Узник Некрополиса

      Есть на свете вещи, которые оказываются хуже смерти. Император Некрополиса Урдалак и старый инженер Арчибальд Сюшо познали вполне на своей шкуре эту простую, но скажем прямо, банальную истину. Правда, каждый по-своему.       Каково это пребывать в теле, в котором приходится перманентно испытывать чудовищные боли, пусть это тело и делает вас неуязвимым к оружию и, возможно, даже дает гипотетическое бессмертие? Стоит ли оно того, если адское жжение в истлевших костях и гниющих остатках плоти не утихает ни на минуту, а с каждым шагом и в каждом вздохе боль только усиливается, причиняя бесконечные страдания? Казалось бы, обладатель подобного тела, будучи живым трупом, должен мечтать о смерти как об избавлении от мучений, но повелитель Некрополиса полагал иначе.       А как насчет длительного прозябания в отвратительной промозглой яме дворцовых казематов, где приходится влачить убогое и откровенно скотское существование в роли пленника, хоть ты ни в чем не виноват? Это ли участь достойная ученого мужа и человека вообще? Добро пожаловать на дно!       Арчибальду на его богатом веку довелось многое пережить, но к тем лишениям, которые ему выпало преодолеть в застенке Урдалака, жизнь, безусловно, его не готовила, и все прежние испытания не шли ни в малейшее сравнение с нынешними мытарствами.       На ослизлой стене, покрытой плесенью и мхом, еще можно было разобрать накарябанные осколком камня стоящие в ряд палочки, перечеркнутые наискось линией. Это старый инженер первое время пытался подсчитать проведенные им дни в этом ужасном месте, пока чувство времени совершенно не покинуло его.       Когда-то давно Арчибальд, опасаясь кражи, зарыл у себя в саду рубины, подаренные ему воинами племени бонго-матасалаи, но вот однажды настало время воспользоваться кладом, чтобы поправить свое финансовое положение, однако на прежнем месте их не оказалось… Сюшо не был глуп: он не мог забыть куда спрятал сокровища, а это означает только одно – кто-то их похитил. Но кто мог знать о них? Только тот, кто обитает под землей, мог случайно обнаружить их.       Уже немолодой Арчибальд переместился в мир минипутов и там ему рассказали, во что превратился некогда уважаемый им лорд Урдалак. Минипуты бежали из Африки от непрекращающихся войн, а в итоге тот, кому они доверяли больше всего, стал для них самым злейшим врагом – апокалиптическим мегаломаньяком.       Рубины находились на территории оплота зла - новообразованной империи Некрополиса. Арчибальд рассчитывал обнаружить место, где спрятаны кристаллы, а затем, вернувшись в нормальное человеческое состояние, без проблем выкопать их.       Минипуты его прозвали Арчибальдом Добродетельным, большим белым отцом, вечным другом народа минипутов. Не только король и уважаемый советник Миро, но и всякий, кто считал Сюшо другом (а таких набиралось тысячи), считал своим долгом увещевать его не пускаться в самоубийственное путешествие на проклятые земли нечестивого полиса, ведь многие, имевшие неосторожность так поступить, сгинули бесследно.       Король также считал гиблым делом посылать с Арчибальдом свиту из собственных гвардейцев – подобное действие равносильно было закланию на убой своих воинов, но, однако же, понимая, что старого друга не отговорить, он предложил ему в качестве проводников нескольких следопытов.       Арчибальд, как ему тогда казалось благородно, а теперь понимал – что опрометчиво, отклонил столь любезное предложение. Экспедиция по спасению сокровищ казалась ему чем-то вроде увеселительной прогулки. И поскольку Сюшо крайне слабо представлял себе опасности, подстерегавшие у ворот Некрополиса, он потерял бдительность и на пути к запретному городу попал в засаду.       Осматы, приготовившие ему ловушку, оказались довольно глупы, и Арчибальду удалось выскользнуть. Примерно полдня он прятался в зарослях травы, пытался пустить их по ложному следу, убегал. Однако на стороне осматов была численность и сила. Старый Арчибальд в итоге сдался, несмотря на весь свой опыт и ум. Так он угодил в лапы прихвостней самопровозглашенного императора.       Лишь когда кратчайшей дорогой на Некрополис его повезли в колодках и на телеге, он понял вполне весь масштаб и ужас безумия Урдалака. На выжженной тропе то и дело встречались посаженные на кол, виселицы с повешенными и столбы, на которых распинали несчастных, чьи глаза и языки были расклеваны страшными тварями. Мертвые рвы далече тянулись до основных врат запретного города. Заваленные порубленной мертвечиной, они источали такой жуткий смрад, что впору было терять сознание - только бы ничего не видеть и не слышать! Даже подготовленным осматам было не по себе, и они забрасывали бренные останки пеплом, чтобы хоть немного сбавить немыслимую вонь. От всей этой антисанитарии в Некрополисе нередкими гостями стали вспышки мора, от которых не страдал, пожалуй, один лишь Урдалак. Он пировал во время чумы и казалось нарочно культивировал в своей столице эпидемии и поветрия.       Арчибальд предположил, что Ужасный У специально разводит болезни, дабы заражать ими своих рабов и затем обращать их в осматов. Но эта гипотеза не подтвердилась, потому как единожды ему довелось лицезреть рождение осмата из кокона, одного из немногих, зревших прямо посреди города (или вернее всё же будет сказать - помойки?). Уродец вылупился во мраке, уже будучи взрослой особью, и первым делом, рыча и облизываясь, пополз с недвусмысленными намеками в сторону Арчибальда, коего как раз таки волокли в тюрячку. Но, к счастью, обошлось без эксцессов, и «новорожденного младенца» отогнали старшие братья.       Осматы – гниды казематные – подвергли его пыткам в первый же день заключения. Урдалаковы палачи-мучители хорошо знали свое ремесло, но на Арчибальде они поломали зубы, столкнувшись с несгибаемой волей старика. Да, в свое время он - Арчибальд - с достоинством выдержал изощреннейшие из пыток, вытерпел даже, когда ему в глотку заливали солевой раствор, но теперь он ослаб и подавлен, как несомненно и задумывал наш «Весельчак У».       Уныло Сюшо глядел на узенькую желтую полоску, проникавшую к нему в камеру сквозь щель в потолке – единственный для него постоянный источник света. Разумеется, это не был луч солнца, всего-навсего тусклый свет горел в очередном служебном помещении урдалаковской твердыни.       Иногда он в стремлении побороть скуку вставал и бродил по темнице, носком драного башмака выводя на земле формулы и математические расчеты, но скоро притомившись, бросал это дело и устало ложился вновь на прелую листву, служившую ему постелью. Арчибальд с печалью размышлял о том, что если ему и суждено выбраться из этого ада, то он неминуемо ослепнет из-за длительного пребывания во тьме…       Если конечно испарения аммиака из отхожей ямы в углу не убьют его раньше. Кажется, ее так ни разу и не выгребали с той поры, как он здесь поселился. Но ничего, принюхался вроде, да как собственно и к запаху своего немытого много месяцев тела и убийственным ароматам бензина и керосина, намекавшим на близость гаража.       От усталости ничего не хотелось делать: зачастую он просто валялся и в отсыревших мозгах, прежде всегда структурированных и системно организованных, витал хаотичный поток несвязных, зацикленных мыслей - думать их он мог полдня и ни к чему в итоге не придти.       Как ни странно, но единственная возможность поупражнять свой воспаленный, но все еще острый и пытливый ум оказалась ему предоставлена его истинным тюремщиком – самим Ужасным У, которого Арчибальд не видал с того самого злополучного дня, когда его пред очами императора изуверски истязали на плацу и бросили гнить в эту клетку.       