Мир?

Павлу было плохо. Он понимал, что мужчина был зол, когда брал его в последний раз, но он так же понимал, что не стоит прощать насилие. Но ему было плохо без Ивана. Без его сильных рук, без его жарких объятий, без его голоса в постели и крепкого члена в заднице. Парень почти сразу дал отставку своему новому ухажеру, к которому так невероятно глупо приревновал Иван Геннадьевич. Павел понимал, что это был акт собственичества, никто не говорит о теплых, нежных «до гроба» или «жили они долго и счастливо». Просто, так хотелось закрыть глаза, остаться в руках этого человека и думать о том, что он единственный в жизни артиста. Да, парень был безнадежно влюблен и понял он это только сейчас. В противовес ему, Иван Геннадьевич сильно не страдал. Не душевно, если говорить правильно. Ожогина пидарасило лишь из-за того, что он потерял человека, с которым ему было больше чем просто удобно. Павел был отзывчив, раскрепощен в постели и не требовал Луны с небосвода. Ему было достаточно того внимания, которое уделял ему Ожогин. Это подкупало. Это невероятно радовало. И сейчас, когда ум вновь мыслил трезво, не замутненный пеленой бешенства, Иван понимал, что лишился очень ценного. Не любимого, не дорогого, а именно ценного – душевного сука покоя, когда твой любовник или любовница не имеет твой мозг тогда, кода вздумается. Он сел в машину и поехал к общаге. Ну и пусть прошло три недели. Иван не обязан бегать за каждой упругой жопкой, красивой дыркой и приятной внешностью. Это за ним надо носится, приспустив штаны и быть готовым к тому, что Иван Геннадьевич в любой момент, по своему желанию разумеется, снизойдет и возьмет когда и где захочет. Приезжать пришлось несколько раз. Или Павел свалил к родителям или же, видя машину Ивана, проникал в общежитие окольными путями. По сливной трубе залезал, сука такая. Ожогин поморщился. Прошли те времена, когда парни были рисковые. Сейчас все больше парней каких-то странных расплодилось. Мода эта непонятная на узкие штанишки, голые и зимой и летом щиколотки и борода до пупа словно у попа. Фу, Иван сплюнул на землю. Идет такой впереди тебя в морозец Питерский - ножки цыплячьи, кожа уже даже не синеватая, фиолетовая от мороза, но нет, красиво, будем зябко кутаться в пальтишко, но щеголять своими голыми частями. «Окорочка Буша». Точно, Иван почти рассмеялся. Вот эти самые окорочка в девяностых были именно такого цвета. Промерзшие, худющие, одни кожа да кости. Но, выбирать в те времена особо сильно не приходилось. Эти то окорчка достать было сложно. Нет, не живет сейчас молодежь. Ожогин поморщился и забрался в еще не остывший салон своего авто. Старость, блядь. Почти сорок уже, а все молодится. Может, у него кризис среднего возраста? Иван посмотрел на свои руки, лежащие на руле. Ухожен, моложав, подтянут. Машина, правда в Питере, здоровенная. Кто-то может подумать, что реально кризис, замещает размер одного на тачку. Не объяснишь же, что она уже давно, что почти четыре года. Для семьи брал, большая у него семья. Ему вспомнились три девицы на стоянке. Точно были на его спектакле, тут к гадалке не ходи. Что-то пили из бутылок, в темноте не разберешь, но вроде бы как кола, хотя, в бутылку можно налить что угодно и выдать тоже за что угодно. Они курили, звонко смеялись и что-то друг другу говорили, показывая на него, Ивана, пальцами. Так и хотелось быстрее свалить со стоянки, но какой-то упырь подпер, пришлось ждать, пока отвалит в сторону и пропустит машину Ивана. Ожогин тогда втопил, девицы успели отскочить вовремя. Нет, не сбил бы, но хотелось. Чтобы прочувствовать хруст костей под колесами, чтобы перестали смеяться, упоротые идиотки. Все равно же пришли на него, чтобы не говорили, как бы потом не ухмылялись. Иван таких знал. Он таких жрал на завтрак, обед и ужин. И хорошо, что не подошли, он бы разорвал. Иван положил голову на руки, скрещенные на руле. Трехнедельный недоебит еще никого не оставлял равнодушным, всех бомбило. Он вообще не понимал, как человек может добровольно отказаться от секса. Да, верил в Бога, да, соблюдал заповеди (почти все), грешен, ну а кто не грешен? Все так или иначе что-то