первая татуировка

Какие развратные люди вокруг пошли, вашу ж мать. Россия менялась так стремительно, а молодежь, пытаясь подражать развитому обществу, старалась сделать себе как можно больше наколок, рисунков и татуировок по всему телу, чтобы все, блять, видели, какие они молодцы. Бесит до чертиков. Но только рабочая этика не могла заставить бросить машинку на стол и уйти отсюда куда подальше, потому что выводить на чужих телах рисунки было безумно интересно. Чонгуку казалось, что он уже видел абсолютно все, начиная от голых грудей, которыми настойчивые девушки всячески трясли, и какой-то вообще микроскопической розе между ними — ну вот зачем сиськам цветок, а? — и заканчивая кольцом из узоров рядом с чужим членом, который еще и медленно от давления руками твердел и поднимался. Жуть просто. На прием пришел новый подросток с эксцентричными желаниями, и Чон уже битые полчаса старался аккуратно вывести узор, опираясь на свободную левую руку и сдувая выпавшие из хвоста волосы. Парень ерзал, неровно дышал и чутко вздрагивал, мешая сосредоточиться и нормально развернуться во всю ширь своих возможностей. — Еще раз дернешься, и я тебя прямо здесь разложу, — недовольно шикнул он, когда тот дернулся еще раз, мешая поставить иглу в нужную точку. Еще и член под руками в перчатках напрягался и твердел. Этот мужчина, сидящий прямо между ног Тэхена, жутко напрягал и раздражал своими резкими вздохами, которые звучали так, что еще пара секунд, и он не выдержит и убьет паренька нахрен за то, что тот мешает ему делать свою работу. Ну, извините, это тоже не так просто: сидеть, пока красивый мужчина, раза в четыре больше самого Тэхена, трогает его в самом неположенном месте. Хотя да, он же сам виноват, что выбрал такое место для рисунка, но... красиво же. — Извините, — пищит парень, краснея, как самая настоящая школьница из-за мальчика, который дернул ее за косичку. Фу, Тэ, как так можно? Парень пытается расслабиться, ничего не замечать вокруг, но даже небольшая боль от иголки на коже не скрывает того тепла, которое передает чужая ладонь по его члену. Ну, уберите руку, пожалуйста... Ким старается не дергаться, но против воли это делает, тут же зажмуривая глаза и со стыдом замечая, что ему надо бы выйти в туалет, иначе татуировщику придется менять перчатки и вытирать его живот от спермы. Рука скользит. Так похабно и раздражающе, подзадоривая, по чужому паху от выделяющейся смазки, и раз за разом повторяет этот путь, потому что иначе просто неудобно, не опираясь. Чонгук морщит нос и фыркает, не отрываясь от кожи с иголкой и стараясь не обращать на учащенное дыхание никакого внимания. Рука и тело рядом дрожит, его колотит, а член становится почти каменным.В таких условиях работать ну просто невозможно. Доведя часть рисунка до логического завершения, он убирает руки в сторону, разгибаясь и откидываясь на спинку стула, сдувая с лица упавшие волосы — резинка, похоже, обещала порваться. Татуировка своей незаконченностью насмешливо гудит и мозолит глаза: "Что, неужели справиться не можешь?" Мастер хочет согнать наваждение массированием глаз, да вовремя вспоминает, что руки в перчатках отнюдь не чистые. — Ну и что мы будем делать? — удивительно спокойно спрашивает Чон, пристально смотря на сидящего напротив парня без гребаных штанов, со вставшим членом, и откладывая в сторону машинку — надо бы краску заправить, что ли. — Может, тебе дать время подрочить? — Из-звините, — сбивчиво шепчет парень, прикрываясь руками и неловко отводя взгляд. Татуировку он руками не трогает, она едва щиплет, но это нихрена не помогает. Тэхен опускает голову, скрывая черные глаза под светлой челкой, и неловко ерзает на стуле. Очень неприятно ощущать на себе взгляд чужих глаз, которые чуть ли не насквозь прожигают парня. У него чуть ли не все тело дрожит, в прямом смысле чувствуя невидимые касания татуировщика. Он настолько красив и мужественен, что хочется тут же лечь под него, призывно расставив ноги, но Ким не может, он же не такой, правда? — Только не при вас, — пищит мальчишка, прочищая горло, чувствуя, как резко захотелось пить, — можно я выйду хотя бы? Он аккуратно привстает, морщась от неприятного жжения в районе паха, Тэхен даже подумывает обратно лечь, но спустить хотелось гораздо больше. Поэтому, тихо матерясь, он садится прямо, кидая взгляд на мужчину, который все так же неотрывно на него смотрел. — Можно? Смотреть на юношу забавно — на то, как он шипит, как котенок, морщится и смущается под его цепким взглядом. Это в какой-то мере очень мило, что ли. Чонгук вообще не знает и не может вспомнить, когда в последний раз так отчаянно смущался и вертелся на месте. Но и такой ситуации с ним никогда не приключалось, будем честными. Шея от одного неудобного полусогнутого положения затекла до невозможности, так что он хрустит ею и водит в разные стороны, сладко и с удовольствием потягивая и чуть слышно хрипло удовлетворенно выдыхая. За реакцией мальчишки наблюдает из-под полуопущенных век, потому что ему, черт возьми, интересна его реакция, до покалывания в пальцах. Да и этот шкет довольно красив, даже, скорее, элегантен, стоит это признать. — А какая разница, где? — слегка ехидно и насмешливо интересуется Чон, облокачивается локтем на стол и достает откуда-то снизу пачку салфеток. Конечно, остальные клиенты вряд ли оценили бы желание мастера помочь и не терять драгоценное время, но ведь