Отцы, дети и межрасовые отношения

Надо сказать, Грох у нас мужик терпимый. Ему пофиг, кто сюда ходит — будь ты хоть черт, хоть ангел, главное, плати честно, драк не устраивай и не выходи очень далеко за рамки закона. Ну и понятное дело, хозяину не ври. А пока ты ведешь себя как положено, милости просим, у нас новая настоечка как раз созрела… Марина, помню, как-то сказала, что Грох «толерантный и глобалист», а тот в ответ обиделся. Мол, так не надо его обзывать. Мне, говорит, плевать, какая у тебя морда, зеленая там, ушастая и вообще бесплотная, бьют не за морду, а за дело. Жаль только, не все такие мудрые, а то проблем что здесь, что Там было бы куда меньше… что-то отвлекся я, старый… Ну вот, значит, не всем хватает ума соблюдать эти правила. Грох таких клиентов ой как не любит… хотя их вообще мало кто любит. Так и в тот раз случилось. Вечер на редкость уютный был — рабочий день, за окном дождь как из ведра, собрались только свои — Анатоль после работы заскочил на стакан глинтвейна, заодно и новости рассказать, братья Мельничные из лесу приехали, Марина к Гроху за травками заглянула… в общем, идиллия. Даже Артем и электрик наш, гоблин Бумба, выбрались. Сидим мы, значит, тесной компанией, горячее вино пьем… и тут дверь распахивается. Гостям мы всегда рады, особенно в такую погоду — тут даже пикси из сарая вытравить пожалеешь! А на пороге стоит молодой орк. Видно, что давно здесь — одет по-местному, косуха черная, бандана, значки эти их… чего-то там анархия, бей-буянь-свергай… как обычно, в общем. Знаете, местный мир нас… эээ… Оттудашних меняет. Кого слегка, кого немного — но обычно только так, чтобы люди на улицах не шарахались. Ну, а мы, кто давно пригляделся, сразу видим, кто и сколько лет назад переселился… Проходит, значит, это чудо вразвалочку к стойке, хлопает рукой и говорит: — Эй, хозяин, тащи чего покрепче! А у самого глаза блестят недобро — где-то уже успел заправиться, пришел искать приключений дальше. Грох ему налил ядерной, на закуску вяленой грифонины сунул… Ну орк и хлопнул. Глаза к переносице свел, икнул и полез к Артему задираться. Артем, кстати, у нас самый настоящий эльф. Переселенец Оттуда, что-то искал — то ли любовь то ли врага здесь, не нашел да и остался. Работает счетоводом да порой на гитаре играет. Сидит он, значит, у стойки, счета перебирает и на орка ну совсем не смотрит. Тот, ясное дело, стерпеть не смог. — Эй, — кричит, — остроухий, че сидим? Глянь, гитару выволок… драться зато, наверно, не умеет, сопля остроухая. А ты вообще мужик или баба? Пока штаны не стащишь, не понять, вы деретесь-то одинаково. Артем, как водится, ноль внимания. Только ррраз — в один момент, рукой даже не махнул, небрежно так тряхнул, как муху отгонял, а в стойку рядом с буяном нож вошел. Обычный нож, им Грох лимоны режет, когда текилу готовит, только вошел-то он, нож то есть, по самую рукоять. Орк сразу побледнел, завял весь и съежился. И вот вроде мирно разошлось, ушастый наш обратно в бумаги зарылся, сидит, ухом шевелит — дисбаланс, значит, кредит у него с дебетом не сходится, орк по стеночке отходит, и тут как назло — оп-па — и дверь открывается. А на пороге, чтоб ему икалось в Дальних Землях, еще один эльф стоит. Тоже молодой, за седьмой десяток, похоже, еле перевалил, и весь нарядный — рубашка дизайнерская, плащик выпендрежный, шарф полосатый, повязан так, что на нем удавиться в самый раз… Красуется, значит, нос морщит, не по нраву ему наш кабак, а сам тоже успевший где-то догнаться, что аж ухи косят. И тут они с орком взглядами встретились. И вот ей-ей клянусь — воздух аж затрещал. Стоят — один у стойки, другой в дверях, и сверлят друг друга взглядом. Мельничные посмотрели друг на друга и пиджаки скинули. На всякий случай, чтоб не порвать ненароком. Первым эльф начал. Манерно так тянет: — Кто привел ЭТО в таверну? Я думал, тягловых животных снаружи, под навесом привязывают. Орк в долгу не остался, конечно: — Гляте-ка, кака цаца! Девка, ты почему без мамы ночью гуляешь? Приключений захотела? Эльф виду не подает, только уши вспыхнули, и уже к Гроху: — Хозяин! Вы когда мусор выносили? Вон, у стойки куча воняет… И разговаривает еще. Слово, в общем, за слово, петушатся они, Артем