Урдалак был столь же развращен, сколь прагматичен и любопытен: желая получать как можно больше знаний о людском мире, дабы лучше вооружиться, он держал Арчибальда за дойную корову, призванную плодоносить блестящими идеями для его недостойных целей. Вся его - Арчибальдова - жизнь, полная приключений и чудес, которых не видывал ни один европеец, пошла прахом в одночасье. Теперь она ограничивалась общением раз в несколько дней с молчаливым осматом – начальником тюрьмы и по совместительству главным палачом Урдалака. Если конечно можно назвать общением грубо сунутые в руки лист для письма и письменные принадлежности, а также летящий вслед за этим действом грубый пинок, приказывающий писать свои тайны.       У этого надзирателя была кровавая репутация, и обычно Арчибальд сам спешил подняться ему на встречу, но порой от измождения и бессилия на него нападала такая апатия, что он не мог и не хотел вставать, тогда его приводил в чувство болезненный пинок остроконечным сапогом в бедро.       Этот осмат сумел сносно выучиться грамоте, чего оказалось не под силу большинству соплеменников, оттого и карьера стремительно пошла в рост, но грамотность не излечила его от садистских наклонностей.       Надсмотрщик никогда конкретно не приказывал чего именно нужно писать. Он просто оставлял лампу в держателе на стене и уходил, а Арчибальд работал. Через час или полтора, когда лампа догорала, тот возвращался, и если написанное Арчибальдом его удовлетворяло, то он отправлял лист высшему начальству, а узнику приносил немного еды и выдавал кувшин воды (часто вонючей и гнилой, от которой можно было запросто заболеть диареей, но выбирать не приходилось), после чего не объявлялся еще примерно дня три. Этот срок Арчибальд научился высчитывать интуитивно, ведь наручные часы-то у него отобрали.       Если же осмат сомневался в пользе написанного, то он фыркал, чесал лысую голову и уходил консультироваться «наверх», так и не задав пленнику больше никаких уточнений. Тогда Арчибальда уже навещал темный принц Мракос – сын Урдалака – дабы пояснить старцу за «ученье». В таких случаях Арчибальду приходилось давать разъяснения недалекому темному принцу или же выполнять повторно работу. И всё это унижение лишь для того, чтобы не протянуть с голодухи ног, поскольку пищи всегда хватало едва-едва. Как бы Арчибальд ее не рассчитывал и не делил на дольки ниточкой, все равно к приходу тюремщика он уже был страшно голоден.       Мракоса он считал еще менее приятным собеседником, чем начальника тюрьмы: у темного принца также был скверный характер и говорил он одни лишь гадости, но это хотя бы напоминало двустороннее общение. К тому же Арчибальд чувствовал, что все-таки в известной степени Мракос уважает его интеллект, поскольку сам им не обладал. Тем не менее, верзила Мракос своим звероподобным обликом стращал его куда в меньшей степени, нежели сухонький молчун-осмат, который, как точно знал Арчибальд, не брезговал собственноручно выполнять грязную работу – пытать и наказывать рабов и узников. Изверг хлестал бедолаг бичом с такой силой, что с них лоскутьями срывало кожу и вываливались из спин окровавленные куски плоти.       Арчибальд и сам однажды испытал на себе дьявольское хитроумие осматовского выродка: он еще хорошо помнил дыбу, на которой ему выворачивали конечности, пытаясь развязать язык и выведать, куда и зачем его послали минипуты. Помнил Сюшо и петлю веревки с палкой, каждый последующий виток которой все сильнее сдавливал ему шею, грозя переломить ее в любой момент. Тогда он ощутил себя в роли Гуссейна Гуслии, багдадского мудреца и звездочета. Не позабыл старик и длинные иглы, которые ему загоняли в мышцы и под ногти. Многие вещи помнил Арчибальд, хотя следовало бы давно забыть как кошмарный сон, однако жизнь его и была теперь кошмарным сном, а моменты собственных пыток врезаются в память навсегда.       Урдалака интересовало всё: и закон Ома для участка цепи, и формула плотности, и еще сотни и сотни как нужных, так и совершенно бесполезных вещей – так по крайне мере казалось Арчибальду. Ему ну никак не могло придти в голову, что извращенный ум Ужасного У придумает обратить в оружие самые невинные знания.       Изначально Арчибальд был в камере один, если не считать, конечно, чей-то старый труп в углу камеры. Вскоре после заселения в «обитель» к нему подселили сокамерника - минипута. Арчибальд хоть и был тут новичком, но уже тогда он знал, что этот блок застенка в общем-то был особый - для политических и прочих ценных заключенных, которые содержались в одиночных камерах.       Старый инженер шапочно знал этого минипута. То был жирный как боров жрец храма Богини Леса. Все подношения богине, что носили горожане, ревнивый служитель ночами подъедал без остатка, а доверчивым прихожанам толковал, мол, де сама богиня приняла пожертвования. Очевидно, в какой-то момент Богиня Леса за подобную ложь порешила наказать нечистого на руку служителя и отвернулась от него, позволив осматам схватить это врунище во время облавы на ежегодной церемонии посвящения.       С того же дня Арчибальда без зазрения совести стали значительно хуже кормить, а жрец, хоть и был трусом и вечно ныл, чувствовал себя вполне комфортно: совсем не худел и активно расспрашивал у старика о мире людей. Порядочному Арчибальду не хватило подозрительности связать дважды два и понять взаимосвязь между жрецом и своим ничтожно малым тюремным пайком. Лишь когда он не вовремя очнулся ото сна и услыхал, как его сокамерник у решетки нашептывает тюремщику все, что вынюхал у Сюшо за день, а потом, жадно похрюкивая, жрал двойной рацион (не только свой, но и арчибальдов!), до него дошла суть всего коварства. Его собрат по несчастью оказался презренным стукачом и ходил к куму с доносами.       Арчибальд на другой день не стал объясняться с этой шестеркой и просто впредь замкнулся в себе на его расспросы. Тот жирдяй здорово перепугался, а вскоре попал у начальства в опалу за свою шпионскую неловкость: его стали ежедневно тумаками уводить на некую «работу». Что это была за работа такая, Арчибальду не удалось выяснить, но он решил, что пленников заставляли творить «страшные вещи». Жрец, когда возвращался, перестал почти говорить, только крепко жмурился, невразумительно мычал и судорожно мотал головой.       С той поры с сокамерником стали происходить странности: он с каждым днем становился все зловещее и смурнее; в считанные дни отощал, зарос волосами, а роговицы глаз его помутнели, приняв индифферентное, даже какое-то потустороннее выражение. Проще говоря, однокамерник в несколько месяцев тихонько помешался и теперь совершал всякий дикий беспредел: обмазывался калом и швырялся им в тюремщика, скакал на одной ножке как цапля, курлыкал, обращался к Сюшо словом «братишка» и вообще беспардонно нес невозможный шизофренический бред.       Апофеоз сего безобразия однажды наступил: Арчибальд проснулся, из-за того что сокамерник сдавил ему горло длинными костистыми руками и настойчиво пытался удавить, но ему явно от голода не хватало сил. Сюшо наугад выбросил пальцы вперед: куда он ему попал, не было видно из-за темноты, но, протяжно взвыв от боли, безумец отступил. Оказалось, Арчибальд ненароком вышиб жрецу пальцами оба глаза, и теперь псих сидел в углу, обжимаясь с мумией, и скулил, размазывая кровь и сопли по лицу.       Арчибальд понял, что теперь он не может быть спокоен за свою безопасность с таким-то попутчиком и нужно держать ухо востро, но все разрешилось само собой буквально завтра. Когда безумный немного оклемался, он вдруг возомнил себя копьем и стал носиться по камере с воплями «я копье, я копье». В какой-то момент он разбежался, согнувшись и выставив вперед голову, и с размаху впилился теменем в стенку, после чего, громко крякнув, околел. Осматы в авральном порядке вынесли свежий трупак из камеры, дабы Арчибальд его не съел, пока тот тепленький.       