ничто никуда не попадет, а значит, никому это не мешает. Не признаваться же, в самом деле, что ему самому немного интересно посмотреть на чужое поведение. "Да ладно, обычный парень", — успокаивает себя он, показательно отворачиваясь в сторону в поисках краски. Тэхен с тяжелым выдохом откидывается на спинку кресла, сильно жмуря глаза и не зная, что делать. Ну, конечно, глупо было бы надеяться на то, что этот мужчина отпустит его в туалет подрочить. Он никак не может понять, что же нужно сказать, чтобы его отпустили. У него уже все настолько болит, что прямо не сидится на месте. — Чонг-гук — заикаясь, шепчет мальчишка, читая имя татуировщика на бейдже, — я не смогу при... вас. Можно выйти? Парня все еще не покидает ощущение, что он в школе и никак не может отпроситься у злой уставшей учительницы выйти в туалет. Нет, серьезно, все так и выглядит. Тэ очень сильно смущен, он не знает куда деть себя от этих внимательных глаз. Он поправляет сползающую ткань на место, слегка прижимая и не отрывая руку. Так, кстати, гораздо легче терпеть, все-таки это его собственная рука. Черт, надо было в другой салон пойти, где нет таких... Чонгуков. Чон игнорирует просьбу, будто не слышит ее совсем, перебирая в руках карандаши, ручки и исписанные листы бумаги — не то, чтобы очень хочется заставить мальчишку выть в голос, но настойчивое желание чуть подтрунить над ним имеется. Так, медленно, тихо-тихо и плавно довести до точки кипения, невозврата, чтобы подростковая наивность неотвратимо рушилась под его давлением и гнетом. "Я как будто мир завоевывать собрался," — хмыкает он и следит за посетителем краем глаза, находя нужные наброски в ворохе стола и прочих занятых, исчерченных бумажек. Смотрит на нарисованного тигра, будто это центр Вселенной и самая интересная сейчас вещь, хотя рядом, в шаговой доступности, сидит на кушетке и почти незаметно извивается, перекатываясь с одного бока на другой, привлекательный молодой человек. — Так зачем выходить? — почти интимно шепчет мужчина, вставая со стула и подходя ближе, склоняясь лицом к лицу так, что дыхание делится на двоих. Он обходит сзади и наклоняется вниз, опираясь руками позади мальчишки — руки покалывает в самых кончиках пальцев. — Ты же меня не видишь. — Пожалуйста-а, — открывает глаза и еле слышно шепчет парень, буквально задавленный и физически, и морально этим прекрасным мужчиной. Он настолько красив, что хочется выть, как волк, смотря только на его руки. А когда он так близко, пусть хоть и сзади, Тэхен даже вздохнуть не может, дыхание перехватывает от этого запаха мужского одеколона, который въелся в кожу, заполнив все легкие. Он вновь прикрывает глаза, чтобы немного успокоится и подумать о чем-нибудь отвлеченном, но, черт, не получается вообще ничего, — вы меня... смущаете. Ким хнычет и дергается, тело будто кричит о том, чтобы Чонгук прекратил эти игры и отпустил его. Ну, или не отпустил. Конечно, мозг говорит о том, что он не хотел бы, чтобы практически незнакомый мужчина его трахнул. А вот тело всеми способами показывает обратное. Будто кричит: "ну, пожа-а-алуйста, не медли!" Мальчишка вообще не хочет задумываться о том, чтобы сейчас просто взять и подрочить. Нет, это вообще ни в какие ворота, это слишком. Даже уже было потянувшаяся к паху рука тут же спряталась за спину. Тэхену совсем не хотелось краснеть сильнее. Да а хотя куда уж сильнее? Клиент, — как бы не было противно это слово в данной ситуации, — у девушки-администратора был записан, как "Пак Чимин", но кто же знает, насколько именно это имя достоверно, подросток мог и просто соврать. Мальчик загнанно дышит, будто пробежал кросс на уроке или носил на спине мешок кирпичей в течение часа. А еще дергается, тянется почти незримо и неосязаемо ближе к нему, постороннему мастеру, что его недавно иголкой протыкал, и ласкает слух ерзаньем на месте и нетерпением, что даже в воздухе можно было прощупать. Пьянит сильнее стопки водки под Новый Год или рюмки коньяка поздно вечером где-нибудь в пятницу. Чонгук наклоняется совсем немного, когда уже конкретно ведет, и дышит в самую шею, внутренне даже радуясь такому толчку чистой живой энергии, когда она прямо плещется из края в край. Кожа на вид сладкая, бархатистая, так и тянет попробовать. — Да брось. Руки чуть смещаются ближе к телу — можно даже тепло ощутить, оно прямо пылает, разнося чужое удовольствие по венам. Тэхен ненадолго выпадает из реальности, но слыша приглушенный стон, тут же открывает глаза, понимая, что это был его собственный. Ему настолько неловко, что он готов сквозь землю провалиться. Он никогда еще такого не испытывал, чтобы прямо до искр в глазах, до дрожащих рук и потерянного, пусть даже на несколько секунд, сознания. Неужели это так на него влияет близость именно этого мужчины? Ким ведь и раньше был с муж... с парнями скорее. Им было не больше двадцати пяти, разница небольшая. А вот Чонгуку, кажется, лет тридцать или даже больше. Такой мужественный, излучающий силу и мощь. — Прошу, Чон, пожалуйста, — наплевав на все формальности, пищит мальчишка, ерзая и плавясь под чужим горячим дыханием. Как обычный поход к татуировщику мог превратиться в такое? "Надеюсь, — думает Тэхен, — у него есть презервативы хотя бы..." Но все мысли прерывает здравая часть мозга, которая без устали твердит: "Смывайся оттуда как можно быстрее, иначе неизвестно, что будет". Да кому она врет, всем известно, что