Херес, бренди, амасек

Небольшое помещение странным образом напоминало одновременно и мадридское уличное кафе, и лондонскую гостиную, и каюту космического корабля. Скудную обстановку составляли небольшой круглый столик и три кресла, стоящие вокруг него. За столом сидела компания, не менее странная, чем помещение. Один — очень высокий и худой, с орлиным носом и проницательным взглядом серых глаз. Второй — чуть меньше ростом, зато заметно шире в плечах, брюнет с неподвижным, лишенным эмоций лицом. Третий — невысокий, особенно по сравнению со своими товарищами, худощавый, седой, с пышными щегольскими усами. — Итак, друзья, мы с вами снова встретились, чему я, должен признаться, очень рад! — торжественно сказал высокий, оглядывая остальных. — Я тоже очень рад увидеться с вами, дон Шерлок, а также и с вами, дон Грегор! — улыбнулся седой. — Холмс, Астралоа, — лицо брюнета оставалось бесстрастным, но в голосе звучала искренняя радость. — И мне приятно снова побеседовать с вами! Он выставил на стол хрустальный графин с золотистой жидкостью. Астралоа покачал головой. — Это опять амасек, да? Его мы с вами пили в прошлый раз. Насколько я помню, сегодня моя очередь угощать. Рядом с графином встала бутылка с узким горлом. — Вообще-то я тоже кое-что захватил, — Холмс вынул из кармана плоскую фляжку. — Но очередь так очередь, я не против. Бренди, значит, будет в следующий раз. Испанец не торопясь наполнил бокалы. — Это вино? — с интересом спросил Эйзенхорн, разглядывая бутылку. — Да, херес, — ответил дон Хайме. — Один мой друг подарил в свое время несколько бутылок. — Ну что, за встречу? Чокнулись. Выпили. Помолчали немного. — А неплохо! — заметил Эйзенхорн. — Да, в вине мой друг разбирался, — согласился испанец. — А в чем еще он разбирался? — поинтересовался Холмс. — В чем? Ну, в вине, в фехтовании, в лошадях… — Что такое лошадь? — спросил инквизитор. Ответил сыщик: — Животное такое. На нем ездят верхом, а также запрягают в повозку. А еще соревнования по верховой езде являются своего рода азартной игрой. — Боюсь, что его лошади больше всего интересовали именно в последнем качестве, — заметил дон Хайме и продолжал: — Еще он разбирался в красивых женщинах, в карточной игре, в веселой беседе, в хороших костюмах… — Словом, он был почти полной противоположностью вам, — подытожил Холмс. — Да, не считая фехтования, — с улыбкой согласился Астралоа. — И при этом вашим другом? — Что же, бывает и такое… — Однако, — задумчиво произнес Холмс, — такие вкусы обычно требуют много денег и при этом редко сочетаются с умением деньги зарабатывать. — Вы правы, дон Шерлок, — кивнул дон Хайме. — И именно это стало причиной его гибели. — Печально, но закономерно, — заметил инквизитор. — Я не раз видел, как люди с подобными вкусами избирали неверный путь, на котором губили и свою душу, и многих посторонних людей. — Я не знаю, что и где вы видели, — строго возразил испанец, — но маркиз Аяла был хорошим человеком. А за свои ошибки он в итоге ответил, и я ему не судья. Некоторое время оба молча сверлили друг друга мрачными взглядами. — Я не хотел обидеть вас или вашего друга, — примирительным тоном сказал наконец Эйзенхорн. — Да я понимаю, что у вас работа такая — подозревать, — согласился дон Хайме, вновь наполняя бокалы. Холмс, сделал глоток, откинулся назад в кресле и глубоко, блаженно вздохнул: — Хорошо-то как! Я ведь прямо с улицы… У нас сейчас ноябрь. Сыро, холодно и противно. — В таком случае вам действительно стоило глотнуть чего-нибудь покрепче, — заботливо сказал учитель фехтования. — Да нет, я не замерз. Просто эта сырость… Как ни одевайся, она все равно добирается до костей, хоть вообще не отходить от камина. — Понимаю, — кивнул испанец. — Мне и в Париже-то было зябко. Я так и не смог привыкнуть к тамошнему климату, хоть и