наворотили в жизни. Но добровольно отказаться от секса? Нет, Ожогин не смог бы. Мясо не жрать? Пожалуйста. Улыбаться фанатам, когда хочется их убивать? Да без проблем. Но вот остаться без секса? Нет, такого Иван нехотел, но, как-то переживал. Дроча в душе, в сортире, в театре в гримерке (было пару раз), но этого было мало. Хотелось тело под рукой, хотелось упругую грудь и ладную задницу, горячую дырку, влажную, и сладкие стоны партнера. Хотелось Павла. Сейчас. Жаль, что нет рядом Мессира. Он бы заорал, что хочет Павла, сию минуту, подать его Ивану Геннадьевичу. Тут Ожогин расхохотался в голос – хороша же вышла бы из него Маргарита. Два метра, сажень в плечах. Хотя, говорят бедра у него ничего так. Роль Юсупова давно это подтвердила. Идут ему платья, а грим творит чудеса. Страшненькая, конечно, вышла бы Маргарита, на любителя. Но, Иван был уверен, на него бы тоже нашлись желающие, те еще извращенцы. Вдалеке показалась знакомая фигура. Ожогин напрягся. В голове промелькнула мысль, что, возможно, только возможно, не стоит все возвращать к тому, что было, но желание обладать этим парнем взяло вверх. Он вышел из машины и направился навстречу к Павлу. Ему было плевать, что их могут увидеть, ему было все равно, что кто-то может узнать, а потом растрепать. Иван знал, как бороться с такими слухами – его ярые поклонницы все пресекали на корню. Ему стоило только намекнуть и все, темы потерты, комментарии удалены. Никто и никогда не говорит про Ожогина плохо, только сам Ожогин имеет право говорить о себе гадости. Но он не дурак, он не скажет. Звезда же блядь, небосвод весь сука затмевает. Но, сейчас было не до самокопаний. Иван шагнул к Павлу навстречу и паренек замер на месте. - Поговорим? – голос не был хриплым, слова не застревали в глотке. Так просто казалось. Долгое молчание в авто, ничего более. Бывший любовник склонил голову на бок, как птица, посмотрел оценивающе своими умными глазюками и отрицательно помотал головой. Павел сделал шаг в сторону, обогнул Ивана Геннадьевича и, почти прошел мимо, как был схвачен за локоть. - Я просто хочу поговорить. - Я сказал тебе все еще тогда, – смотря по сторонам. Не хотелось спалится перед одногруппниками, да и вообще перед кем бы то ни было. - Мы только поговорим, – Иван кивнул в сторону авто. Павел посмотрел на руку, что держала его, на эти ухоженные пальцы, что много раз доставляли ему удовольствие. Парень зажмурился, сглатывая ком в горле. Хотелось. Хотелось всего. Под Ивана, на него, стонать в голос и, чтобы эти руки не отпускали. Он посмотрел на мужчину и кивнул. Ожогин так и не отпустил его руки, утаскивая в свою машину, словно в берлогу. Павел смотрел перед собой. Он никак не реагировал на присутствие Ожогина. Ему хотелось, конечно, сказать, что забыл и простил, но какая-то обида, почти детская, не давала этого сделать. Ожогин потер лицо ладонями, собираясь с мыслями. Надо было поговорить, найти правильные слова, но, жизнь без сценария, необходимо сочинять самому. - Прости, я был не прав. Горячая ладонь легла на колено парня, чуть сжимая. - Ты думаешь, что этого достаточно? - А чего ты хочешь? Цветы, подарки, руку и сердце? - Да иди в жопу! Это было тем самым триггером, которого так не хватало Ивану. Он резко ухватил парня за шею, притягивая к себе, и поцеловал. Как-то агрессивно, жестко, кусая мягкие губы. Но, Павел был не против. Он сам накинулся на мужчину, отвечая, позволяя трахать свой рот этим поцелуем. Как Павел оказался на коленях мужчины он бы и сам не объяснил. Он чувствовал руль, что упирался в спину и ладони, эти ахуенно большие ладони, у себя на заднице. Иван мял ягодицы сквозь ткань джинс, он лапал своего мальчика и дурел от вкуса, запаха, ощущений. Три недели, а ощущения, что вечность не ебал никого. - И стоило это того? - отдышавшись, упираясь лбом в лоб парня. - Ты попросил прощения, а это дорогого стоит, Иван Геннадьевич, – Павел улыбался. Губы были припухшие, покрасневшие, такие правильные. Ожогин не сдержался и лизнул нижнюю. - Хочу тебя, – простонал он и притиснул мальчишку ближе, давая почувствовать свой стояк. - В машине не дам. - Тогда отсоси мне. - Я тебе