будет, ведь так? Мужчина чуть ли не урчит, как большой, довольный, объевшийся сметаны кот, и наконец прикасается губами к изгибу шеи, слабо потираясь кончиком носа об элегантную выступающую челюсть прямо под аккуратным ушком, за завесой волос. Пряди щекотятся, он тихо и хрипло смеется, пряча улыбку за новым поцелуем в шею и легким прикусом уже за шиворотом верхней модной одежки, чтобы сильно видно не было — мало ли что. Руки вообще собираются жить отдельной жизнью, скользя по телу вниз, к бедрам, сжимаясь на чужих, таких маленьких в своих собственных руках, не смотря, убирая их в сторону, — такая застенчивость сейчас явно ни к чему. Глаз больше интересует шея и спина, откуда Чонгук с удивительно маниакальной потребностью не может оторвать взгляд и собственный рот — хочется все прочувствовать: тепло кожи, ее гладкость, слабый ворох мурашек от прикосновений и дыхания в загривок, легкую дрожь и почти интуитивные движения вслед. Его ведет, он сам плавится, расщепляется на атомы, а руки невесомо оглаживают стройные бедра, касаясь всего, кроме самого главного. Кажется, он стал мазохистом. Тэхен еще никогда так остро не ощущал чужие прикосновения, никогда не думал даже, что это можно ощущать настолько реально и плавиться от каждого осторожного движения чужой руки. Его пальцы вырисовывают какие-то узоры на бледной коже, проходясь с тем местом совсем рядом, а ведь оно больше всего нуждалось в активных ласках. Чонгук его как будто на самом деле игнорирует, только дразнит, не пытаясь доставить настоящее удовольствие. Чужое дыхание щекотит шею, ключицы, доходит до линии скул и вновь ведет назад. Его губы совсем невесомо касаются щеки мальчишки, и тот хнычет, словно теряя над собой контроль. Но остатки разума все равно проявляются в затуманенной голове Кима, словно не позволяя ему начать упрашивать мужчину о большем, не всхлипывать и не твердить одно и то же "пожалуйста". Это даже сейчас слишком, а что будет, если он зайдет дальше? А если остановится? Так много вариантов, но парню хочется лишь одного... — Чон-ни, прошу, — решает предпринять еще одну попытку Тэ, пытаясь то ли вразумить Чонгука на то, чтобы он его отпустил, то ли просить, чтобы он не останавливался. Мужчине хочется смеяться — он как вампир, что питается чужой духовной энергией, или суккуб, готовый прямо сейчас завалить юнца на чертову шатающуюся кушетку. Обращение к нему слишком фамильярное — они знакомы-то минут сорок от силы, — а протяжное имя патокой на чужих губах смазывает собственные сахарным медом, заставляя облизывать их вновь и вновь. Хочется довести до точки кипения, до спутанности мысли и сознания, а в конце концов посмотреть, как эти пальцы будут сжимать этот твердый член в кольцо, скользить, собирая пальцами смазку; хочется слушать, как сбившееся дыхание станет совсем сбитым и хриплым, раздирая стенки горла сиплым горячим воздухом. Картинка в голове представляется такая четкая, яркая, до звездочек перед глазами — собственное естество каменеет, яйца звенят, — а уходить из-за спины не хочется. Внутренний тормоз, точнее, его остатки, усиленно твердят, что если посмотреть и потрогать, то это еще не фатально. А вот насадить его, дергающегося, это фиаско. Фиаско карьеры и устоявшегося статуса в обществе одиноких тату-мастеров. — Подрочи, — просит шепотом Чонгук, невесомо касаясь ствола по направлению к головке, слабо ударяя по чувствительной вершине, — Я хочу посмотреть, — он трется о плечо и прикусывает мочку чужого уха. Этот жар, исходящий от мужчины за спиной Кима окутывает его полностью, оставляя невидимые ожоги на разных участках тела. Глаза слезятся от морального удовольствия, а вся кожа покрывается испариной только от одного чужого голоса. Пару секунд мальчишка не понимает, что сказал мужчина, а после того, как тот легко ударяет его по чувствительной головке члена, он выгибается и стонет совсем развязно и громко. Так, как он не хотел стонать. Так, что он сам слышит свой голос и тут же краснеет, делая вид, что не он сейчас кричал и пищал, словно девственник на первой вписке. — Я не буду, — хнычет Тэ, сам не замечая того, как двинул бедрами, дрожа и чувствуя, что еще одно движение, и он кончит. Точно как девственник, — не могу, Чон, не могу. Парень задирает голову вверх и, открывая вид на шикарную шею с дергающимся кадыком, сжимает губы в тонкую линию. Только бы не сорваться... Ерзает. Парень нетерпеливо ерзает по немного шершавой поверхности, сминая специальные стерильные простыни своей задницей, распаляясь с каждой минутой, секундой, мгновением все сильнее и сильнее, буквально обжигая горячностью и бурлящей энергией на расстоянии в несколько сантиметров. "Может, все так быстро и закончится?" — внутренне у самого себя интересуется Чон, с удивлением отмечая некое расстройство и совершенно простую детскую обиду. Хотя, таким образом можно быстрее вернуться к работе и распрощаться с взбудораженным юнцом, оставляя свою фантазию и возбуждение наедине друг с другом в интимной обстановке подсознания. — Как хочешь, — хрипло бубнит он прямо в шею, посылая вибрацию по верхнему слою кожи, надеясь, что от головы до пят. Руки тянутся вперед, обнимают тело по бокам и оглаживают какой-никакой рельеф тела, его упругость и скрытую в мышцах силу, а одна шаловливо опускается на член, практически невесомо пробегаясь шершавой ладонью по чувствительной коже и смыкаясь у основания. — Тогда это сделаю