Откуда же им было знать, что Арчибальд даже в самые голодные дни не подумал бы о таком и вообще никогда бы не опустился до таких мерзостей. А вот погибший жрец еще как бы стал: он бы обсасывал и обгладывал косточки Арчибальда, тянул бы и рвал его жилы корешками разрушенных зубов.       Арчибальд, потеряв счет времени, все чаще и чаще ловил себя на том, что и рассудок постепенно покидает его. Случалось, он просыпался и долго не мог понять, где находится. Сколько он уже здесь прозябает: не живет, но существует, просто пытаясь выжить? Год или два? А может и все пять?       Длинною в вечность тюремное пребывание негативно отражалось не только на его богатырском здоровье, но и, что ужаснее всего, на психическом состоянии. Арчибальд отдавал себе отчет, что медленно, но верно он сходит с ума, ибо в его головушке порою происходило нечто странное.       До него дошло, что дела его совсем плохи, когда однажды сидевший в дальнем конце камеры труп вдруг заговорил с ним. Высохший до состояния сухаря мертвецкий остов разинул свою мумифицированную пасть, из которого полилась членораздельная человеческая речь, и Арчибальд спокойно, как ни в чем ни бывало, стал отвечать ему. Впоследствии ему не удалось припомнить ни единого слова из этого диалога. Прошло вероятно немало времени, прежде чем он осознал всю чудовищную несуразность происходящего и прервал этот кошмар, залепив себе по щеке звонкую оплеуху. Видение отступило, но оно еще не раз вернется, чтобы попытаться взять реванш в будущем. Борьба за сохранение разума продолжалась…       Но давно засохший труп был не единственным посетителем несчастного Арчибальда, ему являлись и другие галлюцинаторные призраки, чтобы терзать его и без того вконец расстроенные одиночеством нервы. Чаще иных его навещал покойный жрец Богини Леса; он был вовсе не похож на себя, но Арчибальд отчего-то точно знал, что это он, пусть его и невозможно было узнать. Синюшный и высоченный, неестественно тощий и весь в бренчащих цепях, он нависал над стариком и молча бурил его горящими во мраке красными глазами. И старый Сюшо, как ни старался, не мог перестать замечать этих жутких глаз и страдал от бессонницы, поскольку незваный гость как назло всегда приходил в то время, когда пленник более всего нуждался во сне и покое.       Он твердо дал себе слово во что бы то ни стало остаться человеком: не оскотиниться и не обратиться в раболепную ползучую тварь, готовую жрать под собой дерьмо да вылизывать грязь с сапог хозяина – лишь бы только тот швырнул ей объедки. Всякий раз, когда животная природа в нем начинала брать верх, Арчибальд настырно напоминал себе какой ужасной смертью погиб бывший сокамерник – и эта картина отрезвляла его. Так и чалился старый Арчибальд в заточении: день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем… День бесследно перетекал в другой, столь же ничем не примечательный – и всё это абсурдное пребывание казалось неестественно затянувшимся кошмарным сном, что никак не желал окончиться.       Одежда повисла на нем лохмотьями; до того она износилась, что теперь уже сложно было из-за налипшей на ней грязи сказать какого цвета она была изначально. Кожа от пребывания в постоянной мгле стала заскорузлой и призрачно белой, но приобрела вместе с тем нездоровый землистый оттенок, особенно вокруг век. Щеки ввалились вовнутрь, глаза запали, огромный нос торчал посреди исхудалого лица как башня, и он подслеповато щурился, силясь в потемках разглядеть на листе «бумаги» руны, выведенные его же собственной рукой.       Через дыры в прирванной рубахе явственно виднелись очертания ребер, просвечивающих сквозь ставшую впалой грудь. Сильнее заострились локти и колени. Арчибальд выглядел и чувствовал себя жалким – Урдалак безусловно знал, что если нельзя сломить дух физическим насилием, то с этим справиться пытка заключением в камере. Как показывала практика Некрополиса: на самое дно низменности очень быстро опускались даже наиболее выносливые из заключенных.       Немногое же от него осталось: он медленно, но верно умирал – тюрьма убивала его. Холод, голод, постоянная жажда и затхлый воздух выхолащивали из него энергию, выдавливая по капле волю к жизни с каждым прожитым днем. Казалось, даже умирающая последней надежда более не теплилась в нем.       От голода рот Арчибальда сковал едко-кислый привкус желудочного сока и уже не оставлял его никогда. От голода слух и обоняние старика обострились пуще нормы, и иногда до него доносились отзвуки истошных воплей и запашок паленого мясца – это никак урдалаковы прихвостни в очередной раз оттачивали свое сатанинское ремесло на горемыках, угодивших в подземелье не по своей воле. И Арчибальд со стыдом ловил себя порой на позорной мысли, дескать, как славно, что это их мучают, а не его. В каких бы нечеловеческих условиях он не находился, но большинству рабов в Некрополисе было гораздо хуже. Он же хорошо сознавал свою практическую ценность для безумного тирана. Пока он несет Ужасному У «золотые яйца» – его не отдадут на растерзание палачам… Или нет? Разве степень ценности пленника не выражается напрямую уровнем заботы о нем? Не следует в подобных условиях питать иллюзии касательно своей неприкасаемости: от него могли избавиться в любое мгновение как от старой, надоевшей игрушки. Урдалак был достаточно непредсказуем, чтобы в спонтанном порыве гнева отдать распоряжение о казни старого инженера. Право, подобные капризы дорого обходились императору Некрополиса; многие верноподданные и полезные кадры оказались истреблены просто потому что у их владыки резко испортилось настроение.

***

      Урдалак вел затворнический образ жизни и редко выходил из главного зала собственной резиденции. Зато каждое появление его на публике было сродни театральному представлению.       Каждый день обритые наголо рабы, точно бурлаки, волокли в его покои огромную тележку, набитую под завязку всевозможными дарами, сластями, деликатесами и «дефицитом со специфическим вкусом». И каждый житель запретного города дивился ненасытному прожорству своего повелителя.       Почем же им было знать, что Урдалак в бессильном гневе набрасывался на подношения и неистово пожирал всё без разбору, надеясь хоть что-то ощутить на вкус, вновь вспомнить каков вкус жизни. Однако все эти удивительные кушанья под его зубами крошились, обращались в омерзительные ошметки и большей своей частью вываливалась из него на пол сквозь бесчисленные раны и открытые язвы, расположенные по всему телу. Да, проклятый император сметал пищу подобно урагану, но на самом деле уже давным-давно ничего не чувствовал, а лишь притворялся, обманывая самого себя. Из сказочного многообразия, поставляемого ему на стол, лишь ничтожно малое он был способен усвоить, но для поддержки жизни организму и этого хватало с лихвой. Справедливее было бы отметить, что он, пожалуй, вообще не нуждался ни в какой еде.       Временами на императора нападали приступы параноидального безумия, Урдалаку начинали мерещиться кругом враги и заговорщики, тогда он начинал самую настоящую охоту на ведьм, не щадя никого. Подобные безобразия могли продолжаться по нескольку дней сряду, и тогда стагнирующий Некрополис воистину охватывала агония. На жертвенный стол теперь ложились собственные его императорского величества подданные, включая высших сановников и служителей культа. В подобные дни даже Мракос боялся заступиться за своих наиболее доверенных офицеров, попавших тирану под горячую руку. Темный принц пасовал перед безумием отца, памятую о незавидной судьбе своих братьев, истребленных Урдалаком, когда они не оправдали его ожиданий.       Ужасный У был страшен в гневе. Случалось, и бывшие мучители оказывались на месте своих жертв, стоило Ужасному У на какую-то секунду заподозрить их в предательстве.       Большой дуростью считалось подносить повелителю грязные пасквили на своих конкурентов, поскольку доносчики зачастую отправлялись следом в утиль за теми, на кого они недавно капнули.

