Faded.

В тесной комнате обыкновенной однокомнатной квартиры, которую я снимал на пару с другом, было невероятно душно, поэтому я оторвался от конспектов, которые зачем-то старательно "срисовывал", как любил говорить один мой одногруппник, в свою тетрадь, встал с насиженного места и поспешил открыть окно. Уже стемнело. Сегодня среда. Послезавтра крайний срок сдачи работы за семестр, а у меня и малой части не готово. Всё, в общем, в духе времени. Из окна на меня дыхнул ледяной ноябрьский воздух, и я невольно поёжился - мне не очень нравится физический контраст, особенно, когда речь о холоде, который я ненавижу. Впрочем, невыносимая жара, такая, что душит одним своим, казалось бы, ненавязчивым, но вполне ощутимым присутствием, меня тоже не особенно вдохновляет. Другое дело - контраст моральный, когда происходит или небывалое по своей полноте и взаимности дополнение двух оппозиций, или, напротив, из-за диаметральности положения взглядов они отталкиваются, будто два катиона. - Чонгук, ты задрал в доску, - мой сосед, опершись на потрескавшийся от времени коричневатый подоконник локтями, небрежно навалился на них всем телом, тем самым заставил меня отвлечься от своих мыслей и повернуться к нему. - Ты закрыл окно десять минут назад, и вот оно снова открыто. - Фыркнул он и достал из кармана растянутых домашних штанов пачку каких-то дешевых сигарет, после чего поднес ко рту и, подцепив одну зубами, поджёг её и закурил. - Имя тебе - непостоянство. - Прости, Хосок, - виновато протянул я и качнул головой в знак отказа, когда он жестом предложил мне сигарету. - Не могу сосредоточиться. Я правда не мог. Я никогда особенно не верил в осеннюю хандру и в то, что она творит с самыми сильными людьми и к чему приводит, однако не ощущать её, вероятно, не мог. Не сказать, что это время года чем-то не угодило мне, но что-то неприятно холодное, тяжелое и как будто тянущее вниз где-то под грудью я почему-то чувствовал. Мне нравилось думать, что это что-то и не дает мне сконцентрироваться или довести начатое до конца, и дело вовсе не в моей несобранности и неумении распределять время. Поэтому весь мой скептицизм и рационализм на тему "всеобщей поры осенней депрессии" легко и изящно проламывался где-то посередине своей твердой поверхности с глухим звуком опавших листьев, шелестящих под ногами, порывов холодного ветра и моей неспособности взять себя в руки, ведь послезавтра крайний срок сдачи работы за семестр, а у меня и малой части не готово. Всё, в общем, и правда в духе времени. - Ты всегда не можешь, - Хосок дёрнул плечами и сделал глубокую затяжку, после чего выпустил дым через ноздри. - А еще храпишь громко. И бардак у тебя бесконечный. - он загнул два пальца. - Когда приходишь из душа в комнату, ты... - Она так и не ответила, да? Я заметил, как в глазах Хосока мелькнула грустная вспышка. Он замолчал и с оставшейся в губах сигаретой, от которой куда-то вперед и вверх поднималась струйка блёклого сероватого дыма, уставился в окно, пусть мы оба прекрасно знали, что его взгляд устремлен не на раскинувшийся внизу городской пейзаж и пролетающие с характерным звуком мотора автомобили, а мысли уж точно не заняты тем, насколько удобно или неудобно жить со мной под одной крышей. - Да. - бросил он. - Каждая женщина - загадка, - негромко сказал я, хоть и прекрасно понимал, что не смыслю в человеческих взаимоотношениях ровным счетом ничего, но поддержать друга хотелось очень сильно. - Никогда не знаешь, чего ждать... - Я польщен тем, что ты пытаешься меня утешить. - холодно проговорил Хосок и, повертев сигарету в руках, повернул ее фильтром вниз. - Но мне уже абсолютно всё равно. Одно только неприятно по этой жизни - тебе кажется, что твой огонь уже давно потух, не оставив после себя и капли тепла, ты уже и сам не видишь его. - Хосок перевернул сигарету. - Но появляется кто-то, кто обнаруживает твой огонь и, не предупредив тебя, сначала добавляет своего огня, греет, всё без предупреждения, как снег на голову, - он оставил на конце почти угасшего огонька сигареты быструю вспышку зажигалки, и та коротко вспыхнула. - Потом прикасается губами, - Хосок сделал резкую и глубокую затяжку - подожженный конец сигареты заискрился, осыпав остатками пепла тыльную сторону его ладони, и она потухла, выпустив маленькое дымящееся облачко. - И ты просто умираешь от перенапряжения. - Тебе завтра к первой паре, - я не знал, что сказать. Я прекрасно помнил всю эту историю. Хосок тогда учился на первом курсе, то есть, около года назад, и случайно встретил девушку, в которую влюбился до беспамятства, потеряв голову от того, что она ответила взаимностью. Но через некоторое время она бесследно исчезла, не сказав ничего, обрубила все концы и безнадежно порвала все связи. Несмотря на это Хосок продолжал писать ей, звонить и даже приходить ночами к подъезду её дома и подолгу смотреть куда-то в её окно. Окно, в котором он не видел света с того самого дня. Он делал всё возможное и каждое утро просыпался с мыслью, что именно сегодня она должна откликнуться. Но периодически что-то в его душе переворачивалось и он, как сегодня, подолгу курил у открытого окна и о чем-то думал. Наверное, именно в такие моменты мы остаемся наедине с собой, своими мыслями, страхами и, главное, тем, в чем сами боимся себе признаться. Я знал, что больше всего Хосок боялся перестать верить. Хосок повернул голову в мою сторону, но посмотрел как-то сквозь меня. Равнодушная полуулыбка еле заметно коснулась его губ. - Это точно, - он разжал пальцы, и потухшая сигарета устремилась вниз. - Кстати, - Хосок стал разминать шею и хрустеть пальцами, как будто ему требовался этот маленький ритуал, чтобы вернуться из анналов своих мыслей в реальный мир. - Я оставил у Сокджина свой чертёж, хорошо бы забрать его. Не хочешь составить мне компанию? Я кивнул, и Хосок с какой-то немой благодарностью посмотрел на меня. Не знаю, догадывался ли он, но я прекрасно понимал, что никакого чертежа у Сокджина нет, и сейчас я нужен Хосоку просто потому, что он умирает от ощущения одиночества. Большую часть пути мы прошли молча. Дом Сокджина был не очень далеко, поэтому мы не торопились. Рядом по оживленной дороге с гулом проносились машины, и, несмотря на относительно поздний час и будний день, улица была полна людей. Я глянул на Хосока. На фоне всего этого движения, перемещения живых городских потоков, кричащих ярких вывесок, афиш и стендов он выглядел еще более потерянным и отчужденным. Сейчас он больше всего походил на маленького ребёнка, потерявшего в толпе родителей и заблудившегося в торговом центре. Я невольно подумал, что эта "осень" коснулась и его, но предпочёл прогнать эту мысль - всё-таки Хосок был одним из самых рациональных людей, которых я когда-либо знал, и он уж точно бы отдавал бы себе отчет о происходящем или не происходящем влиянии на него этой всеобщей тоски. Даже не так: Хосок бы просто не позволил дням в календаре влиять на собственное самочувствие и мироощущение. Я знал, о чём он думал. И тут я вздрогнул. - Целый год прошёл, - осторожно начал я, сам пока не понимая, зачем. - Ровно. - глухо отозвался Хосок, подтвердив мою догадку, и звук его голоса утонул в гуле пронёсшегося мимо автомобиля. - Сегодня третье ноября. Она пропала третьего ноября ровно год назад. Мы снова замолчали. Через несколько метров мы свернули вправо от гудевшей дороги, и по мере отдаления от неё шум стал стихать. Только сейчас я услышал, как Хосок время от времени кашлял, прикрывая рот выступающей на шее частью куртки. - Простудился? - спросил я, уже догадываясь, что стало причиной кашля. На этот раз Хосок не ответил, а просто посмотрел на меня и грустно усмехнулся. Пройдя еще немного вдоль высоких домов и миновав несколько поворотов, мы вышли в небольшой парк и приблизились к дому Сокджина. Два лестничных пролета утонули в глухом кашле моего спутника и еще два - в его сиплом дыхании. Я постучал. - Хосок, ты? - следом за голосом откуда-то из-за двери послышалось сначала какое-то движение, а потом звук торопливых шагов. Через несколько секунд дверь открылась, и из-за нее показалась фигура Сокджина. Мне никогда не нравился Сокджин. Молодой человек на пару лет старше нас с Хосоком не отличался терпением, тактом, чувством личного пространства и другими качествами характера, которые я так ценил в людях. Он учился