я. Шея пленяет как никогда раньше, а взгляд запрокинутой головы сверлит аккуратные дырочки в здравом разуме, разрушая его к чертям. Тэхен, чувствуя неожиданные прикосновения к тому, что так их жаждет, вскидывает бедра вверх, жмуря глаза до сногсшибательных салютов перед глазами. Рот открывается в беззвучном стоне, а рука цепляется за чужую, крепко сжимая и не давая предпринимать хоть каких-то действий. — Я сам, я сам, не надо, — мальчишка дергает чужую руку вверх, отцепляя ее от себя. Он хнычет и опускает голову, тяжело дыша и протягивая руку к своему члену. Он пару секунд медлит, но потом все же обхватывает ствол, делая пару движений вверх-вниз. С губ слетает рваный выдох, граничащий со стоном, но Тэхен прикусывает губу, не позволяя срываться звукам громче, чем сбивчивый вздох. Ну и как поход к татуировщику мог превратиться в это? Мальчишка вновь двигает рукой, думая о том, что на него никто не смотрит, он совсем один и сейчас кончит, закончит тату и уйдет домой. И все будет по-прежнему. И этот мужчина по имени Чонгук никогда больше не появится в его жизни. Но мысли заводили парня все сильнее и он почти кончает, делая еще пару движений. Совсем скоро, сейчас уже... Смотреть на это все... странно. Так притягательно, трогательно и почти безумно, аж дух захватывает. Резко, грубо и без возможности вернуться назад. Чон выдыхает прямо в чужое ушко и ласково прикусывает мочку, шепча всякие непристойности и едкие словечки, что даже его самого пробирают до звездочек перед глазами — тело ноет, пищит и скрипит напряженными мышцами от любого движения, не говоря уже о стоящем от вида, образа и звуков члене в собственных штанах, благо те были достаточно свободными — на работе можно было ненароком испачкаться краской, а любимые повседневные штаны пачкать ой как не хотелось. Чонгука вся эта ситуация заводит так, что он сам пугается — внутренне, конечно. — Ну давай, — почти выстанывает, специально, в самое ухо, как можно глубже и мурлыкающе, чтобы кончил, ушел отсюда и не возбуждал одним своим состоянием. Сейчас раскладываться здесь на кое-что поинтереснее было крайне глупо — людей рядом много, следующие в расписании ждут своей очереди, а место татуировки болеть еще будет какое-то время. Хоть назначай прием, чтобы осмотреть заживление и финальный рисунок, в самом деле. — Чонгу-у-ук, — совсем не скромно выстанывает мальчишка, дергаясь и кончая на живот, чувствуя, как капли собственной спермы катятся по плоскому животу вниз, оставляя после себя след, который тут же холодит кожу. Это так странно: сидеть вот так, тяжело дышать и буквально плавиться под чужим взглядом. Сидеть так и знать, что этого мало, прикосновений чертовски мало, а за дверью сидят клиенты, ждущие своей очереди. А татуировка Тэхена все еще не закончена, мало того, она не выполнена даже на половину. Парень ужасно громко дышит, чувствует горячее дыхание на шее и пронзительный взгляд, который скользит от одной капли на животе к другой, оставляя после себя обжигающий след. Тэ прекрасно знает, что если мастер сейчас сядет за тату, то он вновь не сможет сдержаться, все его тело вновь напряжется, пусть и сейчас он едва расслаблен. Он хочет этого почти незнакомого мужчину себе, над собой, в себя... И это чертовски глупо, ведь они знакомы не больше нескольких часов. А он, в свою очередь, не предпринимает никаких выводов, не прикасается и ничего не говорит, будто хочет, чтобы Тэхен сделал первый шаг. Но он не может пасть еще ниже, и так щеки все еще ослепительно красные, обжигающие глаза ярким цветом. И от осознания этого Киму хочется провалиться сквозь землю все больше, хотя, кажется, больше некуда. Чон доволен, как будто только что покорил Эверест или встретился с королевой Великобритании за чашечкой терпкого черного чая в Букингемском дворце. Глупо, конечно, просто до ужаса, но собственное самолюбие облизывается где-то под сердцем, как чертовы тяжелые валуны в яйцах звенят и оттягивают все хозяйство вниз. Обменяться дрочкой было бы, конечно, забавно и иронично до безумия, но экспериментировать как-то не хочется. Он протягивает картонную коробку с салфетками, ставит рядом и — лично, хотя, вашу ж мать, мечтается не салфеточками по телу водить, — стирает сперму, выкидывая влажную тонкую бумагу прочь. Моет руки, откидывает волосы назад, потому что гадкая резинка все же лопнула, оставляя саднящий след на шее и немного щеке, вновь надевает латексные перчатки и садится на место, с флегматичным лицом ставя иголку на нужное место и продолжая воспроизводить чернильный рисунок в слое кожи, предварительно отправив Намджуну, своему коллеге, просьбу взять одного из следующих клиентов. Тот потребовал "бухлишка и чтоб телка давала", на том и разошлись. Пока парень в таком желеобразном состоянии, пока спокойно сидит и не шевелится, можно довести рисунок до конца и закончить эту возбуждающую часть без возможности, так сказать, реализации в том русле, каком хочется. Эта ситуация слишком сильно напрягала мальчишку, до такой степени, что он не может даже смотреть на поразительно спокойного мужчину. Такое ощущение, что его совсем не колышет то, что Тэ, совсем расслабленный и готовый ко всему лежит, чуть ли не пыхтя от того, что его, можно сказать, отшили. Да, мужчина смотрел, как он кончил, заботливо вытер живот салфетками и так же спокойно сел назад за тату, будто бы ничего не было. Вроде бы Тэхен большой мальчик, который