Мотылек

В комнате – полумрак. Ночные тени, слабо разгоняемые видавшей виды настольной лампой, стилизованной под масляную, замерли на стенах в причудливых позах, словно кадры дикого танца аборигенов со старых кинолент. По углам они скопились, наслоились одна на другую, и шепчутся, шепчутся на своем языке: свистом ветра за распахнутыми окнами, тиканьем старинных часов, шорохами, скрипами, мыслями… Шелестом легких полупрозрачных крыльев. Тотсука напрягает слух – и слышит лишь размеренное чужое дыхание. В комнате – душно. Несмотря на остывающий воздух Токио, в Хомре все нагрето, раскалено, докрасна, добела, кислород выгорает – прямо в легких, тонкой корочкой запекаясь на стенках. И пахнет чем-то пряным и сладким. Ванильной выпечкой и пыльцой с маленького хрупкого тельца. Тотсука вдыхает глубоко – и чувствует лишь горький запах сигарет. Дым струится, извивается сизым морским драконом, рисует сложные узоры в сладковатой духоте, смешиваясь, растворяясь без следа. Кружится голова. Кружится вокруг лампы белый мотылек. Тотсука плотнее кутается в одеяло – холод ломкими острыми иголочками неприятно покалывает пальцы. Юноша чихает, тени разом замолкают, разглядев в фигурах, сидящих друг напротив друга, вражеских шпионов, Суо – хмыкает на грани слышимости и делает еще затяжку. На миг отрывается от спинки дивана, нагибаясь через низкий столик, через лампу, спугнув насекомое, и выдыхает струйку едкого дыма прямо в лицо соклановца. Тот возмущенно морщится, кашляет, активно машет перед собой ладонью и зарывается носом в накинутую ткань. И улыбается в ее складки: Король сегодня в очень хорошем настроении. Тотсука хочет протянуть руку за камерой и запечатлеть сей редкий момент для истории и потомков, но передумывает. Эгоистично решает ни с кем не делиться таким Королем, выжечь этот образ на сетчатке и хранить в ворохах только своей памяти. Его личный Король. Такой – только с ним. Голова кружится от осознания, от сигаретного дыма, от жара. От беспорядочных взмахов нежных крыльев. Татара ерзает на своем диванчике в нерешительности, – точь-в-точь проказливый ребенок в предвкушении новой выходки – мнет бледными пальцами края одеяла, кусает внутреннюю часть нижней губы. Микото снова издает хмык и стряхивает пепел в пепельницу из толстого мутного стекла. Король сегодня определенно в наилучшем расположении духа. Король великодушно дает свое разрешение. Грех не воспользоваться. Мотылек испуганно теряется во тьме среди разозленных теней, бьет крылами по раскаленному воздуху, беспомощный, слабый, хрупкий. Белыми легкими крыльями взмывают полы одеяла, хрупким полупрозрачным тельцем прижимается юноша к полыхающему костру, кладет доверчиво голову на королевское плечо, обвив тонкими руками чужую, и укрывает обоих. Тени шипят, дым расшивает их полотно шелковыми нитями, тугие душные кольца разворачиваются. Пшеничные локоны пахнут ванилью. Мотылек все кружит, кружит вокруг источника света, то ближе, то дальше, хаотично, судорожно, так близко – так далеко… - Глупое создание, - голос Суо низкий, вибрирующий, словно довольное урчание большой дикой кошки. И разливает горячие волны, согревая где-то в районе солнечного сплетения. - Ты тоже так считаешь? – Тотсука улыбается. Улыбается, как только он может: мягко, ласково, немного грустно и бесконечно, обволакивающе тепло. Глупое, крошечное, практически невесомое создание, так бездумно бросающееся в объятия страшной, мучительной смерти. Жалкое и отчаянное. Но что знают люди? Знают ли они, насколько холоден этот мир, булавками ветров нанизывающий конвульсивно содрогающееся насекомое и увлекающий в свои головокружительные завихрения? Как невыносимо холодно мотыльку в остывающей тьме? Настолько же, сколь велико его желание согреться, его тяга к пылающему всепоглощающему жару. Жару, что обращает все в пепел, что сжирает в неутолимом голоде тонкие тельца, опаляет трепетные крылья, выжигает все прочие мысли и чувства. Жару, смертельно прекрасному. Так, что и сгореть не жаль… Наутро Анна найдет перегоревшую лампу, стилизованную под старинную масляную, и мертвого мотылька, скрестившего слабые ноги и сложившего молочно-белые нежные крылья. И взгрустнет отчего-то, сжимая в ладошках стеклянные шарики. Жизнь этих созданий коротка. Коротка до того, что, даже предлагая всего себя алчущему пламени, – не успеваешь согреться.