прожил там чуть ли не полжизни. — А я уже четыре недели в полете, — сказал инквизитор, — так что, наверное, скоро забуду смысл слов «погода» и «климат». На корабле, как вы понимаете, погода не меняется. — Похоже, я уже перестал удивляться вашим рассказам, — усмехнулся дон Хайме. — Похоже, мне уже не кажется дикими ваши слова про полет, да тем более на корабле. — Я же вам объяснял… — Да помню я, помню! Но все равно так странно это звучит… — Вообще-то летательные аппараты тяжелее воздуха уже существуют, — заметил сыщик, — я имею в виду, в нашем… в моем времени. Так что мне мысль о возможности полетов за пределами земной атмосферы не представляется такой уж странной. Но признаюсь, что и я не могу вообразить себе возможность существования жизни на других планетах… хотя, несомненно, верю вам, Эйзенхорн, на слово… — Что вы нам сегодня расскажете, дон Шерлок? — с интересом спросил испанец. — Угощать сегодня моя очередь, а рассказывать — ваша! — Да, верно, — кивнул Холмс, — хотя, по правде сказать, я неважный рассказчик. Вот есть у меня друг, до недавнего времени мой единственный друг… так вот он пишет рассказы о моих расследованиях. — И вы не возражаете? — удивился инквизитор. — А почему я должен возражать? — не меньше его удивился сыщик. — Он мой друг и не станет публиковать то, что я не хотел бы видеть опубликованным. Так вот, я частенько упрекаю его, что в своих рассказах он больше беспокоится об увлекательности, чем о фактической стороне дела, что для него собственно преступление интереснее, чем методика расследования. А теперь я бы хотел уметь рассказывать так, как он. — Ничего, рассказывайте как умеете! — подбодрил его дон Хайме. — Тот ваш рассказ про дьявольскую собаку был весьма интересен. — Тем более что меня как раз интересует в первую очередь фактическая сторона дела, а также ваша методика, — добавил Эйзенхорн. — Никто не возражает, если я закурю? — спросил сыщик, доставая трубку. — Дело ваше, — пожал плечами инквизитор. — Лично я наркотики не одобряю, но не берусь вам указывать. — Какие наркотики! — искренне возмутился Холмс. — Я уже неделю… то есть давно уже не кололся! — Никотин тоже обладает наркотическими свойствами, разве вам это неизвестно? — назидательным тоном произнес Эйзенхорн. — Можно подумать, что алкоголь не обладает, — огрызнулся Холмс. — Да уж курите спокойно, дон Шерлок, — мягко улыбнулся дон Хайме. — Мне кажется, наш друг просто дразнит вас. Во всяком случае, курение — не самый страшный порок. Сыщик, обиженно ворча что-то себе под нос, стал возиться с трубкой. Инквизитор с любопытством наблюдал за его манипуляциями. — А что, дон Грегор, в ваше время уже не курят? — поинтересовался испанец. — Нет, почему же, курят, — ответил Эйзенхорн. — Папиросы курят, самокрутки… иногда кальян. А такие устройства… может, где-то пользуются и ими, но я ни разу не видел. Холмс наконец закурил и начал рассказ: — Это случилось накануне Рождества… — Это праздник такой? — уточнил инквизитор. — Да… долго объяснять подробности, да и не важно. Отмечается в самой середине зимы. Помню, погода тогда была… ну примерно как сегодня — холодно, ветрено, сыро. А началось все с того, что один мой знакомый подобрал на улице шляпу и гуся… Гусь — это птица такая, разводится на мясо. Крупная и довольно дорогая, обычно употребляется именно по праздникам. Так вот, гуся он в итоге оставил себе, а шляпу принес мне, чтобы развлечь меня этой маленькой загадкой… Холмс рассказывал не спеша, его слушатели тоже никуда не торопились. К концу истории трубка была докурена, да и вина в бутылке осталось немного. — Занятная история, — заметил Эйзенхорн. — Хотя, действительно, не такая драматичная, как предыдущая. — Послушайте, друзья, — неожиданно сказал испанец. — Мы с вами встречаемся тут уже шестой раз… — Пятый — поправил