не хотел вообще всего этого, но то напускное (напускное ли?) безразличие выводило из себя. И он готов сказать с точностью, если сейчас Чонгук начнет вновь выводить на его коже узоры, одной рукой опираясь туда же, он просто уйдет нахер отсюда к другому мастеру, он не желает испытывать еще одного такого же стыда. Кажется, слишком много на сегодня он испытал, и если Чон не хочет продолжения, то Тэхен свалит отсюда. — Можно салфетку? — спрашивает мальчишка и с удивлением замечает, что голос не дрожит. Когда ему заболитливо подают пачку, он вытаскивает одну и вытирает взмокший лоб и шею, аккуратно проходясь по ней, опуская руку вниз, к ключицам, и протирая бледную кожу. Он выкидывает использованную салфетку в урну и откидывается на кресло, прикрывая глаза. Главное дотерпеть. Чон покладисто мурлычет себе что-то под нос, переставляя иголку с точки на точку и протирая выступающую кровь чертовыми салфетками из картонной коробочки с две ладони размером. Перед глазами сияют звездочки, мешая концентрации и вообще уверенности в собственных действиях, на голову стальным обручем или пятитонной гирей давит чужое осуждение, возникают всякие непотребные картинки с участием этого юного развратителя в образе милого юнца с долбанным обкончавшимся членом прямо вот, руку протяни. В свете лампы мерцают голые бедра, устало ходящая грудь и прочие привлекательные части тела, а собственное возбуждение почти разрывает каменные яйца в, твою мать, омлет с перчинкой рабочей этики и вообще любых моральных норм. — Блять, — откровенно объясняется мужчина Чонгук, тридцать годиков, и утыкается лбом в чужое бедро, ближе к коленке, сипло дышит прямо на кожу и облизывает пересохшие губы. Трахнуть этого мальчишку хочется до чертиков. — Чон, — так же немногословно шепчет мальчишка, вплетая тонкие музыкальные пальчики в чужие волосы, аккуратно перебирая мягкие пряди между указательным и большим пальцами, чуть ли не выгибаясь до хруста в позвоночнике от горячего дыхания, обжигающего нежную кожу в районе бедра. Он дышит устало и сильнее зажмуривает глаза, понимая, что не только ему хочется. Не только ему хочется утонуть в чужих объятиях, целовать пухлые губы напротив, чувствуя как внутри все плавится от неконтролируемого возбуждения. Ведь Тэхен умный мальчик, он прекрасно понимает чувства. Чонгук, который, к слову, так сильно сжимал зубы, пока выводил какие-то линии на коже парня, что даже слышно было, как они скрипели. Почему нельзя просто поддаться соблазну? Да ответ здесь прост, ведь они же не животные. Черт, этот татуировщик даже имени его наверняка не знает. — Меня Тэхен зовут, — сбивчиво говорит мальчишка, поджимая губы и даже не представляя для чего он это сказал. Мужчина сипло смеется на немного запоздалое знакомство и, еле касаясь, водит носом по бедру. — Приятно познакомиться, — бурчит прямо в кожу, слабо прикусывая и оставляя почти незаметный след на верхнем слое, что обязательно будет скрыт одеждой от чужих глаз, и слепо улыбается от ласкающих поглаживаний в собственных волосах, ластясь к гладящей руке почти наощупь. Надо что-то срочно делать: оставлять все в таком подвешенном состоянии явно не лучший вариант для них обоих, но во вполне закономерно плывущее сознание лезет только какая-то романтическая чепуха — сбежать на край света, пойти против системы и рабочего контракта, показать небо в звездных алмазах или просто отложить до лучшего момента, как назначенная заранее встреча, например. Последний вариант кажется самым правильным и рациональным, по крайней мере, в стенах этого салона в общем и комнаты в частности. — Ну и что будем делать? — интересуется он совсем беззастенчиво. — Пожалуйста? — шепчет мальчишка, и звучит это почти как приглашение. Он хочет протянуть руки дальше, цепляясь за шею и притягивая на себя для поцелуя, но не делает этого. Он слишком стесняется даже для того, чтобы ответить нормальным предложением, а не вбрасывать на выдохе слова, которые, произнесенные шепотом, все равно, кажется, звучат слишком громко в таком помещении. Тэ готов поспорить, что мужчина уже не сможет работать в таком состоянии. Глаза уже давно застелила пелена липкого возбуждения, щеки покрылись ярко-красным цветом стыда за свои желания, а в голове лишь одно предложение бегущей строкой о том, чтобы Чон не медлил. Но, кажется, если Тэхен сам не будет действовать, то Чонгук просто пойдет дальше, уйдет сквозь двери к другим клиентам, оставив парня позади и отдав его другому мастеру, которого даже в сравнение Чону ставить будет стыдно. И поэтому (только поэтому) Тэ решается на то, чтобы аккуратно потянуть за мягкие локоны вверх к своим губам для поцелуя. Хотя это даже поцелуем назвать сложно: мальчишка еле-еле касается губами чужих, боясь что-то сделать не так, но из горла предательски рвется стон удовольствия, затмевая все, и Тэ продолжает, не останавливает эту пытку на двоих, а просто ждет ответа, который решит все. Прикосновения к нему нежные, мягкие — почти невесомые, будто он хрустальный и может разбиться в дребезги, на миллионы миниатюрных осколков самого себя. Губы напротив влажные и безумно мягкие — хочется углубиться, исследовать все внутри, вплоть до дальней кромки зубов, и просто целоваться до упомрочения, до боли в лицевых мышцах. Чонгук встает полностью, разрывая медленный тихий процесс, когда слышно только причмокивания и ощущается вкус чужой слюны — находиться в подвешенном