на архитектора в престижном университете - я так и не понял, каким образом ему вообще удалось поступить, потому что более поверхностного и необязательного человека я не знаю - и обожал сплетничать. Хосок к Сокджину относился более чем приветливо, потому что тот помогал ему хотя бы ненадолго выйти из зоны постоянного напряжения и просто забыться на какое-то время, утонув в его бессмысленной болтовне и обсуждении не пойми чего. А я ненавидел сплетни и всё перечисленное в принципе. - Заходите, - Сокджин ослепительно улыбнулся. Он, несомненно, был привлекателен, но как и все люди, имеющие хоть какое-то отношение к искусству, имел свои странности. Тряхнув головой с волосами, нещадно выжженными аммиаком ради достижения цвета бумаги для печати, он жестом снова пригласил нас войти. В квартире пахло кофе, красками и какими-то таблетками от боли в горле с сильным запахом. Я выдохнул носом, но это, как ни странно, не помогло. Мы протиснулись по узкому коридору и оказались на кухне. На столе, как и во всех остальных местах, царил хаос: рядом с банками с кистями и карандашами стояли пустые бутылки и грязные чашки, валялись скрепки, маленькие скомканные бумажки, какие-то книжки и альбомы, а в углу комнаты стояло приставленное к маленькому холодильнику полотно на деревянной основе, вероятно, служившее своего рода палитрой. - Милости прошу... что ли, - Сокджин как-то виновато улыбнулся и отодвинул часть бумаги так, чтобы в освобожденное на столе место могли втиснуться три чашки. - Как жизнь? - весело спросил он, и я сразу же почувствовал, что хочу уйти. Не то чтобы я его ненавидел, но если бы прямо сейчас мне предложили прогуляться на другой конец города за жвачкой, я бы не раздумывая согласился. Сокджин поставил чайник на плиту, откуда предварительно убрал кастрюлю и поставил прямо на пол, чтобы освободить место. - Всё пучком, - Хосок улыбнулся в ответ, и если бы я не знал его достаточно хорошо, я бы, наверное, даже поверил, что искренне. - Скоро сдача, куча долгов и полное отсутствие желание что-либо делать в принципе. Хочется напиться или прошляться где-нибудь всю ночь и вернуться под утро или не вернуться вовсе. - Хосок выжидающе, практически с жаждой впился взглядом в расслабленное лицо Сокджина. Я прекрасно понимал, что он ждёт, пока парень не погрузит его в атмосферу чьих-то других жизней, других проблем и других взглядов, потому что Хосок был донельзя сыт самим собой. Его голове, полной его собственных мыслей, тягучих, вязких, тяжелых, как смола, уже совершенно всё равно, что наполнит её прямо сейчас. Лишь бы не то, что находится в ней постоянно. - Всё понял! - пропел Сокджин и, открыв холодильник, зазвенел бутылками и выставил перед Хосоком виски, джин и коробку какого-то сока. - Как чувствовал, что сегодня стоит пригубить что-нибудь покрепче чая, - он с довольным лицом выключил огонь под чайником, из носика которого уже заметно выходила струйка прозрачного пара. Сокджин начал о чем-то рассказывать Хосоку, но я не имел и малейшего желания слушать его. Оба совсем скоро напьются, и, скорее всего, Хосок уговорит Сокджина сходить в клуб или бар, чтобы снести себе башню окончательно. Мне не хотелось этого, но сделать я ничего не мог. Я еще раз оглядел тесное помещение. На когда-то белой плите по соседству с чайником стояли грязные кастрюли и сковородки, рядом разместилась раковина, вся в разводах краски, на полочке для сушки посуды лежали кисти, а на холодильнике, дверца которого закрывалась криво и не до конца, толстой кипой лежала бумага. Маленькое окно не было зашторено, и на макушку Сокджина переливами падал свет уличного фонаря, делая его волосы еще более странными на вид. На нём был длинный серый свитер, весь в пятнах краски, который не нравился мне в той же степени, что и его обладатель. Я глянул на часы. Почему-то квадратные, пыльные и в засохших брызгах, они показывали начало одиннадцатого вечера. - Я совсем забыл, что мне нужно сделать сегодня еще кое-какие дела, - я старался быть максимально вежливым, хотя в глубине души уже давно плюнул в эту слащавую рожу и преспокойно свалил из этой халупы. Сокджин подарил мне еще одну улыбку из своей коллекции