Smile For Me

Дыхание Себастьяна Кастелланоса касается внутренней стороны ладони. Да, пожалуй, Стефано чувствует его даже сквозь кожаную перчатку. Он чувствовал бы его и сквозь бетонную стену, но рад, что разделяет их в действительности только плотный, мертвый материал. Рука продолжает свой путь, и пальцы прикасаются к царапине рядом с левым глазом. К его Творению. К штриху на его Творении. Но оно все еще не закончено. Нет-нет, самых важных деталей все еще не хватает. – Но ничего, Себастьян, – говорит Стефано, поглаживая кончиками пальцев щеку. – С моей помощью ты приблизишься к совершенству. Каждое слово ползет по языку, как неторопливая гусеница. Стефано знает, что у них есть все время мира, ведь время здесь, в этом кусочке пространства, пропущено через объектив его камеры. Рука опускается ниже, кончики пальцев повторяют касанием линию губ. Да, точно, вот оно – несовершенство. Эти плотно сомкнутые губы с опущенными вниз уголками. Из-за них лицо кажется слишком напряженным. Нет, так не пойдет. Стефано приподнимает уголки губ пальцами, но, конечно, этого недостаточно. Это лишь набросок, черновик, недоделка. Недолговечный карандашный штрих, который так легко можно стереть. Стефано отступает на шаг. Осматривает преображенную картину целиком. И остается доволен. – Видишь, Себастьян. Уже намного лучше. Но это еще не все... Нож, извлеченный из чехла, становится продолжением руки. Стефано размыкает Себастьяну губы, просовывает указательный палец, ощупывает щеку изнутри, чтобы определить линию пореза. Призрак дыхания снова преследует его, настойчивый и одновременно невесомый, Стефано чувствует его прикосновения на губах и подбородке. – Улыбнись для меня, Себастьян. Как легко поддается кожа остро заточенному лезвию, как кровь бежит из пореза к подбородку, на шею, на воротник, капает на пол, стекает по ножу. Первый порез – кривая усмешка. Второй порез – улыбка Мадонны Литта. Трудно сдерживать себя перед такой красотой. Стефано целует ярко-алый край. – Теперь ты само совершенство. Себастьян замечает фотографию, лежащую на столе, когда луч фонарика бликом отскакивает от плотной глянцевой бумаги. Берет в руки, чтобы рассмотреть поближе, и сразу же испытывает острую смесь отвращения и неуютного, пробирающегося под ребра холодка. – Сукин сын, – вырывается у него, когда он проводит пальцами по царапинам на фотографии, так извращенно имитирующих улыбку. Переворачивает и видит на обратной стороне фотографии послание, написанное буро-красными буквами. «Улыбнись для меня, Себастьян». – Только после того, как всажу тебе пулю в лоб, – выдыхает Кастелланос, пряча произведение чужого извращенного ума в один из многочисленных своих карманов.