положении крайне неудобно, а этого времени вполне достаточно, что зарядить истощенные легкие свежим воздухом, — и нависает сверху, опираясь на вытянутых руках по бокам от распластанного внизу тела о кушетку. Мышцы подрагивают нещадно, а теперь мужчина может сам аккуратно склониться вниз, провести легкую дорожку от виска к губам и снова поцеловать: медленно, тягуче, не спеша и не торопясь, как будто в запасе есть все время этого мира. Тэхен тихонько, совсем неслышно пищит и, чувствуя ответную реакцию мужчины, чуть ли не плавится. Чужие руки стоят по бокам худого мальчишки, заключая его в жаркий плен между горячим телом и кушеткой, которая, к слову, холодная, потому что одноразовая ткань сползла окончательно, оголяя жесткий материал, царапающий нежную и чувствительную кожу. Парень мычит в поцелуй и отстраняется, пытаясь совладать с собой и набрать в легкие побольше воздуха. Руки до сих пор поглаживают мягкие локоны Чона, заставляя того совсем по-кошачьи подставляться под прикосновения. Ким смотрит в глаза напротив пару секунд и вновь целует, перемещает руки на шею, немного сдавливая и выгибаясь. Хотелось почувствовать мужчину полностью, трогать везде, где пожелается, царапать спину, дергаясь от частых толчков, очень хотелось, до безумия просто. Вообще, целоваться Чонгук, честно признать, любил. А если быть точнее, то просто обожал: быстро, медленно, дразняще или со вкусом — неважно, самое главное — просто быть максимально близко, видеть искорки в чужих глазах от собственных действий, ловить взглядом любые изменения в изгибе губ или складочках на лбу, чтобы каждая мелочь была выявлена и замечена. Он дразняще отстраняется от жаждущих губ, едва слышно смеется и фырчит, чтобы просто всматриваться в чужое лицо, ловить дыхание и делить его на двоих, читать любой изгиб мышц и чувствовать, ощущать, питаться всей этой живостью молодого тела. Он даже не целует шею, ключицы и грудь с прессом, просто потому что хочет смотреть, не отрываясь, — жаркие губы заменяются руками, которые, кажется, повсюду исследуют каждый бугорок с мышцами или изящную впадинку. Касаться члена вновь, когда руки уже доходят до таза и бедер, волнительно и как-то стыдно, что ли. Самочувствие Тэхена в этот момент не мог определить даже он сам. Это было настолько странное чувство, когда тебя целуют, трогают и буквально трахают глазами. Просто непередаваемо и, кажется, нереально. Мальчишке казалось, что он находится в какой-то прострации, похожей на сон, ведь такое просто невозможно. Это выглядит и чувствуется настолько сверхъестественным, что Тэ не удивится, если сейчас ущипнет себя и проснется в своей кровати совершенно один, мокрый и горячий. Поэтому он решает использовать свой шанс, данный ему сном или реальностью — это даже неважно. Парень просто сильнее прижимает к себе мужчину, пробегаясь пальцами по темной футболке мужчины сверху вниз и задирая ее, как бы намекая, что этот элемент одежды лишний. Когда Чонгук остается без футболки, то Тэхен чуть ли не облизывается, как самый настоящий кот — его тело безумно прекрасно, ему даже стыдно теперь за свое худое, совсем неспортивное телосложение. И даже цвет кожи сильно разнился — у Чонгука темный, загорелый, привлекательный, а у Тэхена — светлый, почти белый, на солнце парень даже не загорает, а сразу же обгорает. Не повезло. Мальчишка нетерпеливый и такой открытый, что это забавно до легких смешинок в глазах — Чон довольно улыбается и чуть отстраняется, поднимаясь над столом и смотря на распластанное на кушетке тело сверху вниз, с нескрываемым превосходством и торжеством — тот лежит, тяжело пыхтит и почти нетерпеливо елозит, сбивая ткань в какой-то невнятный комок. Он на ощупь лезет в многочисленные ящички в поисках смазки — оказывается, иметь ее у себя на работе просто незаменимо важно, — все так же смотря внимательно и чутко. Обратно мужчина склоняется уже сразу к бедрам, довольно смотря на подрагивающие мышцы и мурашки на коже, и коротко лижет головку члена, довольно урча. Можно, так сказать, совместить приятное с полезным — смазка холодит пальцы, и те прикасаются к упругому кольцу мышц одновременно с горячим языком, что с упоением исследует каждый выступ или венку под тонкой кожей. Чонгук минеты не делал никогда в жизни, только видел и несколько раз чувствовал, но сейчас с упоением изучает чужой член вдоль и поперек, опираясь коленями о пол: проводит от основания к головке, посасывает с чмокающими звуками и довольно мурлычет. Пальцы проникают внутрь тела, двигаются и нежно и аккуратно расстягивают, тщательно смазывают и тоже получают извращенное удовольствие, передавая его нервными импульсами по всему телу. Сейчас он, честно говоря, жалеет, что не может видеть лица. — О бог мой, — удивленно шепчет мальчишка, выгибаясь от совершенно новых ощущений. Он совсем не ожидал такого, будто миллионы иголок пронзили все тело, будто тысячи рук одновременно оглаживали каждый миллиметр кожи, будто сотни самых разных веревок обрушились на его тело, выбивая из него весь воздух. Он готов поспорить, что его глаза сейчас красные от непролитых слез острого удовольствия, находящегося на грани с болью, испытываемой при растягивании тугих мышц. Ведь парень, не смотря на то, что ему нравились мужчины, никогда не пытался даже растягивать себя или заниматься такими вещами, которые они делают сейчас. Ему и вправду хорошо, пальцы перестают причинять