был у тебя. Я не мог бы с ним поговорить, даже если бы захотел – отвечает Джим, и Морри поворачивается и смотрит на него через плечо. Дверь открывается, проводница предлагает еще чая – Морри плохо венгерский, Джим учил ее, но совсем мало, – а Джим говорит, что чая достаточно. – Ты сказал бы ему о том, что это будет совместная миссия? – спрашивает Морри, внимательно следя за Джимом, и Джим смотрит на нее, откинувшись на спинку сиденья, и положив руки на колени. Пальцы левой руки невольно совершают поглаживающие движения, если Джим с теми, кого давно знает. – Ты бы ему сказала, – Джим улыбается уголком рта, дергает плечами, – Это же Билл убедил тебя в том, что, если что-то и может обойтись без тебя, оно пройдет зря. – И убедил тебя в том, что ты не настолько бесполезен, как иногда кажется, – Морри опирается локтем об сиденье и подпирает щеку кулаком, улыбаясь ему в ответ. – В университете мы говорили друг другу больше мерзостей за меньшее время. Тогда казалось, что это смешно. – Хорошо, что ты вернулась, – Джим складывает руки на груди и смотрит на Морри, и Морри кладет руку ему на локоть. Она не ждет, что он коснется ее пальцев в ответ, но он касается. У него длинные пальцы и короткие ногти, и Морри раздвигает пальцы, когда он проталкивает свои сквозь ее и берет ее за руку. Джим берет ее за затылок, и Морри прижимается лбом к его лбу. – Я тоже рада тебя увидеть, Джимми. Хорошо, что мы оба выплыли. Джим вынимает из внутреннего кармана фотокарточку и показывает ее Морри, поворачивая в пальцах, как крапленый туз. Билл, Морри и Джим стоят, обнявшись, на краю поля, Билл и Джим потные, радостные, с прилипшими ко лбу волосами и блестящими лицами, и Морри, с пятном горчицы на альпаковом пальто, с красным от криков лицом. Билл клянется, что Морри кричала на трибуне громче всех, а Джим не клянется – он только один раз поворачивается и смотрит на нее прежде, чем пасовать. – Тот матч... – Морри берет карточку в руки, трет лица пальцами, улыбается. – Такие счастливые. Сколько нам тогда было? Я даже не помню. Какая кошмарная на мне юбка. Когда я успела купить и почему никто из вас не оторвал мне руки? Ну ладно ты, но Билл, мог бы и подвести меня к зеркалу. Джим целует Морри, поцелуй приходится ей в висок, потому что она отворачивается. Он смотрит на нее, наклонив голову, берет Морри за шею сзади, и она снова отворачивается, уклоняясь от его губ, но не отодвигается. Ее колено упирается в бедро Джима, ее грудь касается его локтя, ее волосы щекочут его висок. – Я не хочу спать с тобой ради него, – Морри трогает пуговицу под воротником у Джима, и Джим целует ее в лоб, нежно, как икону. – Ради него я уже однажды не стал с тобой спать. Билл мог многое заставить меня сделать, но не это. – Тогда ради чего? – спрашивает Морри, и Джим отвечает. Двое молодых людей, влюбленных в третьего, на краю поля, освещенного электрическим светом. Каждый раз, целуя Джима, Морри казалось, что она целует и Билла тоже. В этот раз она целует только Джима, и думает удивленно – неужели так Билл себя чувствовал все это время? Простыни в поезде крахмальные, хрумкие, как первый снег. Морри лежит на боку на узком сиденье, Джим дышит ей в затылок, его рука свешивается с края. В его наполовину разомкнутых пальцах – пальцы Морри. Стучат колеса, проносятся тусклые огни, освещая фотокарточку с улыбающимися лицами на краю стола, и только на лицо Билла падает тень. – Неужели дело было только в нем? – спрашивает Морри, и Джим трогает ее пальцы, загорелые, с белым следом от кольца на безымянном. – Он это начал, – отвечает Джим, помолчав. – А продолжилось уже без него. И черт меня дери, если я знаю, как. Когда Джим сидит в комнате с облезлыми обоями, примотанный к стулу ремнем, стянутым поперек груди, Морри думает о том, как они лежали рядом, и на кафеле у нее не так мерзнут ноги. На полу лежит мертвая женщина, полоса ее мозгов, розовых с красным, брызгами осела на стене. Джим черный от грязи и бессонницы, когда он смотрит Морри в глаза, он почти не моргает. – Вы знаете эту женщину? – спрашивает человек, и приставляет пистолет к голове Морри. Морри не закрывает глаза, потому что ее мать в эльзасском лесу сказала: «Не надо повязки». У нее дрожат пальцы, ладони Джима лежат на коленях внутренней стороной вверх, от ремня на предплечьях у него появились взбухшие фиолетовые пятна. Джим смотрит Морри в глаза, и в его глазах она видит венгерскую осень. – Нет, – говорит Джим. Человек нажимает на курок, и Джим дергается вперед, натягивая ремень. Морри закрывает глаза, и слышит щелчок: все это время в пистолете не было патронов. Je t'aime toujours. Je t'aime, et je ne sais pas pourquoi.