Хороша. Для тебя.

      Комната на манер советской больницы, стены крашено-беленые, облупившиеся. Нелепый дешевый зеленый диван в гордом одиночестве вдоль стены. И она лежит на нем такая прекрасная, такая чужая в этом ужасном месте, потому что идеальна, насколько может быть. Хороша. Для тебя.       Извивается в своем тонком сиреневом халатике, а под ним – ничего, только татуировки. Черным – маленькие отметины, значащие что-то большое, понятное только ей. Сколько их?       Поправляет свои длинные темные волосы, просто взбивает их пальцами. Ложатся волнами, еще более непослушно, чем были до этого. Дикая.       Потягивается, и халатик, призывно распахнувшись, открывает ровно столько, сколько можно. Уверена, монтажер вырезал лишнее. Прыгает на этот самый диван, как бы невзначай задирая подол, подбирая его выше, открывая бедра. Закидывает назад изящную ножку, заставляя любоваться обнаженной стопой. Такой уязвимой. Хочется посмеяться над фут-фетишистами, но уже не смешно. Потому что и этот кусочек ее тела становится желанен. Страстно.       Душ. Струящиеся дорожки воды сбегают по ее телу, влажные волосы липнут к коже. Прикрытая лишь стеклом кабинки, потоками воды и хитрецом-режиссером, так жестоко обрезающим кадр. Обнаженная.       Белые стены и белая майка. Бойфренда? Кутается в нее, пытаясь уместится целиком, вместе с ногами, на высоком барном стуле. Еще влажные волосы и те же босые стопы. Прикрывает ногой все самое интересное, тянет майку вниз. Он разрешил тебе надеть белье?       Она лежит на полу в этих столь модных рваных джинсах, настолько, что видно худые колени. Заводит руки назад, и футболка, натягиваясь, выдает очертания сосков. Давлюсь воздухом.       Другая комната. Другой зеленый диван. Не такой ядовито-зеленый. Кожаный. Дорогой. И она в белом шелковом платье. Вновь слишком глубокое декольте и отсутствие бюстика. Такая порочная невинность в каждом кадре. Не пОшло. Завораживающе.       Теперь черная гладь волос уложена, глаза подведены, на губах переливается нюдовый блеск. Но она так же вытягивается, так же призывно смотрит в камеру и улыбается сама себе.       Она остается верна себе в одежде и без нее, с макияжем и без него, под пристальным взором камеры и наедине с собой. Такая притягательная и такая недосягаемая.