идеальных улыбок и встал, чтобы проводить меня. - Я ещё побуду здесь, - долетел до меня голос Хосока из кухни, пока я натягивал на ноги свои черные ботинки на длинной шнуровке в прихожей. - Буду дома немного позже. Утром. - Хорошо, - отозвался я, выпрямился и посмотрел на Сокджина. - Присмотришь за ним? - спросил я, отлично зная, что тот не присмотрит. - Не переживай, всё будет нормально, - он протянул мне руку, и я нехотя пожал ее. Я вышел из квартиры и сразу же почувствовал себя лучше. Я поспешил спуститься вниз, чтобы скорее вдохнуть полной грудью свежего воздуха. Но стоило мне преодолеть последний лестничный пролёт, как я увидел на выходе из подъезда человека. Он был невысокого роста, с чуть сгорбленными плечами и в свете тусклого фонаря напоминал маньяка или ещё кого-то, кого следует обходить стороной в позднее время. Он курил. Я медленно приблизился к нему и выдохнул - в этом настораживающем типе я узнал Мин Юнги, соседа Сокджина снизу. Снова обретя уверенность в себе, я шагнул к выходу из подъезда. Юнги держал дверь ногой. Я понадеялся, что он не узнает меня, или врожденная агрессия и ненависть ко всему происходящему так кстати не позволит ему привлечь моё внимание, но я ошибся. - Как же вы все меня достали, - коротко бросил он, когда я пересёк порог и уже спешил поскорее выйти из двора. Я решил, что мне повезло, и ускорил шаг. Юнги в доме никто не любил. Даже Сокджин почему-то едва заметно морщил нос, когда в разговоре приходилось упоминать имя соседа. Не сказал бы, что Юнги настолько неприятен. По крайней мере, он настоящий и говорит то, что думает. Это, пожалуй, привлекает более, чем отталкивает. Насколько мне было известно, Юнги учился - но это громко сказано - на том же факультете, что и Сокджин, и если все рисующие или чертящие чем-то похожи, то мне совершенно не хотелось иметь с Юнги общих дел или бывать у него гостях несмотря на то, что агрессивная искренность отталкивает меня не так сильно, как чрезмерная показуха. Я вышел из двора. Где-то вдали шумела магистраль, играла музыка, звуки которой частично долетали сюда, перемешиваясь с гулом ночного города, а рядом с шумом и лязгом пронёсся трамвай, забрал с собой неприятные мысли, встречи и успел зацепить кусочек уходящего дня куда-то вперёд, к следующей остановке. Я проводил его взглядом и уставился в небо. Оно было необычайно светлым и каким-то по-особенному глубоким. Звезды рассыпались по нему неравномерно, почти хаотично, но я уверен, не просто так - совершенно не разбираюсь в астрономии, но точно знаю, что звёздная карта в той же степени реальна и ощутима, что и географическая. Пошёл дождь. Разумеется, зонтика при мне не было, как и всегда, но в этот раз это обескуражило меня немного сильнее, чем обычно. Я перебежал дорогу и двинулся вдоль дома с небольшим навесом по периметру вверх по улице, чтобы хоть как-то скрыться от капель и не намокнуть. Домой было в другую сторону, но я почему-то не развернулся, пока не дошел до конца улицы. Я пожалел, что редко здесь бываю. Трамвайные пути переходили на поворотах в узкие улочки, спрятанные между многоэтажками, над крышами которых обычно тёмно-серое ночью небо казалось синим, а местами даже отливало фиолетовым. На первом этаже одной из многоэтажек я заметил вывеску чайной, которая всё еще работала. В чайной было тихо и безлюдно. Я подошёл к прилавку. Мой взгляд встретился со взглядом кассира. Глаза молодой девушки были большими и необычайно грустными. Мне сразу вспомнилось небо, в которое я всматривался несколько минут назад - глубокое, большое и, теперь я понял, грустное. - Молочный улун, пожалуйста. - Я всмотрелся в её лицо. Не сказал бы, что верю в то, что глаза являются зеркалом души, но если это действительно так, даже отчасти, мне не хотелось бы знать, сколько горя произошло в её жизни. Коротко стриженные волосы цвета насыщенных чернил делали лицо девушки еще бледнее, но я успел заметить, что некоторые пряди отдают ярко-розовым. Мой взгляд скользнул ниже - тонкие, почти болезненные руки были покрыты различными татуировками, бросающимися в глаза на фоне белого фартука, туго обтянутого вокруг талии. Девушка кивнула и улыбнулась. Я