его Эйзенхорн. — С вами — пятый, — уточнил сыщик. — В первый раз мы с доном Хайме были вдвоем. — Так вот, — терпеливо продолжил дон Хайме, не показывая никакой досады от того, что его прервали, — я и говорю, мы с вами встречаемся тут уже который раз, и каждый раз разговариваем о самых разных вещах, и только один вопрос мы с вами еще ни разу не обсуждали. Неужели никто из вас не пытался понять, где это — тут? И как это вообще возможно? — Где? — задумчиво переспросил сыщик. — Я бы сказал, что «где» — в данном случае не самое интересное. Мы ведь разделены не только в пространстве, но и во времени. Даже нас с вами, дон Хайме, едва ли можно назвать современниками — я родился на сорок три года позже вас. Про вас, Эйзенхорн, и говорить нечего. Так что, на мой взгляд, интереснее не где мы встречаемся, а когда. — Существует теория, что время — понятие нелинейное, — сказал инквизитор. — Я сам сталкивался с явлениями, подтверждающими эту теорию. Однажды мне случилось услышать по воксу несколько слов за несколько часов до того, как они были сказаны. — По чем, простите? — уточнил дон Хайме, и на лице Холмса также отразилось недоумение. — Долго объяснять, да и неважно… Главное — я услышал кусок диалога, которого еще не было, более того, в том диалоге обсуждались события, которые еще не произошли. Так вот если принять эту теорию, если исходить из того, что время нелинейно, что в нем можно перемещаться так же, как и в пространстве… в таком случае вопросы «где» и «когда» становятся одинаково правомочными. И временное расстояние между нами становится не более значимым, чем пространственное. — И что же объясняет ваша теория? — спросил сыщик с сомнением в голосе. — К вопросам «где» и «когда» она лишь добавляет еще один — «почему». Пусть, согласно вашему предположению, время столь же возможно преодолеть в любом направлении, как и пространство — но почему их преодолели мы с вами, только мы трое за всю историю человечества? И это, обратите внимания, я еще не настаиваю на еще одном вопросе — «как?» — Ну, за всю историю человечества я бы не стал ручаться, — возразил учитель фехтования. — Вот скажите, пожалуйста, дон Шерлок, вы кому-нибудь рассказали про наши встречи? А вы, дон Грегор? Нет? Я так и думал. Признаюсь, я и сам не планирую ни с кем делиться. Не хочу, знаете ли, на старости лет прослыть сумасшедшим. Ну, а почему мы трое… Не кажется ли вам, что у нас, всех троих, сходства больше, чем можно было ожидать, исходя из разницы в наших биографиях? Не зря же мы так легко сошлись… право, до сих пор мне не случалось так быстро сходиться с людьми. — И мне, — согласился Холмс. — Согласен, — кивнул Эйзенхорн. — Вот я и говорю… если вы, дон Грегор, правы в своих рассуждениях, то, видимо, нас свело именно сходство наших душ, притянув нас друг к другу. — Поэтично, — насмешливо фыркнул Холмс, — но недоказуемо. Что до меня, то я никогда не видел причины после следствия и не слышал ответа прежде вопроса. Моя теория проста и требует минимум допущений: я считаю, что сплю и вижу сон. — Эээ, а мы? — удивился испанец. — А что вы? Вы — персонажи моего сна. Откуда мне знать, что вы вообще существуете? — Но я-то точно знаю, что существую! — Ну, вы можете считать, что это я вам снюсь. Обратите внимание — этот ваш довод совершенно не опровергает моей теории. Достаточно того, чтобы существовал один из нас, а все остальное — это сон. А вот вам еще интересный вопрос — на каком языке мы с вами разговариваем? — Я на испанском, — уверенно заявил дон Хайме. Подумал и добавил: — А может, на французском. Я долго жил в Париже и на французском говорю почти как на родном. Нет, пожалуй, все-таки на испанском. — Я немного знаю испанский, — задумчиво сказал Холмс, — но не настолько, чтобы вести дружескую беседу. Французским я владею лучше… но все равно