с Анатолем сквозь землю провалиться готовы, Бумба от стыда за родню запылал ушами и обратно в подземку удымил, Грох хмурится, а этим хоть бы хны. Цапаются, раззадоривают себя, чтоб не так стремно было. И орк тут возьми и выдай: — Да мы ваших от Зеленого Перевала гнали без штанов до самого Белого Леса! Они аж обозы побросали! Ну тут эльф не выдержал, побагровел весь, сложил руки в жесте колдовском и как выдаст заклинание — бедного орка винтом закрутило и через весь зал к стене протащило. Столы вразлет, стулья — тоже, чуть Марину не зацепили, хорошо ее Грох вовремя к себе перетащил за стойку. Буян вскочил, пронесся через зал, опять мебель раскидалии эльфа за грудки сгреб: — Да я! Я тебя… морда ушастая! Я тебе уши узлом завяжу и пятки продену! Тут уже Грох не утерпел — махнул через стойку и сгреб этих двоих за шкирки, как котят. Держит их на вытянутых руках и трясет: — В моем заведении, — рычит, — никаких драк! Мы тут не бойцовский клуб, хоть про нас и не рассказывают! Вот пока язык за зубами держать не научитесь и вести себя в обществе не как щенки с дурью в голове — здесь и не смейте появляться! Напоследок тряхнул, вынес на улицу и швырнул прямо в грязь. Вернулся, руки отряхнул и говорит: — Все, больше не видать нам их теперь еще долго. Снаружи пусть хоть поубивают друг друга, а у меня заведение приличное. Выгнать-то он их выгнал, но вечер все равно испорчен был. Переглянулись мы и по домам засобирались. Час все равно поздний, пора б и на боковую, а то вставать с утра в рань безобразную. И тут бы все и закончилось, но выползня нам с два. Пара дней прошло, снова той же компанией собрались, опять дождь на улице, сидим, пьем… и дверь открывается. А там давнишние буяны стоят, и рожи сияют. — Вот сейчас, — начинает ушастый, — вот сейчас вам зададут по заслугам! Орк поддакивает: — Ох, зададут, не отмоетесь… Мы напряглись все, Марина помрачнела и под нос заклинание шепчет, Грох за дубинкой потянулся. Стоят они, распирает их довольство. Открывается, значит, в этой немой сцене вторая дверь Оттуда, и за ней — эльф с орком — папаши, видимо, малолетних пьяниц. Оба важные шишки. Эльф в мантии их, как там бишь… Хранителя, шелковой, золотом расшитой, и как только по грязи не угваздал, за спиной клинок в дорогущих ножнах; во лбу звезда, то есть диадема со звездным камнем, такое лишь маги самые сильные и могут носить. Орк не отстает: плащ из шкуры виверны, охранные амулеты по всему подолу, посох из железного дерева и морда красным растатуирована. Шаман, значит, причем не абы какой, а шаман Собрания Племен — это навроде здешнего депутата, если по важности считать. Бумба выглянул, сказал что-то вроде «Уйе…» и утек к себе. Мы сидим все, молчим, и тишина такая, что слышно, как наверху светляки гудят, каждый на свой манер. Хранитель откашлялся, переступил порог и негромко так у сынули интересуется: — Значит, сын мой, этот… ээ… орк тебя оскорбил? А потом избил и выкинул в грязь, насмехаясь над твоим родом? Ты же просто зашел сюда, чтобы спрятаться от дождя и выпить горячего вина? Эльфенок покраснел сразу, видно — рыльце в пушку, помялся, но выдал: — Да… так и было, отец. Он еще и обещал уши завязать! — Погоди-ка, юбочник, — орк его перебивает, — ну-ка, охламон, выдавай. Это ж вон тощий в шарфике тебя магией избил и в грязь макнул, нет? Еще и обзывал обезьяной и червяком? А ты только погреться зашел? Как-то не сходится ваша брехня, не думаешь? — А вот и выясним, — кивает эльф и поворачивается к Гроху, — любезнейший хозяин. Окажите честь, обрисуйте нам картину произошедшего. — Да рисовать я не умею, — бурчит он в ответ, — я расскажу словами. Сначала пришел ваш сын уважаемый шаман, сын… минуту, прошу покорно… сын Лунного Медведя, уже прехороший, еле на ногах держался. Приставал к нашему музыканту, он вот сидит у стойки… Его угомонили, и тогда ваш, милорд Хранитель из рода Первой Звезды, показался. Тоже перегаром хоть мух трави. Они повздорили, слово за слово… и подрались. Я их тогда в грязь и выкинул, потому как, господа, здесь место приличное. Папаши слушают его, слушают и недобро так на сыновей смотрят. Те съежились, головы в плечи втянули, умели бы — провалились под землю! — Таак, — тянут новые гости