боль, а губы приносят только нескончаемое удовольствие, от которого еще чуть-чуть, и он кончит вновь. Ким, дергаясь и всхлипывая, пытается дотянуться до чужого лица и поднять мужчину на ноги, чтобы тот прекратил трогать его... везде. Просто ощущение, что он на самом деле везде, окружает и втягивает, не дает даже секунды выдохнуть свободно, — я готов, Чо-он, правда готов. — Да ничерта подобного, — на мгновение отрывается он от такого замечательного действия, как изучение и познание нового в человеческом теле, и еще буквально на несколько минут кружит над членом, посасывает его, целует каждый миллиметр и слабо касается поджавшихся яичек языком, когда достает и когда хочется. Пальцы упорно растягивают эластичные стенки, давят и пролезают чуть дальше, раздвигают и добавляются только для того, чтобы подготовить юнца для более упругих и конкретно больших размеров, а не пальцев рук. В любом случае, малоприятных ощущений не избежать, можно только попробовать их уменьшить, снизить по максимуму. Раздирать упаковку презерватива мокрыми скользкими руками — то еще удовольствие, а освобождаться ими же от удобных родных штанов вообще мука невозможная, но Чон справляется с двумя задачами сразу и без промедлений, надевая на собственный болезненно возбужденный член долбанную резинку и параллельно покрывая лежащее и подрагивающее тело короткими поцелуями: в плечо, живот, ключицу, щеку, нос и вообще все, до чего можно дотянуться. Приставлять к кольцу мышц — волнительно до дрожи в пальцах, и мужчина неожиданно нежно склоняется к лицу и медленно, тягуче целует, долго и совершенно чудесно посасывающе, одновременно медленно входя, буквально миллиметр за миллиметром, до упора с остановкой, с потрясающей ясностью ощущая, как все плотно обхватывается плотными упругими стеночками, и кайфуя от этого. Все то, что чувствует Тэхен в первые минуты — чистая, ни с чем не смешанная боль. Поцелуи, которые дарит ему Чонгук практически не отвлекают от того, что его просто распирает чужой член, по ощущениям, раза в четыре больше собственного члена парня. Мальчишка пытается отвлечься, хватая Чона за плечи, охватывая пальцами напряженные мышцы, но, кажется, это совсем не помогает. Тэ всхлипывает несколько раз, пытаясь сдержать рвущиеся наружу слезы, но ничего не выходит. Он утыкается носом в изгиб чужой шеи, делая размеренные вдохи и выдохи, пытаясь придти в себя. Первый толчок словно удар по животу и спине одновременно, вышибает весь воздух из легких, Тэхену становится нечем дышать, он словно все больше утопает в этом. Толчок повторяется, и мальчишка все же не может сдержать негромкого вскрика, впиваясь короткими ноготками в чужую темную кожу. На этих местах точно останутся отпечатки, возможно даже будут кровоточить, не давая забыть этот день довольно долгий срок. Но даже отвлеченные мысли не помогают забыть о боли, парень все так же корчится и вздрагивает, но становится уже легче. Мышцы привыкают к этому, Ким перестает всхлипывать от боли, и уже боль начинает потихоньку уходить на второй план, мальчишка тянется за поцелуем и даже не замечает, как с его губ слетает сдавленное "еще". Мальчишка дрожит, дергается и пищит, сдирая кожу на спине и превращая ее всю просто в ничто. Теперь щиплет и ноюще болит. Это, наверное, ничто по сравнению с болью Тэхена, но он-то не может сравнить, потому шипит от этих легких неприятных ощущений и того давления, с которым чужое тело пытается его выпихнуть из себя к чертям собачим. — Твою мать, расслабься, — хрипит Чон прямо в губы, заново целует их, слезящиеся глаза и мокрые щеки, дергающийся кадык, изящную шею и прочие кожно-покровные поверхности, начиная медленно двигаться, пока еще есть выдержка. Только ее, к сожалению, хватает не так надолго, как того хотелось изначально — юнец начинает выгибаться, хныкать уже чуть иначе, сжиматься сладенько-сладенько, до дрожи от макушки до копчика, электрическим зарядом пройдясь по позвоночнику насквозь и выбивая все мысли разом, оставляя только животное и звериное ощущение совокупляться и подавлять, подминать под себя. Голова пустеет так стремительно, что страшно, и он плюет на возможный дискомфорт от терпкого "еще" на ухо с придыханием, выбивает все мысли из головы и просто движется, ускоряя темп до чертового безумия, когда только все пульсирует, закручивается и готово лопнуть нахуй мириадами брызг и холодных ледышек. — Блять, — выстанывает совсем бесстыдно и снова целует, трахая рот языком бездумно — крышу снесло окончательно и бесповоротно. — Чо-о-он, — стонет просто без остановки Тэхен, хныкая, выворачиваясь как змея на чертовой скрипучей кушетке, которая холодит и царапает кожу противным материалом. Глаза раздражающе щиплет удовольствие, которое распаляет все сильнее с каждым ударом чужого тела об его. Чонгук двигается быстро и рвано, целуя и кусая уже бордово-красные губы. Они кое-где уже настолько прогрызаны зубами и Кима, и мужчины, что начинают кровоточить. Он стонет в чужие губы, перемещая руки с расцарапанной спины на темные волосы, слегка царапая ногтями кожу головы. Ноги обвивают сильнее чужую талию, с каждым толчком все сильнее вдавливаясь в напряженные мышцы и, кажется, оставляя синяки. То, что происходит в данный момент неожиданно для обоих и безумно горячо. А воздух в небольшой комнате стал настолько плотным, что стало трудно дышать. Рука тянется ниже, к члену, чтобы наконец-таки достичь того