уверен, что говорю по-английски. Оба посмотрели на инквизитора. Тот пожал плечами: — Низкий готик… а может, высокий готик. В любом случае нет смысла перечислять языки, которыми я владею. Они, несомненно, произошли от каких-то терранских… то есть земных, но за прошедшие тысячелетия изменились неузнаваемо. — Вот видите, — Холмс выглядел удовлетворенным, — ваша теория этого никак не объяснит, а моя — запросто. Я уверен, что слышу от вас обоих английскую речь, потому что это мой сон! Ну, а если это не мой сон, а кого-то из вас — опять-таки никаких языковых барьеров там нет. — Пусть так, — согласился дон Хайме, — но как вы тогда объясните, что вы оба рассказываете мне о будущем, в котором вы живете и о котором я не имею ни малейшего представления? — А откуда вы знаете, что мы вам правду рассказываем? — парировал Холмс. — Слушайте, а ведь это можно проверить! — загорелся вдруг Эйзенхорн. — Я-то не могу, слишком много времени прошло… едва ли найдется историк, который знает подробности вашей эпохи. Но вы, Холмс, можете сообщить Астралоа какие-нибудь точные сведения… ну, хоть на месяц вперед. И если они подтвердятся, мы будем знать, что эти встречи реальны. — Не мы, а только я, — покачал головой дон Хайме. — Вам по-прежнему ничто не помешает считать это сном — вам обоим. — Больше того, даже для вас одного это нельзя будет считать настоящим доказательством, — уточнил Холмс. — Ведь даже в случае, если мои слова подтвердятся, это можно будет расценить как совпадение или ваше предвидение. А кроме того, знаете что? Странно это говорить мне, человеку, далекому от какой бы то ни было мистики… но почему-то мне кажется, что нам не следует затевать такую проверку. — Я в общем тоже далек от мистики, — задумчиво ответил Эйзенхорн, — но жизнь меня научила прислушиваться к интуиции и предчувствиям. Вы правы, давайте оставим эту тему. — Над чем вы сейчас работаете? — спросил инквизитор. — Может, я могу вам помочь? — Забавно будет получить помощь то ли от персонажа собственного сна, то ли от человека, которому предстоит родиться через многие десятки тысячелетий, — усмехнулся сыщик. — А впрочем, почему бы и нет? Я пытаюсь найти ключ к этому шифру. И он положил на стол потрепанный листок бумаги. Двое склонились над столом, завязалось горячее обсуждение. Дон Хайме откинулся назад и с улыбкой смотрел на своих друзей. — Послушайте, Астралоа, а вы не хотите к нам присоединиться? — неожиданно спросил Эйзенхорн. — Вполне возможно, что ваш непредвзятый взгляд окажется вернее! — Ну уж нет, — решительно отказался испанец. — Если бы это было возможно, я с радостью предложил бы каждому из вас свою помощь в прямом бою со злом, свою руку и шпагу, но участвовать в том, что вы называете следствием… Однажды я ввязался в расследование, больше не хочу. Тогда из-за меня погиб один человек… мой приятель, которого я вовлек в это дело. — А убийцу вы в итоге нашли? — спокойно поинтересовался инквизитор. — Нашел, да. И уничтожил… собственной рукой и собственной шпагой. — Ну, значит, все в порядке. Если бы вы не остановили убийцу, он продолжал бы сеять зло, и погибло бы гораздо больше людей, чем один ваш приятель. — Вы так думаете? Ну, может, вы и правы, — учитель фехтования немного помолчал и договорил почти бесстрастно: — Убийцей оказалась женщина, которую я полюбил. Наступила тишина. Потом Холмс негромко произнес: — Мне тоже пришлось однажды расследовать дело в отношении женщины, которая… которую… в общем, в отношении одной женщины. Правда, это было не убийство. И вообще по большому счету ее преступление было таковым только в глазах моего тогдашнего клиента. Эйзенхорн молча протянул руку к стоящей на столе бутылке. Некоторое время с сомнением рассматривал ее, потом достал таки отвергнутый поначалу амасек, налил всем троим. Взял свой