***

      Но вот сильно вышел срок, когда всегда возвращался смотритель тюрьмы. Еда у Арчибальда давно кончилась, кувшин с противной затхлой водой также опустел, а презренного вертухая всё не было…       Арчибальда одолела тоскливая хмарь: похоже, вот это и есть конец. Скорее уж бы все кончилось. Предположим, он вовсе не выработал лимит своих знаний, и из него можно было выжать и поболее, но видать властелин Некрополиса счел, что арчибальдовы услуги впредь должны остаться невостребованными. Теперь-то стало понятно, от него попросту решили избавиться, списать со счетов. Ну так что ж, он прожил насыщенную жизнь и грех жаловаться на смерть, даже когда она так… ужасна. Вот-вот оборвется нить, соединяющая его с этим миром, и жизненный путь завершится в этой дыре, в кромешной тьме и в одиночестве…       Как там его любимая Маргарита? Как поживает милый Артур? Наверное, внук здорово вытянулся и признать его в лицо будет очень непросто. Если он выберется… то есть нет, не так – когда он выберется - его внук небось уже закончит школу и даже не исключено, что будет весьма бородат. Но до этих времен еще нужно дожить.       Преодолевая брезгливость и всерьез рискуя отравиться, Арчибальд Сюшо высасывал влагу из горького мха на стенах, силясь хоть малость утолить жажду, спекшую ему глотку. Тут уж не до сантиментов, надо выживать ради… ради чего? Голова закружилась, замутило; он так и не сумел сформулировать мысль до конца.       Увидит ли он еще разочек своих любимых? Разве только во сне, да и то нечетко: как ни старался старик воспроизвести в памяти столь милые ему черты супруги и внука - очертания их лиц размывались тем сильнее, чем ближе он приближался к разгадке. Уже очень скоро он сублимируется в прокисший тухлятинкой куль мертвечины, как и тот жмурик, обосновавшийся в углу. Интересно, кем все-таки был его предшественник?       Внезапно откуда-то сверху раздались тихие шелестящие шаги, и принадлежали они точно не начальнику кутузки; их Сюшо узнал бы сразу. «Неужели это Мракос крадется, надеясь застать меня спящим, чтобы сделать свое черное дело? – мелькнула неутешительная мысль в воспаленном мозгу старика. – Хорошо, я готов достойно принять смерть. Пусть увидит, как погибает Человек!»       Длинная фигура неторопливо спускалась по ступенькам вниз на подгибающихся ногах, раскачиваясь при ходьбе из стороны в сторону. Каждый ее шаг отзывался в ушах Арчибальда эхом. Она была нескладна – эта фигура – неестественно долговяза при такой костлявой худобе и выглядела так, словно готова переломиться надвое в любую секунду. Следом за ней шуршал по гранитным плитам волочащийся драный плащ.       Мгновенье спустя фигура заслонила собой решетку камеры Арчибальда, прикрыв собой единственный проникающий в камеру луч света, так был виден лишь чернеющий силуэт. Еще один миг – она шагнула вперед.       Ключ скрипнул в скважине и дверь решетки со скрежетом отворилась, незнакомец ступил, и на этот раз слабый луч осветил фигуру вошедшего наполовину. Сидевший прислонясь к стене, Арчибальд вздрогнул: перед ним надменно стоял сам император Урдалак.       Вот кого он никак не ожидал увидеть! Самозваный владыка собственной персоной – лично явился, чтобы навестить его, а точнее над ним поглумиться! Время теперь будто не было над ним властно: Ужасный У ничуть не изменился; по-прежнему уродливый и мерзкий.       — А! Мой старый друг Арчибальд! Ты не представляешь, как я рад тебя видеть, старина! – с ложным подобострастием пафосно воскликнул У, раскинув лапы так, точно желал заключить измученного Сюшо в объятья своих когтей.       — Какие-то это странные порядки сажать в каменный мешок тех, кого называешь друзьями, - прохрипел потрескавшимся голосом Арчи; губы его запеклись и потрескались; стало быть, и речь давалась ему нелегко.       — Ах, мой дорогой Арчибальд! Что у тебя за пошлые мысли обо мне? - Урдалак неодобрительно пощелкал языком. – Будь ты моим врагом, твой труп сейчас вонял бы и разлагался далеко за пределами моей великой империи. Большинство моих злопыхателей вшестером ютятся в тесных земляных ямах, а ты изолирован в просторной личной камере – это ли не милосердие с моей стороны? Но довольно! Может ты хоть для приличия встанешь и поприветствуешь меня, как подобает?       — Местный рацион самую малость скуден, а силы надо беречь и поменьше двигаться. Соответственно я вынужден лишить вас подобного удовольствия. К несчастью, угощать да потчевать мне вас тоже нечем, ибо ваши тюремщики что-то запаздывают с обедом, притом замечу - отнюдь не в первый раз. Ну, а если быть совсем откровенным, то с едой ваш холуй запаздывает четвертый день, - нашел в себе смелость Арчибальд дерзить Урдалаку.       Урдалак игриво подмигнул и зловеще покачал когтем из стороны в сторону. Его длинная фигура, укутанная в убогое тряпье, совершила еще пару шагов и нависла над пленником.       — Какие ловкие маневры ты совершаешь, - Урдалак чуть осклабился, обнажив палисад мелких желтых зубов. - Намек понят и принят к сведению, было бы тебе известно.       Урдалак, конечно, юродствовал и со свойственной ему театральщиной играл в добряка, впрочем, отлично понимая, что никого этим не обманет. Он демонстративно тыкал Арчибальду, желая как бы подчеркнуть их долгое знакомство и близость, связывающую их старой дружбой. Арчибальд же не менее демонстративно «шел на вы», подчеркивая свое холодное отношение к деспоту, мол, он не имеет с ним ничего общего.       — А ты не полезешь за словом в карман, старикашка! – продолжал развлекаться Урдалак. - Мне было приятно испытать твою выносливость, но еще приятнее сознавать, что ты не растерял силы духа и пока на что-то можешь сгодиться. Ну раз не можешь встать, то дозволяю тебе пасть в ноги своему властелину. Согласись, это много проще. Давай же, ползи к сапогам Владыки Семи Королевств!       Сердце у Арчибальда ёкнуло от горечи, когда узурпатор назвался «владыкой Семи Королевств»; в этот момент он почувствовал какой-то липкий холод, охватывающий его целиком. Неужели Урдалак сумел добиться своего и захватил земли минипутов? Значит ли это, что он, достигнув победы, пришел позлорадствовать над своим «последним» врагом? Пожалуй, это было бы вполне в его духе. Хотя не исключено, что он просто чешет языком. В этом «У Весельчак» тоже мастак.       — Видите ли в чем дело, почтенный месье Урдалак. Я не минипут, а как вы называете нас - гуманоид, «двуногий». Посему вы не можете являться моим повелителем, а я вашим подданным. Более того, не забывайте: вы живете на территории моего земельного участка. Даже не смотря на то, что я пребываю не в лучшей форме и не в лучших условиях, а жизнь моя напрямую зависит от вас – я не поклонюсь властолюбивому убийце в ноги!       Едва Арчибальд кончил и устало выдохнул, в разноцветных глазах черного властелина промелькнула тень, и возникла неудобная, даже угрожающая пауза. Арчибальду в какую-то секунду показалось, Урдалак, не вытерпев подобной дерзости, ударит его наотмашь своей клешней, что, учитывая ее силу и плачевное состояние Арчибальда, грозило бы последнему гарантируемой смертью. Сердце его бешено заколотилось, но Сюшо не отвел глаз и приготовился с достоинством встретить смерть. Он почти желал ее.       Однако рокового удара не последовало. Секунду спустя Ужасный У вышел из оцепенения и, запрокинув голову, разразился резким каркающим смехом. И он ржал да гоготал безустанно минут пять, так что Сюшо заподозрил, не свихнулся ли тот. Впрочем, быстро опомнился: Урдалак и без того давным-давно был не в себе.       