пика, которого Тэ так сильно хочет достичь, но не может. Они слишком близко прижаты друг к другу, чтобы между ними было хоть что-нибудь, — Чон, пожалуйста-а, дай, — он хрипит, пытаясь донести до мужчины свою просьбу, но вместо связанных слов выходит что-то непонятное. А Чонгук не слышит, Чонгуку все равно — он наконец-то дорвался до этого приятного давления, он чувствует, кажется, каждую впадинку и рефленость внутри, и потому гортанно стонет, утробно, от самой трахеи, если не анатомически ниже. Он уже сам не свой — ему никогда, ни разу в жизни не сносило так крышу, не рвало на части и не плющило, не откатывало назад в эволюции, когда главным было поесть, выжить и продолжить род. На короткий момент нормальность и здравый смысл благоразумно приходят, заставляя низко склониться и практически прошипеть, потому что голос кажется сорванным или, по крайней мере, перенапряженным: — Ты уже кончал, Тэхен-ни, теперь потерпи. И все, дорогие достижения эволюции прощаются, уносясь прочь. Быстрее, дальше, сильнее и глубже — вот основные параметры, которыми Чон сейчас орудует, выгибаясь и довольно устало дыша, до ноющей боли в запястьях сжимая чужие бедра, на которых после сегодняшних приключений просто обязаны остаться синяки. Как метка. Трения просто безумно не хватает, Тэ находится просто на грани уже, кажется, целую вечность. Он стонет, ворочается, пытается руками дотянуться до самого сокровенного, но Чон не позволяет, все так же низко склоняясь над ним. Утробный рык буквально прошибает все внутри, заставляя плавиться от этого контроля, источаемого мужчиной. Он низко стонет, рычит и все так же продолжает двигаться, они вместе словно смешались в урагане страстных чувств. Такого никто из них еще не испытывал, но, конечно, Ким не мог знать наверняка все про Чонгука, однако очень хотел верить, что так и есть. Что такое с ним впервые, такое, чтобы прям до мурашек по телу, до синяков и кровоподтеков на коже, содранных коленей и разодранных в кровь губ. Это все настолько страстно и желанно для обоих, что, даже если вокруг случится ядерный взрыв, это не прекратится, обстановка останется такой же, как сейчас — чувственной и жаркой. Тэ дергает мужчину за волосы, припечатываясь к его губам, делая новые и новые полосы на спине и плечах, от которых татуировщик шипит в те самые губы. Мальчишка настолько в этом погряз, что, кажется, еще немного, и он отключится от этого мира, от этого безумия, и проснется где-нибудь дома, в кровати, или на больничной койке с сотрясением мозга. — Ты же реален, — как в бреду шепчет мальчик, зажмуриваясь и стараясь держать себя в руках, чтобы не отключиться, — пожалуйста, Чон... Чонгук чувствует, что точка невозврата преодолена, что пути назад нет, что он в плену собственных чувств и эмоций, собственного желания и чужих стонов в самое ухо, царапин на всю спину и глухой мольбы, такой искренней и честной, что голову сносит опять, раз в двадцатый, а она будто бесконечно зарождается на том же самом месте, готовая для новых приключений. Юнец внутри сжимается от неудовлетворения, от сладостной муки воздержания, сжимается так сладко, полно и сочно, что мужчина четко понимает — все, дольше не получится. Он не железный, собственное возбуждение, сдерживаемое целой лавиной запретов, сметается и объединяется с пылающими чувствами, множится и дробится на миллиарды таких же точно, обитающих теперь в каждой клетке организма, под самой кожей. Долго держаться не выходит — нарастающий внутри, внизу живота, сладкий ком из кислой горчицы смешивает в себе все ощущения, обещая вот-вот лопнуть к чертям собачьим. Он в последний раз прикасается губами к шее ближе к ключице, сладостно метя парня крупным бордовым засосом, и резко откидывается назад, поднимаясь, до чертовых фейерверков перед глазами. Чон дергается, дрожит и гортанно стонет, хрипло, песком по горлу, замедляясь и вталкивая свой член плавно, как черепаха, но глубоко, будто в самый желудок или даже выше. — Твою ма-а-ать... Тэхен хнычет и дергается, словно его облили чем-то очень горячим, внутри разливается тепло, которое заполняет до самых краев. Он видит как мужчину словно прошибает током над ним и тот выгибается, демонстрируя красивую шею с бьющейся венкой, которую тут же захотелось прикусить. Но собственная неудовлетворенность снова бьет по мозгам, заставляя избавиться от всех мыслей и просто протянуть руку в образовавшееся пространство между их телами и обхватить собственный изнывающий член, делая всего несколько движений вверх-вниз. Кажется, даже их хватает, чтобы выгнуться до хруста в спине, с громким криком кончая себе на живот. Сейчас гораздо чувствительнее, гораздо жарче и сильнее чувствуется оргазм, прошибающий до мозга костей. Все настолько реально и хорошо, что осознание того, что сейчас произошло приходит не сразу. Два тела лежат друг на друге, так невыносимо жарко и успокаивающе, что Тэ прикрывает глаза, даже не думая о том, чтобы встать. Татуировка все так же жжет, но мальчишка все так же не обращает на нее ни малейшего внимания. — Как же хорошо, — еле слышно бормочет парень, даже не вдумываясь в контекст и то, что сказал он это вслух. А и зачем? Все настолько прекрасно, что не хочется думать ни секунды, не говоря уж о том, чтобы размышлять об сложившейся ситуации. — Безумно хорошо, Тэхен, — шепчет мужчина в ответ, — кажется, тебе нужно будет придти на повторный сеанс. — Я обязательно приду.