бокал, помолчал, задумчиво разглядывая содержимое, наконец сказал: — А женщина, которую я любил, погибла в бою. Погибла, выполняя мой приказ. Все выпили, не чокаясь. Посидели в молчании. Потом дон Хайме промолвил негромко, куда-то в пространство, непонятно к кому обращаясь — возможно, к самому себе: — Фехтовать мы сегодня, пожалуй, не будем… — Пожалуй, да. Настроение не то, — примерно тем же тоном отозвался Эйзенхорн. — Может, в следующий раз… — В следующий раз — непременно! Мне очень интересно посмотреть, до чего дошло искусство фехтования за эти века. — Аналогично. Мне очень интересно понять, с чего оно начиналось. — А меня вы, я смотрю, в компанию не зовете, — заметил Холмс. — Увы, дон Шерлок, — отозвался испанец, — я не сомневаюсь, что у вас есть множество разных талантов, но в фехтовании вы только любитель. Не лишенный способностей, несомненно выше среднего уровня — но для нас с доном Грегором поединок с вами действительно не представляет интереса. Впрочем, если вы хотите брать у меня уроки, я буду рад помочь. — Будь наши встречи более частыми и предсказуемыми, я бы, пожалуй, согласился… — Я согласен с Астралоа, — кивнул Эйзенхорн. — Вы лучше прихватите опять скрипку, ею вы владеете значительно лучше. То, что вы исполняли в прошлый раз, было воистину прекрасно! — Я могу взять с собой ноты, — предложил сыщик. — Перепишите их себе, если получится — заодно убедитесь в том, что мы встречаемся на самом деле. — Или в том, что я временами впадаю в транс и в таком состоянии сочиняю музыку. А давайте попробуем! Нотная запись наверняка тоже изменилась, но думаю, что специалисты разберутся. А фехтование оставьте нам. — Ну что ж, я не против. Буду сидеть и любоваться вашим поединком. — А кстати, — оживился дон Хайме, — последние годы я все чаще слышу от своих учеников, что мои взгляды на фехтование устарели, что теперь, с широким распространением огнестрельного оружия, фехтование утрачивает практическую ценность и становится только упражнениями, вроде гимнастики для здоровья, чем-то вроде спорта! Последнее слово он умудрился произнести с невероятным презрением. — В смысле здоровья не могу сказать, что они ошибаются, — глубокомысленно заявил инквизитор, — мне, например, умение владеть саблей не раз сохраняло здоровье. А что до остального… говорят, развитие идет по спирали. Вот Холмс, как видите, действительно обходится без холодного оружия. А в мое время, хотя мы и пользуемся и болтерами и лазганами… — Простите, чем? — переспросил Холмс. — Неважно, долго объяснять… считайте, разными типами пистолетов… так вот, несмотря на их существование, бывают ситуации, когда без меча не выжить. Сыщик украдкой зевнул и сказал извиняющимся тоном. — Устал я за последние дни. Работы в этом месяце было как никогда много. — А у меня наоборот, — невесело усмехнулся учитель фехтования. — Большинство родителей моих учеников прервали занятия, и я не берусь осуждать их. Если бы у меня был сын-подросток, я бы тоже побоялся выпускать его из дома. Инквизитор сказал задумчиво, продолжая давний спор: — А все-таки вы неправы, Астралоа, что не используете свой талант, свои способности, явно незаурядные, на службу вашему государству. — Как вам известно, я тоже не состою на государственной службе, и что с того? — вступился Холмс за товарища. — Бороться с преступностью — несомненно общественно-полезное дело. А то, что вы вынуждены заниматься этим в одиночку, а не в рядах арбитров… то есть как это у вас, вы говорили? — Полиция, — напомнил сыщик. — Да-да, полиции… Так вот, я считаю это признаком несовершенства вашего общества. — Спасибо за поддержку, дон Шерлок, — улыбнулся испанец. — Так вот, дон Грегор, в ваших словах есть доля истины. Вот только беда в том, что в последнее время я совсем перестал понимать, что такое польза… а временами не понимаю