поёжился - создавалось ощущение, что её губы растянули за ниточки невидимые руки, а сама девушка была не более чем марионеткой в руках искусного мастера. Её не лишённые пластичности и мягкости движения выглядели как-то неестественно, и я невольно усомнился, живой ли человек готовит для меня чай прямо сейчас. Я вышел из чайной. Стало совсем тихо. Недвижимый воздух изредка разрезали звуки гудящих моторов машин, которые неслись где-то далеко куда-то вперёд, но до меня долетали только их едва слышимое эхо. Дождь кончился. Светло-серый асфальт стал практически черным, а маленькие щербинки тротуара у обочины наполнились водой, образуя лужи и маленькие ручейки, бегущие вниз по улице. Я вдохнул, стараясь уместить в лёгких как можно больше. Не знаю, почему так происходит, но свежий воздух совсем не тот, что не загрязнен выхлопами и прочими нечистотами, а тот, что мы вдыхаем будучи наедине с собой. Я ускорил шаг. Несмотря на то, что завтрашний день не обязывал вставать в страшную рань к первой паре, мне хотелось как можно быстрее оказаться дома и забыться сном. Я не хотел признаваться себе, что это желание обусловлено нежеланием сдавать конспекты и делать что-то вообще, но в глубине души отлично понимал, что это так. Понемногу я увлекся этими мыслями и через какое-то время поймал себя на том, что мои брови нахмурены, а кулаки в карманах сжаты в напряжении. - Извините, вы уронили, - из состояния полутранса меня вывел невероятный в своём тембре голос откуда-то сзади, и я поспешил обернуться. Примерно в пяти метрах от меня стоял молодой человек моих лет, среднего роста, одетый во что-то тёмное - его фигура была ярко обрисована светом уличного фонаря - и сжимал в руках мой бумажник. Я мгновенно посетовал на собственную привычку чересчур увлекаться процессом смакования неприятных мыслей. Тряхнув головой, я направился в его сторону. - Спасибо, - я устремил взгляд на лицо парня. В небольших тёмно-карих глазах еле заметно отражался свет фонаря, тень которого очерчивала скулы и ярко-выраженную линию челюсти, переходящую в некрупную шею и выступающий кадык. Полноватые губы растянулись в улыбке, когда молодой человек перехватил мой взгляд. - Будьте внимательнее, - эта улыбка была восхитительна. Не сказать, что я имел какие-либо предрассудки о форме губ, зубов, пола или чего-то ещё, но после приторной голливудской улыбки Сокджины, полной грусти полуулыбки Хосока и искусственно растянутых губ девушки из чайной эта казалась самой невероятной и волшебной из всех, что мне когда-либо приходилось видеть. Настоящая искренняя улыбка совершенно незнакомого человека. - Всего доброго. Отблеск фонаря успел мелькнуть в его взгляде перед тем, как он отвернулся и стал удаляться в противоположном от моего направлении. Я почему-то не двигался с места. Мои рассуждения о мне же самому неприятных вещах и аспектах были прерваны тем, что теперь дарит мне облегчение и лёгкость. Более того, произошедшее стоило мне всего нескольких секунд жизни, но прилив энергии, который я совершенно внезапно стал ощущать своим телом, говорил ни о чем ином, как о смене состояния, предпосылкой к которому стала эта контрастная встреча. Я посмотрел на небо. Казалось, даже его коснулась эта всеобщая апатия, таким грузным и уставшим оно выглядело прямо сейчас. Я не мог уложить в своей голове мысль о том, что кто-то остался не тронут этим всеобщим временным забвением, но это почему-то только добавляло чего-то светлого и необычайно живого по своей природе куда-то внутрь, чуть пониже груди. Я улыбнулся и сделал первые шаги в сторону дома. Конспекты почему-то перестали казаться чем-то непосильным, хоть и всё еще действовали на нервы. Я вдохнул и выдохнул. Меня наполнял воздух ночи. Мне показалось, что и я какой-то частью себя наполнял её. Из приятных раздумий, расслабляющих всё моё существо с каждой тягучей минутой, меня вывел странный звук, будто что-то упало, раздавшийся где-то почти рядом, и услышанный мной с особенной ясностью в силу позднего часа и практически полной тишины окружающего меня пространства. Я повернул голову туда, откуда он раздался. Молодой человек в тёмной одежде лежал на тротуаре без движения.