одинаково, хором даже, — иди сюда, оболтус. Видать, строгие у буянов отцы — подошли сразу, хоть поджилки тряслись до звону. Подошли, встали… и тут старшее поколение почти один в один размахнулось и по смачному подзатыльнику отвесило. И давай отчитывать. — Я за тебя со стыда перед кланом сгорю! Тебя зачем сюда отправили? Учиться мудрости и лесное дело штудировать, и смотреть на другой мир, перенимать их опыт, а ты как последний о… простите, любезный, как последний тролль, напиваешься и дерешься! Позор, Боги Милосердные и Вечный Лес, за что мне такое наказание? — Ты на себя глянь, выползень недорощенный, ослиный сын! Ты, позорище мое, как матери в глаза смотреть собрался? Я тебя, дурня с дырой в башке, за каким хзерром сюда выпнул? Отвечай! Что молчишь? Учиться отправил, уму набираться, чтобы нос не задирал, поглядел, как другие живут! Предки-Медведи, чем я заслужил? — Ты предание о Великой Войне помнишь? Не отвечай, вижу по глазам, что не помнишь. Что там в пятой части было, шестая строфа? Бойтесь гордыни, гибельна она, застилает разум. Бойтесь поспешного гнева — помнишь? Конечно нет. Дипломаты наши надрываются, чтобы про нас в городах не рассказывали, как мы путников на дороге беззащитных расстреливаем, а мой сын драки в кабаке устраивает! Марш домой, и чтобы я тебя не видел! И пока не выучишь все предание, на глаза не показывайся и денег не жди. Я за твои гулянки платить не буду, Лес прости. — Вот из-за таких, как ты, у которых дерьмо коровье в башке, нас дикарями и считают! Конечно, что они будут видеть? Шаманий сын завалился в трактир, надрался, буянил… А что я тебе говорил? И старый Архак? Шаману нос задирать никак нельзя да силу зря тратить тоже, духи скажут — на кой-хрен бычий он нам сдался? Это, чтобы твоя дурная голова помнила, в самом начале наставлений поется! Не помнишь, вышибло из башки? Правильно, столы ей сбивать! Пшел вон, пока не прибил сгоряча. Как сможешь все пересказать, все сорок наставлений — так вернешься. А пока не жди ни бабок, ни прощения. Драчуны наши поникли, как осины под дождем, носами шмыгнули — сразу не крутые, а мальчишки нашкодившие, мне их почти жаль стало, — и неслышно ушуршали за дверь. Старшие их выдохнули, поглядели-поглядели друг на друга и руки протянули. — Эльдеанир Тьел-Каморри, Хранитель клана Первой Звезды. Простите моего недоросля. Кажется, я где-то допустил ошибку в воспитании, и теперь время спешно ее наверстывать, — говорит эльф, а сам улыбается неловко, видно, стыдно ему за отпрыска. — Гбошух Ух из Лунных Медведей, шаман, — ворчит в ответ орк и руку пожимает до хруста костей, и тоже от смущения не знает — ей-же, не вру! — куда глаза девать, — и ты это… прости дурня. Сколько ему ума не вбивай, все через час вытряхивается. Ну их к демонам под хвост. Пошли лучше, раз такое дело, выпьем! А мой пока все наставления выучит, глядишь, хоть немного мозгой шевелить начнет. — Почему бы и не выпить, — соглашается эльф, — ничего… наша песнь тоже на пользу пойдет. В ней двенадцать глав, в каждой восемь строф. Ее в походах пели, с утра и до привала, на ходу. Вот пусть сидит, впитывает мудрость предков. Я плачу, любезный Гбошух. Мой сын начал эту драку… — Тогда, — говорит Артем, подмигивает Гроху, — советую особую венедальскую, на ягодах шиповника. — И мяса по-арнаррски на закуску, если вы острое любите, — добавляет Бумба, и когда только снова выползти успел. — Вашему вкусу, — улыбается этот, как же его… Эльдеанир, — вашему вкусу, уважаемый Артмиален, я всецело доверяю. Вы никогда не давали плохих советов. — О, Бумба! — радуется Гбошух, — Ты чего тут забыл? Все мудришь над своими молниями? Хозяин, давай это мясо и венедальской побольше, будем за жизнь разговаривать. Ну что тут сказать? Посидели и правда душевно, оба мировые мужики оказались, хоть и власть имущие. Расстались мы друзьями, они еще все обещались друг к другу в гости нагрянуть и уходили в обнимку. Только больше чтоб не упасть и не растянуться на мостовой. Мы потом у Артема с Бумбой спрашивали, откуда они таких важных персон-то знают — но нет. Оба молчали, как партизаны на допросе, и линяли, чуть шанс выпадет. То у них лампочка в подвале сгорела, то декларация за квартал незаполненная…