сейчас уебу по твоей наглой роже, Иван Геннадьевич. Павел сполз с его колен, хотя это и стоило ему больших усилий. Иван не отпускал, да и неудобно было, слишком мало места на водительском кресле. - Когда ты приедешь? - Завтра. - Поехали сегодня. О да, Ивана просто рвало на части, как хотелось сейчас в эту задницу, в эту глотку. Согнуть, нагнуть, свернуть в бараний рог и трахать. В глазах темнело от желания, его мутило от того, как же сильно он хотел. А еще бесило от осознания своей зависимости. Злило, раздражало, раздирало на части длинными, острыми когтями. Ожогин не был зависимым человеком ни от работы, ни от людей в целом. Ему удалось не спиться, ему удалось обойти наркоту и все другие прелести популярной жизни. Но секс, блядь секс, был его слабостью. Все эти мальчики и девочки, умудренные опытом дамы, мужчины постарше - их хотелось, они сами прыгали к нему в постель, раздвигали ноги и текли, стоило только кинуть оценивающий взгляд. Надо! Ожогину было надо сейчас, сиюминутно! Он видел, что парень тоже хочет, но отказывает ему, Ивану! - Чего ты мнешься? И, правда, чего это он? Ему же тоже хотелось. Зудело в заднице, так хотелось. Чтобы до криков, до искусанных губ, до растерзанной, покрасневшей дырки, до звенящего удовольствия. Но! Павел был тем еще принципиальным сукиным сыном. Детку обидели и он все еще дулся, хотя и не против был того, чтобы сейчас его целовали, ласкали и всячески показывали, как его хотят. Он был молод, конечно, но жажда нравится, желание вызывать хоть у кого-то такие яркие эмоции, у него была. Павел положил руку Ивану на пах. Он сжал член того через ткань, и почти был оглушен стоном Ожогина. Тому реально хотелось, до звона в яйцах, до искр перед глазами. Павел жадно облизнулся и полез в штаны любовника. Он расстегнул пояс, пуговицу и молнию, достал истекающий смазкой член и наклонился, лизнув головку. Иван тут запустил ему руку в волосы и с силой притянул к своему паху, желая насадить парня ртом, в глотку, спустить туда. Но, мальчишка вывернулся из захвата. - Убери руки, – глядя потемневшими от возбуждения глазами в глаза артиста. И, как ни странно, мужчина послушался. Он закинул руки за подголовник и вцепился в него пальцами, так сильно, что побелели костяшки пальцев. Голова шла кругом, дышать было тяжело, воздух, словно сгустился, попадая в легкие какими-то странными, маслянистыми порциями. А мальчишка продолжал смотреть своими глазищами, жадно облизываться и водить рукой вверх-вниз по члену. Иван закрыл глаза и запрокинул голову, подкидывая бедра вверх, стараясь ускорится, трахая кулак Павла. Он шумно дышал, облизывая сухие губы, мысли были только о наслаждении. Хотелось в глотку этому мальчишке, в его тугую дырку, чтобы он кричал и бился в руках Ивана. Парень почувствовал, как напрягся мужчина, как покраснело его лицо, шея, на лбу и лице появилась испарина, лицо исказило, словно судорогой. Павел вновь склонился над членом и обхватил головку губами, и этого оказалось достаточно, чтобы Иван окончательно провалился в удовольствие, выплескивая семя в рот любовнику. Ожогин еле-еле разжал пальцы и выпустил многострадальный подголовник из своего захвата. Он повернулся к Павлу, шало смотря на раскрасневшегося парня, что жадно облизывал свои блядские губы. Мальчишка улыбнулся пошло, вызывающе и выскользнул из машины. - Я тебе напишу, Иван Геннадьевич, – и был таков. Иван смотрел, как тот перебегает дорогу, смотря по сторонам, а после исчезает за дверями общежития. - Щенок! – рассмеялся хрипло артист, застегивая штаны. Он вновь откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, наслаждаясь тем, как гудело тело. Пусть обычная дрочка, но рука был не его. Иван улыбнулся. Было спокойно, мягко, хорошо, мысли не носились в голове бешеным роем пизданутых пчел, не жалили, не бились пойманными в силки птицами. Хо-ро-шо! Было ахуенно. Мальчишка придет. Сам придет. Завтра или послезавтра, но он окажется в постели Ожогина. И в этот раз Иван его не упустит. Его, только его мальчик. Пока не надоест игрушечка. Сладкий, покорный его воле, горячий. Иван завел машину и тронулся с места, направляя авто в сторону дома.