Я люблю тебя, Челия.
Люблю свою маленькую, крохотную, смешную девочку. Моего бумажного зайчика. Я трясусь за тебя уже больше года. Забочусь о тебе, берегу тебя, стерегу, как львица своего львенка. Я души в тебе не чаю и не могу отстранить тебя от себя, когда ты переступаешь границу. Такую расплывчатую. Я должна быть тебе, как мать.Как мать. Не более. Не менее. Ни шага в сторону. Замереть. Иначе саморасстрел на месте.
Я не должна этого делать, Челия. Почему ты провоцируешь меня? Почему ложишься ко мне под бок, оправдываясь холодом, хотя я и отдала тебе свою куртку? Почему ненароком касаешься моей руки, когда в этом нет потребности? Почему говоришь мне, какая я красивая и какие у меня, наверное, мягкие губы? Почему вообще такие мысли приходят на ум такой малолетке, как ты?! -Пуротекута.. Пожалуйста. Тина.. -Сай.. Почему? Я не могу. Это… -Непозволительно? А перед кем тебе надо отчитываться? -Не начинай. Не проси. Я просто не могу. Нам нельзя. -Можно, Тин. Я же тебя прошу. Все добровольно. -Не глупи. -Глупишь тут ты. Зачем? Для тринадцатилетки ты слишком строптивая. Ты уже какой только меня ни видела. За этот год совместного выживания, за совместные ночевки в подвалах и полуразрушенных домах, мы побывали в слишком разных ситуациях, в которых узнали друг о друге все. Сколько раз ты плакала мне. Сколько раз я сдерживала слезы, только бы лишний раз не напугать тебя. И без того несчастного напуганного ребенка. А теперь этот ребенок припоминает мне, что оценила мою упругую грудь и тонкую талию, когда я при ней переодевалась. Что видела, какой комикс я однажды читала перед сном. И что ей тоже такое нравится. Дурочка. Просто дурочка. Так просто сложились обстоятельства. Тебе положено влюбиться сейчас. Положено общаться с ровесниками. Начинать прогуливать школу. Слегка привирать родителям. Готовить валентинки на четырнадцатое февраля мальчишке на пару классов постарше. Положено быть самой обычной, счастливой, среднестатистической девочкой. Но уж никак не положено переживать смерть родителей, вздумавших защитить тебя от захвата военными. Никак не положено остаться бездомной сиротой, скитающейся по городам. В компании совершенно чужой тебе женщины. Взрослой чужой тетки тридцати лет, которая внезапно сама изъявила желание стать тебе неумелой заменой матери. Опекунши. Подруги. Черт его знает, как это назвать. Просто спутницы. Из которой ты внезапно решила сделать себе первую любовь. Возлюбленную. И да, конечно! Плевала ты на разницу в возрасте. На ситуацию. На половую принадлежность. С еще таким детским отчаянием и одурением, ты решила с головой окунуться в это незрелое, еще такое детское чувство. Захотела почувствовать себя взрослой.Захотела секса.
Пф. Милая моя девочка. Тебе рано. Тебе еще “не пора”. А я не собираюсь заниматься совращением малолетних. Поэтому сейчас я просто целую тебя в лоб, останавливаю твои попытки раздеться, аргументируя это тем, что ты попросту замерзнешь. Как будто я ничего не поняла. Как будто всего этого разговора и не было. Я пресекла все твои слова. Остановила этот поток. Не сейчас, милая. Надо подождать. Пока ты хоть немного подрастешь. Пока сможешь сделать более осознанный выбор. Поэтому сейчас я просто прижимаю тебя к себе со спины, крепко-крепко. Чувствую плохо сдерживаемые подрагивания твоего юного тельца. Так любимого мной. Обожаемого. И… И да, черт побери. Вожделенного мной, так или иначе. Но сейчас я молчу. Удерживаю свои руки от того, чтобы сместить чуть выше с твоей талии, чтобы коснуться твоей юной, трепещущей от такого безосновательного отчаяния груди. Удерживаю себя от всего, что на самом деле к тебе чувствую. Я уже не ощущаю в себе тех искусственно взрощенных материнских инстинктов, над которыми я так усердно работала почти что целый год. Теперь я исполнена куда более серьезной ответственности за любимое существо. За мою нежную, родную, такую несчастную девочку. Но, озвучь я тебе это вслух, и все пойдет к черту. Мы еле нашли заброшенный домишко на окраине города. С укромным подвалом, в котором ранее хранился всяческий старый хлам. Когда-то он мог бы показаться мне жутким. Но не сейчас. Сейчас я видела в нем единственное убежище. Дверь я забетонировала, в прямом смысле слова. Ты наделала неимоверно острых метательных бумажных дисков. Такая маленькая, а уже такая умелая. Бетон и бумага. Ничего общего. Ни единой точки пересечения. Громоздкость против изящества. Серость против кристальной белизны. Но кто бы мог подумать, что в моей юной бумажной леди засел жуткий беспощадный убийца, сметающий все препятствия на своем пути? Желающий отомстить? За себя. За родителей. За нарушение того мира и гармонии, в которой она росла почти что двенадцать лет. Я даже передать не могу, насколько сложно сдерживать пыл моей порывистой черноволосой и темноглазой итальянки. Но я научилась. Научилась управлять ее гневом. Научила ее радоваться и улыбаться заново. И сейчас содрогания ее юного тельца, подушка, промокшая насквозь от ее слез, режет по моему сердцу… бумагой.