Когда первый испуг прошел, Арчибальд имел возможность получше разглядеть диктатора. Сегодня тот предстал перед ним в точности таким, каким Сюшо его запомнил во время их последней встречи, которую нельзя было назвать приятной от слова совсем. Ржавые наплечники, окислившиеся фрагменты брони; намотанные кое-как грязные бинты-тряпки и рванье непонятно какого цвета едва прикрывали бесчисленные изъяны тела; на кривых плечах изодранный в лоскутья плащ. Единственная роскошная вещь - высокий клобук из черного бархата венчал вытянутый череп узурпатора и делал его чем-то отдаленно похожим на фараона. Похоже, он не был в силах избавиться от остатков вросшей в кожу и кости одежды, поскольку «в прежней жизни» он любил шиковать богатыми нарядами и вряд ли отказывал бы себе в этом и сейчас. Если он и смог бы их выдрать, то теперь лишь, что называется, с мясом.       Смеяться Урдалак перестал столь же нежданно, как и начал. Отсмеявшись, он, к изумлению, Арчибальда совершенно по-свойски (и куда только подевалась его напускная напыщенность?) уселся напротив него на землю, подобрав под себя по-турецки ноги. От подобной близости Урдалака Арчибальду стало вовсе не по себе, но дальше отступать оказалось просто некуда. В дыхании императора чувствовался тлен, от которого Сюшо становилось дурнее, чем от гнилостного духа, веявшего непрерывно в камере.       — Неплохой ход, мой дорогой Арчибальд, но мимо. Я вижу тебя насквозь: ты мечтаешь вывести меня из себя в расчете, что я в гневе прихлопну тебя на месте, и выиграть тем самым быструю смерть. Однако ты мне еще пригодишься, и я не могу позволить тебе умереть, - он криво усмехнулся уголком рта. От этой улыбки Арчибальду сталось совсем тошнехонько. Досадно: его так легко разоблачили.       Глядя на них со стороны, судя по степенному тону обоих, можно было решить, дескать, это два приятеля мирно беседуют друг с дружкой. И если бы подобному стороннему созерцателю сообщили бы, что один из беседующих пленник, а другой - его мучитель, то он просто не поверил бы.       — Только потому, что ты для меня столь полезен в роли пленника – тебя больше не подвергали физическому насилию, как это бывает с прочими, - важно пояснил Ужасный У, будто делая одолжение.       — Коли кормили и поили получше, так можно было бы и потерпеть пытки, - угрюмо насупившись, буркнул Сюшо. О, его палач знал толк в извращениях. Урдалаку, по-видимому, ответ понравился, ажно глазки заблестели:       — Заметь, не я это предложил! А вообще скажу так: не проси того, чего не понимаешь. Я могу причинить тебе такую боль, в сравнении с которой все пережитое тобою прежде покажется развлечением. Самые крепкие и мужественные воины сходят с ума под пытками. И даже тебе не выстоять. Не соблазняй меня удостовериться в этом на практике. Давай-ка я лучше развлеку тебя одной историей. Давеча изловили мои слуги одного минипута, настолько красивого, словно он из мира духов вышел. Ну я его и спрашиваю, дух ли он. Тот на радостях закивал, напридумывал себе небось, я его не рискну шлепнуть, раз он дух. Экий дурень! Я и обращаюсь к подданным: «Он дух. И положено ему на небо возлетети!» Ну, мы его привязали, значит, к бочке, где слезы смерти хранились, да и подорвали, ха-ха-ха!       — Возможно, ваше величество, перестанет трепаться и сообщит, зачем пожаловало к старому больному человеку, измученному ревматизмом и тишиной?       — О, ну как же! Сегодня исполнилось ровно три человеческих года с того момента, как ты здесь обосновался, дед. Это точно, я не поленился специально для тебя подсчитать по людскому календарю. Я пришел к тебе с приветом, а ты будто мне не рад. Не слишком-то гостеприимно с твоей стороны, разве так встречают высокого гостя? Да и неужто я мог не придти и не поздравить моего друга с очередной годовщиной его заселения на нары?       — Точнее поглумиться, - мрачно усмехнулся Сюшо, но внутри у него все будто сжалось, когда он услышал про три года. – А я не из тех с рабской психологией, готовых любить хозяина лишь за то, что тот их мало бьет. Три, черт возьми, года! С одной стороны, неплохо было узнать срок, который он безвинно мотает в этой каталажке. С другой стороны, он в душе надеялся, что времени прошло гораздо меньше. Да и кто поручиться за слова такого лгуна как Урдалак?       — В таком случае, чего мешало навещать меня чуточку почаще? - просипел Арчибальд. Разговор откровенно утомил его; оказывается, он отвык помногу разговаривать.       Ужасный У деланно поморщился и отмахнулся, словно ему рассказали о какой-нибудь похабщине.       — Арчиба-альд, ты эгоист, - жеманно протянул он. – Как и положено правителю, я занимаюсь государственными делами и мне совершенно некогда без повода приходить к старым товарищам. Даже к тебе, при всей твоей для меня ценности... Но ведь и ты не выслал мне пригласительной открытки, ха-ха! Видишь ли, мне еще нужно испепелить столь милых твоему сердцу минипутов, которые все никак из глупого упрямства не желают признать меня своим повелителем. А за глупостью всегда последует расплата, ты и сам это прекрасно знаешь.       Арчибальд про себя облегченно выдохнул, не без труда сокрыв радость. Стало быть, минипуты пока живы, еще держатся! Урдалаку не удастся их извести. Ура!       — Мне больно видеть, во что вы превратились Урдалак, а ведь вы мне раньше даже нравились: я уважал вашу силу и гордость. Отчего вы так ненавидите собственный народ, из которого вышли ваши родители и вы сами? Что, помогли вам ваши осматы? Так продать своих? Продать родину? Окружить себя убогими мутантами - подобиями разумных существ - и скрываться ото всех в этой клоаке, так называемой империи, построенной на костях?       — Я бы избавил тебя от страданий, мозгляк, но ты мне еще сгодишься для одного дела. Твое упорство делает тебе честь, но более не впечатляет меня. Ты стал слаб, и твоя воля столь же сломлена и вяла, как и твои иссохшие мышцы. А вместе с тем, ты все-таки эгоист, повторю еще раз. В Некрополисе нет бездельников: чтобы жить, надо работать, ибо только труд освобождает. Прежде всего мне нужен результат применения твоих знаний человеческого мира на практике, и ты мне в этом поможешь. Скажи, ты ведь не хочешь валять со мной дурака, старик? - продолжал играться в светского льва Урдалак и все никак не переходил напрямую к делу.       — Я буду вам искренне признателен, ежели вы оставите меня в покое и позволите тихо скончаться от голода и жажды, - вздохнул Арчибальд и закрыл глаза.       Однако его собеседник и не собирался униматься.       — Я поражаюсь, любезный, до чего у некоторых бывает сильно стремление к самоуничтожению. Ты затем лишь появился на свет и дожил до седых волос, дабы угодить в мои когти и до конца своих дней просидеть в этом погребе. Твоя старость здесь окончиться, сдохнешь ты здесь, в тюрьме! Хочешь сказать, ты не искал смерти, когда в одиночку отправился сюда, ко мне в гости? В признанный оплот зла? Не лги, таких идиотов в мире быть не может!       — Я не думал об этом.       — Ну и совершенно напрасно. Вот поразмышляй на досуге, придешь к прелюбопытнейшим выводам. Мы не так уж сильно теперь отличаемся друг от друга. Ты в обносках, как и я, но мне вообще не суждено заменить одежду на себе при всем моем богатстве и могуществе. Ты голоден и страдаешь от жажды? Но ведь я совсем не чувствую вкуса еды, я не могу насладиться пищей! Ты всего-навсего мой узник, а я заложник собственного тела. Так кто из нас проклят? Что ты вообще можешь знать об истинных страданиях? Тебе кажется, ты неважно выглядишь? Ты посрамлен мною от фибр души до кончиков пальцев твоего чахоточного замызганного тела! Взгляни же теперь на меня, я - живой труп! Можно сказать, что я выжил, но, технически говоря, я давно мертв. Каждую секунду я испытываю жжение в своем теле; пламя нестерпимо, оно проникает в каждую пору, в каждую мышцу, в каждую истлевшую кость. Я хорошо помню, тогда – три года назад, ты сказал, что я чудовище и буду гореть в аду. Если судить по твоим рассказам об этом аду – я уже в нем давно нахожусь. Ты заперт за стальной решеткой, а я вынужден запирать себя в собственном зиккурате, окруженный монстрами и прочими ручными зверушками, - Урдалак издевательски коротко рассмеялся, и от этого смеха у Арчи оставшиеся три волосины на темечке встали дыбом. – Потому что назад дороги мне нет, потому как те, кто когда-то для меня что-то значил, теперь не желают видеть меня, ха-ха! Я не могу предстать перед теми, за кого некогда проливал кровь, не вызывая в них отвращения и ужаса к себе, ха-ха-ха!       — И тогда вы решили уничтожить своих братьев и сестер, чтобы не терзаться более муками и понимаем того, что они вас боятся и ненавидят? Порвать окончательно с прошлой жизнью, со всем, что связывало вас с добром и благородством, и опуститься в самые пучины разврата и злобы? Полностью отдаться той маргинальной стороне своей личности, которую вы в тайне всегда лелеяли и вскармливали, как дракона? Если так, то ваш выбор беспросветен. Вы слабый и завистливый минипут, лорд Урдалак, и вы не способны вызвать во мне жалость. Так к чему эти бессмысленные споры? Вы пришли жаловаться мне на свою бездарно прожитую жизнь или же хотите меня убедить, дескать, я сам виноват, что загремел к вам в когти, а вы падший герой и жертва обстоятельств? Вот это да! Видать, в вашем полисе обитает абсолютно бестолковый сброд, раз вы явились сюда, дабы тешить свое уязвленное тщеславие перед единственным понимающим человеком. Замечу, вы и прежде всегда думали лишь о себе и искали выгоды, но ваши деяния, так или иначе, шли на пользу общества. Не зря говорят, что в основании всех человеческих добродетелей лежит глубокий эгоизм. Если бы у вас только доставало мужества признаться себе в своем безумии, то в тот же миг, когда вы стали другим, вы набросились бы на меч и опрокинулись шеей на острый клинок. Учитывая вашу тараканью живучесть, ваше обезглавленное тело еще несколько дней, а то и недель, судорожно бы сокращалось и трепыхалось, а голова продолжала бы жить, безмолвно глядя перед собой и ничего не понимая, прежде чем наступил окончательно конец. Да, это действительно страшно, но подобный вариант лучше, чем терзать себя и все Семь Королевств лишь потому, что ваша боль неутолима, а ненависть только распаляется из года в год. А ваша воля к жизни сильнее жажды смерти. Нет, это не я эгоист, а вы! Ведь это вы ставите свои интересы выше других и ни перед чем не останавливаетесь в своей обидчивой мальчишеской злобе на весь мир. Убейте же себя! Еще не поздно, это послужило бы вам искуплением за грехи. Вы один Урдалак! Абсолютно один! Как не понимаете этого ужаса? Вы говорите, я последний человек? Но у меня есть родственники и друзья, которые помнят и любят меня, а от вас отвернулись даже боги, ужаснувшись вашим злодеяниям.       — Совершить самоубийство? Ха-ха! Можно подумать мне есть в чем каяться. Если убиваешь, нельзя рефлексировать, Арчи, или сойдешь с ума. Нет ничего более жалкого, чем покончить с собой – это выбор ничтожеств и слабаков. Любыми способами нужно доиграть эту игру до конца, принять правила, а если возможно, то обмануть их, как это сделал я. Нужно цепляться за все шансы, даже самые иллюзорные. Смерть страшна, отвратительна и одновременно притягательна, в ней и сила и утешение; она единственный наш постоянный попутчик, но жизнь я люблю еще больше и буду цепляться за нее. Всегда. Мой иррациональный страх перед смертью дал мне возможность выжить, я так усердно отрицал её, что и она в конце концов отреклась от меня. И теперь, когда я заглянул в бездну, я нахожусь по ту сторону жизни и по ту сторону смерти. До чего иронично!       — Это не жизнь, Урдалак, вы чудовище, которое почему-то еще шевелится и разговаривает.       Ужасный У отчего-то развеселился, в его рыбьих глазах сверкнул дьявольский огонек.       — Предположим, я заложник своего ветхого тела, а мой город – моя гробница. А вот кто же у нас ты? Я думаю…       — А я всего лишь узник этой клетки, – глухо перебил его Арчи.       Урдалак издевательски рассмеялся: «Старый полубезумный обманщик! Кого ты пытаешься обмануть? Думаешь, я не вижу, что и ты теряешь свою личность?»       Это была правда, Арчибальд и сам это чувствовал.       — Твой рассудок не принадлежит тебе вполне, как и твое тело. Ты мой, Арчибальд! Мой всецело! Я могу уничтожить тебя, а могу даровать жизнь, кто я после этого как не бог? Ты говоришь мне, что ты человек, и это звучит гордо, но ты первый и последний человек в мире минипутов – и ты жалок и убог! Твое тело оскудело и ты воняешь. Я унизил твое человеческое достоинство и втоптал в грязь. Ты осквернен мной. Расскажи же мне о своих видениях, когда тебя накрывает…       — Ни за что!       — От действительности не убежишь, Арчибальд. Живи одним днем. Твои призраки для тебя сейчас более материальны, чем прежний человеческий мир. Ты здесь навсегда, смирись. Не нужно ненавидеть эту грязь и боль, сопротивляться им, возлюби свои болезни и страдания и уподобься мне полностью. Твои язвы - это твои стигматы. Ведь признай, будь ты на моем месте, ты бы стал таким же.       — Что? Никогда!       — Тяжело жить в страхе? Я знаю, люди очень религиозны. Ты ведь тоже набожен, старик? Походить поступками на бога сложно, но ведь можно стремиться к образу его мессии? Ваш пророк куда понятнее и ближе, чем ваш бог. Представь, что я мессия, точнее, идея мессии, а ты ее неудавшаяся копия. Своими мучениями здесь ты делаешь шаг к тому, чтобы стать таким, как я, и все мои пленники идут к этому тоже!       — Что за отвратительное кощунство! Сами додумались до подобного извращения религиозных догматов? – ужаснулся Арчибальд, в глазах его потемнело от гнева. – Кто же еще? Только подобный вам безумец мог придумать такую гадость!       — Вот видишь, как ты перепугался. А теперь пойми: меня нельзя уничтожить! Ты можешь пронзить меня копьем насквозь, утыкать сотней стрел со всех сторон, исколоть кинжалом – это не убьет меня. Единственная боль, что я чувствую постоянно – сжигает меня изнутри: она в истлевших костях, в каждом куске тела. Конечно, я научился контролировать эту боль, концентрировать, сдерживать и перенаправлять в нужное мне русло, но во мне по-прежнему свежи воспоминания о том, как я был молод и полон сил! Тебе ведь рассказывали, что случилось со мною после того самого похода за водой?       Я вернулся домой, и меня встречали как героя, однако мой триумф был омрачен: радость на лицах горожан перемежалась с чувством боли за погибших, ведь только я воротился из похода, все мои верные спутники погибли. Торжественное вступление в столицу скорее напоминало похороны. И я проводил дни напролет в безудержных кутежах и дебошах, дуванил деньги, разгульничал и мял женщин, гхм, за всякие места... И продолжалось это до тех пор пока...       — Пока в пьяном кураже вы не полезли целоваться с ядовитой самкой долгоносика, - закончил за него Арчибальд.       Урдалак удрученно кивнул.       — Я был отравлен, и от яда не было спасения. Он не действовал мгновенно. Нет, отрава убивала меня медленно, и я точно знал, что умираю. Каждую секунду я чувствовал, как он разливается и циркулирует у меня по венам, заставляя кровь в жилах закипать, а потом и высыхать. Это много ужаснее, чем помереть сразу. Какого это, изо дня в день, просыпаясь в поту после очередного бредового кошмара, поутру, глядя в зеркало, видеть, как мое благородное лицо деформируется, превращаясь в мерзкую образину? Какого это, когда волосы стремительно седеют и остаются пучками между пальцев, стоит только почесать голову. Тело источало зловоние сильнее и сильнее. Те, кто еще буквально вчера называли меня другом, морщили носы и отворачивались, даже не таясь. Кожа сереет, становится дряблой, шелушится, а потом повисает хлопьями. Как ты думаешь, что я должен был чувствовать, когда мои ногти гноились, чернели и отваливались, а я в кровь расчесывал зудящую плоть, молясь, чтобы боги хоть на минуту ослабили этот зуд. На теле надувались воспаленные чиреи, нарывы и бубоны. Все отвернулись от меня, все бросили! От меня? Немыслимо! Своего великого героя! Они шарахались от омерзения, едва завидев меня. И ради этих ничтожеств я много лун страдал от жажды, терял боевых товарищей в бесчисленных боях посреди проклятых земель, прирезал сотни дикарей в поисках живительной влаги? Ради них? Неблагодарные! Да я достоин был стать их правителем после всех подвигов! Я дни напролет боролся с болезнью. Растратил все свое состояние в поисках лекарства. Был разорен, погряз в долгах и впал в депрессию. Потратил баснословные деньги на целебные мази и снадобья, защитные амулеты и обереги, пожертвования в храмы богов, на визиты к знахарям и гадалкам, но все это оказалось тщетно. Спасение с каждым днем утекало меж пальцев…       Пока однажды я не услышал об одном отшельнике, построившем башню за пределами города. По некоторым слухам этот кудесник варил чудодейственные зелья, способные излечивать страшнейшие раны. Это был мой последний шанс, я ощущал, что доживаю последние часы. Лишь мое упрямство заставляло меня стоять на ногах, ведь я знал наверняка: если бы я лег в постель, как мне советовали, то уже не смог бы подняться и превратился в пустую шелуху.       