даже и того, что такое государство. Среди моих приятелей есть люди с прямо противоположными взглядами, и каждый из них называет себя патриотом и говорит о благе государства… А самое странное, что я абсолютно уверен, что каждый из них говорит искренне. И под чьи же флаги вы предложите мне встать ради пользы государства? — Да, это непростой вопрос, — согласился инквизитор. Дон Хайме продолжал: — Мой отец погиб в бою с французами, во время наполеоновского нашествия. Холмс кивнул понимающе. Эйзенхорн молча сложил руки на груди в жесте, его собеседникам непонятном, но несомненно уважительном. — Так вот, тогда была война. На нашу страну напали. И перед ним не стоял выбор, ему не приходилось колебаться и думать, в чем состоит польза государства, он просто защищал свою родину. И случись мне родиться раньше, я бы, несомненно, шел бы тем же путем. Ну, а теперь… я не знаю, что надо делать, дон Грегор. Правда, не знаю. — И вы решили не делать ничего. Резонно, вот только воздержаться от выбора — это тоже выбор. Вы уверены, что выбрали правильно?  — Думаю, да, — спокойно сказал испанец. — Я никогда не делал то, что считал неправильным или бесчестным. Не раскаиваюсь ни в одном своем поступке. И если бы можно было прожить жизнь сначала — ничего в ней не изменил бы. — Мне, наверное, следовало бы сказать, что я завидую вам, — медленно ответил Эйзенхорн. — Мне много о чем приходилось сожалеть и много в чем раскаиваться. И я часто не был уверен, правильно ли поступаю… Вот только я не завидую. Потому что если бы мне дали прожить жизнь заново, я тоже не изменил бы ни одного своего поступка. — Мне тоже, возможно, следовало бы сказать, что я завидую вам, — сказал дон Хайме. — Потому что это значит, что вам не приходилось сомневаться в том, кому вы служите. — Это так, — согласился инквизитор. — Что же, каждый из нас выбрал свой путь, соответственно своей ситуации и своей натуре… А все-таки жаль, что ваш выбор предполагает отказ от активных действий! — Знаете, а вы не совсем правы, — вдруг вмешался Холмс. — Дон Хайме тоже служит обществу — на свой лад. Он служит примером — примером чистоты и чести. — В свою очередь, соглашусь, что вы в чем-то правы… Но если все будут рассуждать как наш друг, кто же будет бороться со злом? — Если все будут так рассуждать, откуда возьмется зло? — усмехнулся Холмс. — То есть в вашем мире зло исходило… исходит только от людей? — удивился Эйзенхорн. Холмс задумался, потом ответил медленно, подбирая слова. — Я не силен в теологии и не рискну оспаривать существование иных сил. Но если и существует некое зло за пределами нашего, вещественного мира, то действует оно всегда посредством людей. И чей бы разум ни порождал коварные замыслы, осуществляют его только человеческие руки. — Вот как? В таком случае я вам завидую, — серьезно сказал инквизитор. — Вы хотите сказать, что вам случалось бороться с дьяволом, так сказать, во плоти? В материальном проявлении? — глаза сыщика загорелись мальчишеским восторгом. — Не уверен, что я правильно понимаю ваше слово «дьявол», а также и в том, что представления вашего времени достаточно правильно отражают реальность. Но бороться со злом, исходящим, как вы выразились, не из нашего мира, мне действительно случалось. — Правда? Но вы нам ничего такого не рассказывали. Нельзя, да? Соображения секретности? Понимаю, случалось и мне сталкиваться с государственными тайнами… — Да какая там секретность! То есть секретов у нас, конечно, сколько угодно, но не от вас же! Кому вы их выдадите, даже если захотите? Просто так… к слову не пришлось. Вот в следующий раз будет моя очередь рассказывать… — Что же, подождем следующего раза! — согласился Холмс. — За мной бренди, я помню! Дон Хайме не торопясь разлил остатки вина, и собеседники подняли бокалы: — За следующую встречу!