И я отнес колдуну последние гроши в обмен на волшебный эликсир, по его словам нейтрализующий любой яд. Это зелье требовалось развести ровно в полночь по особому рецепту. Впрочем, уже тогда я подозревал, что он так сказал только затем, чтобы я не выпил лекарство прямо у него в логове.       Жаль, что этот мерзавец испарился бесследно вместе со своей черной башней. Возможно, он и не лгал. В те злосчастные дни я пребывал в сильнейшем отчаянии и не подумал проверить, чего же он мне там на самом деле всучил. И я до сих пор не знаю: было ли это наваждение, или же некие темные силы сыграли со мной злую шутку, решив сделать из меня игрушку для своих нечистивых замыслов.       Всю дорогу назад я точно мантру заклинал себе: «жить, жить!» Валясь с ног от усталости, спотыкаясь поминутно и иногда ползая на четвереньках, я воротился весь в поту и трясучке в убогою лачугу на окраине, на которую сменил свой заложенный за долги особняк. Там я выпил эликсир, но что-то пошло не так...       Эликсир действительно прекратил действие яда, как я понял в итоге, но какой ценой! Испытывая невозможные боли, я несколько часов лежал в луже слизи, наблюдая деформацию моего тела: как усыхает левая рука, и наоборот чудовищно раздувается правая. Как въедается, точно под воздействием высоких температур, одежда в плоть; как лопаются жуткие бубоны, сочась гноем. Я буквально чувствовал, как легкие и прочие органы съеживаются и выгорают, выходя в виде пара из трещин в моем торсе.       Район словно опустел. Все замерли и нарочно не выходили на улицу, делая вид, будто спят и ничего странного не слышат. Ни один из этих трусов не решился помочь мне, хотя, будь уверен, полдеревни слышали мой вой, в то время как я трансформировался в этот... живой труп. Так какая же сила по сей день поддерживает в этом теле жизнь?       — Должно быть реагент эликсира вступил в химическую реакцию с ядом, вызвав на поздних этапах болезни столь жуткую мутацию. Урдалак, вы мутант. Урдалак вдохновенно продолжал, будто бы Арчибальд его и не перебивал.       — Я не мог и не желал оставаться более в этом клоповнике. Вся моя жизнь окончательно разрушилась на глазах, и недавний герой стал изгоем. Я сбежал в ту же минуту, как боль чуть утихла, и мне удалось подняться на ноги. Я бежал, распугивая горожан, своим жутким видом; они не узнавали меня. Я бесцельно шнырял в темных подземельях за городом, шарахаясь от собственной тени и пугаясь собственного отражения. Но постепенно стал привыкать к своему нынешнему состоянию: я освоился в новом теле и стал открывать удивительные способности, ставшие мне доступными благодаря ему. Именно там я нашел своих первых последователей. То были раболепные твари, осторожно идущие за мной на расстоянии. Они были верными слугами и даже позволили мне убить их, чтобы их останки послужили сырьем для моей будущей армии. Вот какова истинная цена верности! И именно там, в этих промозглых мрачных катакомбах, я принял себя обновленного, познал свое новое предназначение – Урдалак завоеватель, покоритель народов, угнетатель! – экзальтированно орал он, отчаянно жестикулируя. - Теперь я Ужасный У! Кто пойдет со мной?       — Вам следовало надеяться на мудрость минипутов. Это добрый и справедливый народ, они бы привыкли к вашему внешнему виду и дали вам шанс проявить себя. Да, вы преобразились и напугали своих братьев и сестер, но что мешало вам вновь завоевать их доверие? Я отвечу: ваше уязвленное тщеславие! Куда как проще отыграться на них и вымести все свои обиды, ведь так?       — Ты сказал надеяться? - Ужасный У насмешливо фыркнул. – Я научился жить и без надежды. Надо полагать, ты тоже научишься, если, конечно, проживешь чуточку подольше.       — Ненависть полностью поглотила ваш рассудок, до крайности развив все ваши дурные наклонности, потаенные страсти и тревоги. В ту секунду, когда вы поняли, что более не владеете собой, когда только почувствовали, что теряете себя, свою личность, то надо было остановиться и сделать единственно верный выбор - уничтожить себя. Но вы не решились. Это был ваш выбор. Дальнейшая дискуссия бессмысленна.       — Нет, Арчибальд, в принципе ты, конечно, прав, но по существу ты глубоко ошибаешься. Из нас двоих безумен только ты, старик. Я точно знаю, чего хочу и всегда получаю, чего хочу. Я куда разумнее и логичнее, чем ты себе представляешь. Твой снисходительный тон не оправдан, я не сильно младше тебя, зато гораздо талантливее, – Урдалак с презрением уткнул острейший коготь чуть ли не в самый нос Арчибальду. – Мы оба уже немолоды, однако один из нас даже из самой безвыходной ситуации выйдет победителем, а другой сгниет и обернется горсткой плесени. И что-то мне подсказывает, что в дураках остался ты! Ты уже проиграл. Ты смертен и притом смертен без-на-деж-но! Видишь ли, я намереваюсь жить вечно. Нынешнее тело при всех своих безусловных недостатках все же позволит мне пережить вас на многие тысячелетия, и имя мое восславят в веках; даже камни будут отзываться на него!       — Пускай я смертен! Я предпочту умереть и обратится в прах, чем пребывать целую вечность в образе бесформенного гниющего куска мяса, покрытого опарышами, и упиваться тем, что управляю кладбищем длинной в целую страну. Если вы и повелитель, так только повелитель навозной кучи и разложения. Вы способны только крушить – самое примитивное из того, на что способно мыслящее и чувствующее существо. Никому не дано жить вечно. В конечном счете время сокрушит и вас, и вы развалитесь на куски от ветхости и будете беспомощно озираться и звать своих слуг на помощь, но ни один не придет! Каждый из них боится и ненавидит вас, пусть и готов льстить и унижаться. Не сыщется на всем свете ни одного живого существа, которое посочувствовало бы вашему горю и вашей слабости. Я предрекаю, попомните мои слова: вас бросят все! Штыки годятся для всего, но еще ни одному тирану не удавалось усидеть на них!       Не скрою, я был опечален, узнав, какая кошмарная участь внезапно постигла вас, но вся жалость исчезла без следа, когда вы начали творить немыслимой жестокости бесчинства. Ваше имя проклято и будет предано забвению, уже сейчас от него осталась одна лишь буква, а потомки не будут помнить его, поскольку их отцы при жизни никогда не произносили его вслух.       Несмотря на непривычную для него самого горячность слов, Арчибальд говорил степенно и твердо, не повышая голоса, и этим по всей видимости и вызвал в Урдалаке крайнее раздражение. Тот сперва слушал, иронично склонив голову на бок, с призрачной полуулыбкой на устах, но чем дальше и жестче Арчибальд обличал его, тем сильнее и болезненнее удары приходились в цель... И Урдалак, наконец, не стерпел, уж слишком слова Арчибальда задевали его за живое, хотя живого в императоре Некрополиса осталось так мало. Он рывком вскочил на ноги и, схватив Сюшо за горло, оторвал его от земли, подняв старика на уровень своих глаз. В них плескалась обжигающая холодная ярость.       — Тебя как, сразу прикончить, или сперва помучаешься? – прошипел Урдалак, приблизив лицо вплотную к жертве. - Я сожму руку, и ты хрустнешь, как скорлупа, а затем размажу по стенке, да так размажу, что проще будет тебя потом обоями заклеить, чем отскребать.       Да, угроза нешуточная, и главное - он был в состоянии ее исполнить, каким бы инвалидом не казался. Вот прям запросто. Рукоклешня у него здоровенная, размером с две башки шахматиста.       — Лучше, конечно, помучиться, - сдавленно прохрипел Арчибальд, ухватившись костлявыми пальцами за сжимавшую ему глотку уродливую лапу Ужасного У.       Столько времени он мечтал о смерти, ждал ее как избавления, и тут ему вдруг снова очень захотелось жить. На мгновенье он представил себе мечущегося в смертельном ужасе больного Урдалака, пытающегося найти лекарство от яда и выжить любой ценой. Образ был до того натуралистичен, что Арчибальд почти ощутил сочувствие к нему. Почему почти? Да вот могильная хватка на его горле препятствовала этому.       Урдалак оставил позади даже подобие налета никчемной вежливости и благодушия, обнажив свое истинное лицо – кровожадного тирана-властолюбца, одержимого садиста-маньяка, любителя извращений.       — Что так на меня смотришь, отец родной? – У с подозрением прищурил левый глаз, наблюдая, как Сюшо смотрит на него и при этом куда-то вниз. – Цветы на мне не растут.       — У вас из пролежня на теле выползает какая-то мохнатая тварь с множеством лапок.       — В самом деле? Где? Я не вижу, - заинтригованно встрепенулся император.       — Слева, там, где должно было бы быть у вас сердце.       — Действительно, – Урдалак подцепил усохшей культей похожую на сколопендру тварь и ловко отправил ее себе в рот, она так и шваркнула с треском у него на зубах. - А-а, вечно забываю, что их нужно разжевывать, а не глотать. Всё норовят выползти из моего чрева наружу, ха-ха-ха! – доверительно сообщил Урдалак, с причмокиванием облизываясь. – То немногое, что мой организм еще воспринимает как пищу, ведь по большей части я остальное отрыгиваю обратно. Это кстати была на самом деле не сколопендра, а еще неизвестный пока человечеству биологический вид.       Урдалак очевидно вовремя передумал разбираться с Арчибальдом, вспомнив зачем сюда пришел в действительности. Он без предупреждения разжал когти, и Сюшо, точно кожаный мешок с костями, загремел наземь и пребольно ударился о стену лысиной. Кажется, под ним даже нечто хрупнуло, но явно все-таки не кость. Да и слава создателю!       Урдалак, не обращая теперь никакого внимания на него, начал с азартным неистовством что-то скоблить острием когтя на стене. Подняв глаза, Арчибальд увидал, что падший минипут чертит какие-то не то схемы, не то рисунки, но подслеповатые глаза не позволяли пожилому инженеру разглядеть как следует в потемках чего-либо конкретное.       — Предположим, у меня есть цистерна воды. Большая цистерна. Много воды, – вслух рассуждал У как бы сам с собой. - Мне требуется слить воду и переправить ее в другое место. Далеко. Как же я могу это сделать?       Вопросительно, но с нескрываемым требованием во взгляде Урдалак косо поглядел на заключенного. Арчибальд не спешил с ответом и чесал ушибленную лысину.       — Ну-у, это вполне возможно, хотя не так-то просто и отнюдь не быстро, - наконец, соизволил он ответить. - На что вам?       — А в том ли ты положении, чтобы спрашивать? Остепенись, старик, и знай свое место, – леденящим тоном отрезал Ужасный У.       — Я просто не хочу, чтобы мои изобретения использовались во вред невинным.       — Раньше об этом надо было думать, - резко перебил его У и гаденько ощерился одной стороной рта, другую точно парализовало и смотрелось это весьма жутко. - И не надо делать мне тут такие удивленные глаза. Так ты способен создать для меня такую оросительную систему?       — Хм, - Арчи потрепал кончик засаленной бороды; глаза его воодушевленно засветились внутренней энергией; получив интересную задачку, мозг стремительно заработал, поглощенный математическими расчетами. Наконец он ответил.       — Да, это возможно, но потребуются многочисленные ресурсы, в том числе и множество рабочих рук. Вряд ли Некрополис потянет такой долгоиграющий экономический прожект.       — Ерунда! У меня в подчинении сотни работников! – Урдалак с бахвальством поднял верх клешню и со свистом рассек воздух.       — Точнее, рабов, - презрительно процедил Сюшо.       — А пусть и так.       — Если соглашусь выполнить работу, что я с этого буду иметь?       Урдалак расхохотался: «Согласись создать для меня проект ирригационного сооружения - и доживешь до завтра!»       — А почему вы не поручите своим инженерам такую работу? Никак им не под силу?       — Мои инженерных дел мастера в состоянии собрать, чего угодно по чертежам, но им, скажем так, порою недостает технической смекалки, чтобы разработать слишком сложное сооружение с нуля. Ты не думай, они вовсе не слабоваты в коленках, но ведь им же еще учиться и учиться, а учеба идет исключительно за счет тех знаний, что мы сцедили с твоих мозгов. М-да… Сколько тебе требуется времени?       — Ну-у, дайте-ка прикинуть... Если по уму делать и брать в расчет все накладки, то …       — Я спрашиваю сколько, - раздраженно перебил Урдалак.       — Так я и говорю, если на совесть делать, то где-то пять или шесть месяцев, и это еще при условии... - продолжал сочинять Арчибальд, в надежде выторговать себе чуточку времени, но Ужасного У было не так легко провести.       — Сроку тебе месяц. Не успеешь - пеняй на себя.       Урдалак одернул на себя край плаща величественным жестом, брезгливо отряхнул его, как будто было чего отряхивать с подобной изодранной дряни, и направился на выход героической походкой, правда чуть покачиваясь, это сказывались гниющие суставы ног. Повернувшись на полпути, он мимолетом бросил.       — Сейчас я отправлю к тебе коменданта с припасами и принадлежностями для письма. Как он явится, приступай к работе немедля. И не думай обмануть меня: если мои мастера обнаружат в конструкции фатальную неисправность, то ты сильно пожалеешь, я обещаю. Тебе выпадет изумительная возможность на собственной шкуре ощутить всю силу моего гнева.       — Вот она, милость узурпатора, - едва слышно проворчал Сюшо.       Однако слух Урдалака после превращения сильно обострился и до него донеслась неосторожно брошенная реплика.       — Совершенно в дырочку, - невозмутимо прокомментировал он и важно кивнул головой. – А теперь работать... мой раб...       — Урдалак, постой! – вдруг окликнул его Сюшо, когда тот уже был в проеме решетки. Арчибальд впервые за время их общения назвал Ужасного У на «ты». Император Некрополиса замер, но не обернулся.       — Если бы принцесса Селения чисто гипотетически согласилась бы даровать тебе поцелуй, способный исцелить все болезни и вернуть твой прежний облик, но который отнял бы неуязвимость и потенциальное бессмертие, ты бы согласился теперь на него? Ты бы согласился пожертвовать вечностью ради того, чтобы вновь почувствовать вкус жизни и дожить оставшийся тебе срок, умерев стариком?       …Решетка с лязгом захлопнулась и долго еще в ушах Арчибальда стояли эхом шелестящие шаги императора и зловещее шуршание волочащегося позади него плаща. Наверх! Из катакомб в свою гробницу. Проклятый, позабытый друзьями, никем не любимый и никого не любивший...       Арчибальд вновь был занят любимым делом. Скоро придет надсмотрщик и потребует предъявить первые проекты. Он, конечно, подозревал, что Урдалак затеял неладное, но был ли у него иной выбор?       Молчание Урдалака говорило за него лучше всяких слов, и Арчибальд знал ответ на свой вопрос. Но знает ли его читатель?